Сверхприключения сверхкосмонавта — страница 3 из 3

или 36 и 9_{Шесть рассказов из жизни Дмитрия Колчанова}

Как капитан Соври-голова чуть не влюбился, или Некрасивая девчонка

Дима Колчанов, он же капитан Соври-голова, он же (сокращенно!) капитан Сого, снял с гвоздя боксерские перчатки, которые он взял у одного начинающего боксера. Потом химическим карандашом нарисовал себе небольшой синяк под глазом и на совсем здоровый лоб крестом налепил лейкопластырь. И в таком устрашающем виде он смело и почти что бесстрашно вышел на улицу и направился на поиски подавляющей компании. Обычно он избегал этих встреч, но сегодня он сам шел им навстречу. Всю их ораву он обнаружил возле кинотеатра. Борис Смирнов брякал на гитаре и пел, а Степан Комаров что-то подпевал ему. Колчанов приблизился к ним, ну, просто нахально и совсем вплотную. Боксерские перчатки грозно висели у него на плече… светился пластырь на лбу, синяк синел под глазом.

— Что это такое? В чем дело? Ой, мама, я боюсь, — сказал Комаров.

— Капитан Сого — чемпион мира в весе ни пуха ни пера, — засмеялся Смирнов.

Колчанов стоял прямо, хотя ноги от страха у него подламывались. Это так озадачило подавляющих, что они даже не сразу начали его подавлять, а сначала допели свою песенку.

— Ваше нам, — сказал Комаров, обращаясь к Колчанову, — а наше не вам…

Начиналось обычное подавление личности, от которого Колчанов чаще всего спасался бегством, но на этот раз он стоял, хотя ноги его сами по себе так и норовили сорваться с места.

— Что-то я тебя давно не вижу? — сказал Комаров. — Где ты пропадаешь?

— В боксерской школе пропадает! — сказал Смирнов.

— Там и пропадет! — поддержал его Молчунов Виктор.

— Уж начал пропадать, ишь сколько ему синяков поставили. — Комаров противно засмеялся. Колчанов смело промолчал.

— А как собак стригут, знаешь? — спросил его с издевкой Борис Смирнов.

Подавляющие всегда задавали Колчанову при встрече какие-то дурацкие вопросы.

— Ножницами! — нахально ответил Колчанов.

— Ножницами! — засмеялся Витька Молчунов. — Собак стригут так… За хвост и об забор. Жалко, что у тебя нет хвоста, а то… я бы тебе показал, как стригут собак.

Колчанов снова смело промолчал.

— Подпрыгни, — сказал Комаров, — что-то ты долго стоишь на одном месте? Застоялся, наверно?

Колчанов подпрыгнул. В карманах у него зазвенела мелочь.

— Выгружай, — приказал Комаров, как всегда. — Смирнов, помоги.

— Ты чего не выгружаешь? — удивился Комаров. — А вы чего не выгружаете? — спросил Комаров Смирнова и Молчунова Виктора.

— Так ведь ударит, — сказал Смирнов.

— Не ударю, — сказал Колчанов. — С меня расписку взяли, что я не буду бить не боксеров.

— Кто взял?

— Тренер по боксу. В «Крылышках». Там открытые соревнования были. Выходи и боксируй кто хочешь с кем хочешь. Я вышел, нокаутировал чемпиона Москвы среди мальчиков. Мне сразу третий разряд. И с меня расписку, чтоб зря не дрался. Не сдержу слово — дисквалифицируют.

— Вот дает, — сказал Комаров.

Молчунов и Смирнов выгребли из карманов Колчанова всю мелочь.

— Рубль двадцать три копейки, — сказал Дима Колчанов и пояснил: — Это я для того, чтобы с вас лишнего не взять, когда будете долг возвращать… — А про себя подумал: «Не подействовали перчатки…»

А на следующий день к Колчановым на пироги приехал папин сослуживец. Вместе с собой он привез двух сыновей, которых смешно звали Кешка и Гешка, и еще дочку с собой захватил, по имени Тошка. Дима сразу ее переделал в Картошку. Дима вообще о девчонках не привык думать и даже внимания на них не обращал. Даже на Наташу Рыбкину внимания не обращал. То есть был как-то случай, когда он на нее обратил внимание, как-то заметил, что она существует — такая вся застенчивая и светленькая. И он что-то такое маме сказал про Наташу — мол, она на подснежник похожа. Мама удивилась и сказала: «Это еще что такое! Рано тебе еще об этом думать, рано!»

«Ну, рано так рано!» Маме лучше знать, что рано или не рано, ну, конечно, только в этом смысле, а не в смысле путешествий. Она взрослая, и тут ей видней. Дима тогда подумал, что, наверное, в жизни каждого мальчишки настает такой день, когда к нему подходит мама или папа и говорит: «Ну, давай думай о девчонках, думай! Пора!»

Тошку почему-то, между прочим, посадили за столом рядом с Димой. А папа похлопал Диму по плечу и сказал: «Ну, сын, будь мужчиной, ухаживай за своей соседкой!» — «Началось, — подумал Дима, — значит, о девчонках уже можно думать!» Он внимательно посмотрел на Тошку и ужаснулся. Действительно, нос, как картошка! Глаза какие-то… совсем… не такие, а как у кошки. Зеленые. И зубы редкие… через раз… и уши тоже… Торчком уши! И голос такой… писклявый и противный! А главное, когда она стала есть пирожки, то у нее уши стали смешно двигаться. Вверх и вниз, то вверх, то вниз. Диме стало неприятно на нее смотреть. Лучше уж на ее братьев смотреть. Хотя, между прочим, небольшое это было удовольствие. Кешка глотал пирожки, как удав, совсем их не пережевывая, он, наверное, штук десять в минуту заглотал. А Гешка, наоборот, с таким аппетитом жевал пирожки, что у него все время за ушами что-то трещало. Трык да трык! И Диме тут стало так противно, он внутри себя так распсиховался, что не выдержал. Встав без спроса из-за стола, он убежал в сад и стал читать книгу, которую папа оставил на поляне. В эту минуту он готов был убежать на край света.

Вдруг за его спиной раздался шорох, когда он совсем уже было успокоился. Дима оглянулся. И увидел эту противную Тошку-Картошку. Она, напевая себе что-то под нос, стала ходить вокруг Димы, сужая круги, и собирать цветочки в траве. Дима подозрительно смотрел на нее и думал: «Приперлась, тоска зеленая… Понравиться, наверное, хочет… Ишь распелась! Ля-ля, ля-ля! Никто ее сюда не звал!»

— Вы что, книжку читаете? — спросила она, останавливаясь за Диминой спиной.

— Землю копаю… — ответил Дима грубым голосом.

— Про любовь? Или про дружбу? — спросила девчонка, не обращая внимания на грубый Димин голос.

— Про дружбу! — еще грубее ответил Дима. — Кошки с собакой…

— Вы грубый… — сказала Тошка, — потому что вы, наверное, не верите в дружбу! Не верите ведь? — спросила она Диму и тут же сама себе ответила: — Не верите, не верите, я по глазам вижу!

«Скажи-ите, пожалуйста, она еще и по глазам чего-то там видит», — подумал про себя Дима, но вслух ничего не сказал.

Тошка немного попела еще писклявым своим голосом, а потом спросила:

— А вы правда в дружбу не верите?

Дима снова промолчал.

— Может, вы презираете девчонок? — не унималась Тошка. — Есть такие ребята, которые презирают…

— Ненавижу! — сказал Дима, трясясь от злости. — Ненавижу всех девчонок на свете!

— А вот мой брат Кешка меня не ненавидит, — сказала Тошка. — Он со мной дружит. Он за меня всегда заступается!

В это время на поляне как раз появился Кешка. Он молотил по воздуху руками и при этом как-то смешно приплясывал. «Пирожки утряхивает, — подумал Дима. — Облопался!» А вслух спросил:

— А что это он делает?

— Упражняется, — объяснила Тошка. — Он у нас боксер. А это называется бой с тенью.

При слове «боксер» Дима посмотрел на Тошку повнимательней. Вообще-то девчонка как девчонка и не такая уж противная, как показалось. И глаза — зеленые, как трава, ничего глаза, нормальные. И нос не картошкой, а просто чуть курносый. Симпатичный такой нос. Во рту Тошка все время травинку держит…

Дима еще раз посмотрел на брата Тошки, продолжающего бой с тенью, и спросил:

— А можно… я буду вас звать не Тошкой… а Травкой?

— А почему Травкой? — заинтересовалась Тошка.

— Знаете, Тошка как-то звучит смешно — Тошка-картошка…

— Можно, — сказала Тошка, — зовите Травкой… если вам так больше нравится…

— А если бы вы шли не одна, — спросил Дима Травку, — а, скажем, со своим знакомым мальчиком, то ваш Кешка заступился бы за него, за мальчика? Ну, если бы на него напал какой-то подавляющий мальчишка?

— Каждый мальчик должен сам за себя заступаться, кто бы на него ни напал. Сам…

— Сам… А если мальчик в переходном возрасте? — сказал Дима. — Знаете, возраст есть такой, человек с собой-то не может справиться, не только что с другими!

— Ну, конечно, — сказала Травка, — если бы мой знакомый мальчик был в переходном возрасте, то Кешка бы, конечно, за него заступился!

— А у вас есть знакомый мальчик? — спросил Дима Тошку. — Хороший знакомый?

— Нет, — сказала она, — знакомого мальчика у меня нет… А что?

— Да что-то… — сказал Дима, — что-то хочется быть… кому-то знакомым… — сказал Дима, покраснев, глядя, как Кешка продолжает колотить невидимого противника. Вот бы Комарову так надавать с Кешкиной помощью!

— Вам, наверное, с красивой девочкой хочется быть знакомым, — сказала с грустью Травка.

— Почему это с красивой, — соврал Димка. — Можно и с некрасивой, — а про себя подумал: «Лишь бы у нее брат был боксер!»

В это время на поляне появился второй брат Тошки — Гешка. Он тоже запрыгал по траве в каком-то диком танце.

— Танцор? — спросил Дима, кивая на Гешку.

— И совсем не танцор, а тоже боксер. Ноги отрабатывает!

Диме очень понравилось, что второй брат Тошки боксер. Братья-боксеры! Ясно, что они заступятся за Тошкиного знакомого. Ну, а если она будет с кем-нибудь дружить… тут уж, наверное, они жизни своей не пожалеют!

— А вы верите в дружбу? — спросил Дима, рисуя в своем воображении повергнутого Комарова.

— А что? — спросила Травка.

— Ничего, — сказал Дима. — Но вот… вот если бы с вами подружился один мальчик, а его жизни угрожала бы опасность, ваши братья за дружбу мальчика с вами могли бы отдать жизни? — Это Дима произнес словно стихи.

Травка подумала и сказала:

— За дружбу? Могли бы…

Это Диму вполне устроило, потому он сказал:

— Подружиться что-то хочется… Только вот не знаю, с кем… Все какие-то… — он не договорил.

— Какие «какие-то»? — тихо переспросила Травка.

— Все какие-то не такие…

— Какие «не такие»?

— Ну, не такие… Не такие, как вы…

— Значит, вы хотите со мной подружиться? — спросила Травка шепотом, при этом она так покраснела, что ее белые волосы стали рыжими.

— Хочу! — подтвердил Дима тоже шепотом и тоже покраснел — от ужаса, что он такое тут врет вслух. Папа бы услышал!

— Вот Прошка обрадуется! — сказала Травка.

— Какой Прошка?

Может быть, у Травки есть еще один брат? Боксер. Только взрослый. Дима решил: если это так, то он скажет Травке, что готов не только дружить с ней, но готов даже влюбиться в нее. Не сейчас, конечно, а когда станет взрослым. Выяснит, кто такой Прошка, и… если тоже боксер, то влюбится.

— Значит, у вас еще есть брат-боксер? — с надеждой в голосе спросил Дима.

— Прошка тоже боксер, но он мне не брат, он собака, — сказала, смеясь, Тошка.

Дима с сожалением вздохнул. Ну, раз он собака, то пока насчет того, что он со временем влюбится в Травку, можно ничего не говорить. Впрочем, собака-боксер Прошка лучше даже человека-боксера, потому что собаку даже взрослый человек боится больше любого боксера.

— А почему же он обрадуется? — спросил Дима.

— Потому, что с ним никто гулять не хочет, одна я гуляю, а теперь я буду с ним не одна гулять, а вместе с вами.

И Дима снова подумал, что здесь, пожалуй, можно подумать, чтобы влюбиться. Пусть Кешка, Гешка и Прошка знают, что он обязательно влюбится в Травку и чтобы они втроем, в случае чего, горло перегрызли этому подавляющему Комарову и его приятелям. Дима уже хотел сказать Травке, что он со временем в нее влюбится, но она вдруг рассмеялась:

— У вас совсем нет поперечнополосатых мышц! — сказала она, посмотрев на его голую спину, и спросила: — А как вы разгибаетесь и сгибаетесь?

Дима быстро натянул ковбойку и промычал что-то невнятное. И насчет мышц даже не знал, что ответить. Не мог же он объяснить Травке, что потому и хочет с ней подружиться, а потом и влюбиться в нее, что у него нету этих самых поперечнополосатых мышц.

— Я вам назначаю свидание, — сказал Дима, пуская петуха. Проклятый переходный возраст!

— А чего вы так визжите? — сказала Травка. — Свидание надо назначать тихо и таинственно. Вот так. Где и когда? — сказала она тихо и таинственно…

— Завтра в шесть часов у кинотеатра…

— Хорошо, — сказала Травка таинственно. — Я приду…

— Только у меня к вам просьба, — сказал Дима, на этот раз тоже тихо и таинственно. — Приходите не одна на свидание.

— Как не одна, а с кем же?

— Приходите, — Дима чуть было не сказал: со своими поперечнополосатыми боксерами. — Приходите с братом Кешкой, с братом Гешкой и с собакой Прошкой. Билеты я всем куплю…

— Но послушайте… — сказала Травка. — Может быть, лучше, если я приду одна? Ведь на свидание с братьями не ходят! И в книгах и в кино всегда приходят без братьев!

«Одна! — передразнил Дима Тошку про себя. — А кто будет за меня заступаться, когда Степан Комаров начнет меня подавлять? Кто будет давать ему хук справа и нокдаун слева? А кто будет кусать за ноги убегающего Комарова?»

— Ну, пожалуйста… — проныл Дима. — Ну, приходите в первый раз втроем! То есть вчетвером… Будем дружить все вместе!

— Ну, хорошо, — сказала Травка. — Мы придем втроем… то есть вчетвером… Я про Прошку совсем забыла.

Итак, надо было достать четыре билета в кино: для Травки, Гешки и Кешки. И для себя. И купить четыре эскимо, нет, три, на этот раз Дима сам решил обойтись без мороженого. И для собаки Прошки — вареную кость с мясом.

Деньги на билеты и эскимо Дима одолжил у Туркина, копившего себе на какие-то особые лыжные крепления. Кость взял без спроса у мамы из супа. И, нарядившись почти как жених, пришел к кинотеатру за полчаса до начала сеанса с билетами в кармане, со свертком под мышкой (кость для Прошки) и с коробкой эскимо для своих защитников, для поперечнополосатых боксеров. Как только Дима вышел в таком виде из дачи, за ним сразу же увязался один из подавляющих — Генка Смирнов с собакой. Ясно, что караулил, как будто ему делать больше нечего. Смирнов свистнул, и тут же из кустов к нему подбежал рыжий Печенкин. Они пошептались о чем-то между собой и проводили Диму до кинотеатра. По дороге к ним присоединились еще двое. Дима остановился возле входа в кинотеатр, поближе к контролерше. Оглянулся. Травки еще не было. Степан Комаров тоже еще не появился. Осмелевший в четыре раза, Смирнов бросил в сторону Димы счетверенный взгляд, в котором крутилось что-то вроде таких невидимых слов: «Подозрительно! Подозрительно! Вырядился, плюс букет цветов, плюс коробка в руках, плюс сверток, плюс независимое выражение лица. — На лице Смирнова было написано: — А что, если мы сейчас устроим минус коробка, минус сверток, минус… что у тебя там в карманах? Плюс десять шалобанов по лбу!»

Тогда Дима небрежно приблизился к подавляющим и сказал, обращаясь к Витьке Молчунову:

— Сбегай за Комаровым!

— Как это сбегай? — возмутился Витька Молчунов. — Зачем?

— Затем… — сказал Дима. — Затем, что через некоторое время ваша подавляющая машина будет сломана!

— Ка-ка-кая ма-ма-шина? — зазаикался Печенкин. Он всегда заикался, когда злился.

Подавляющие переглянулись. Витька Молчунов бросился за Комаровым.

— Смирнов, пока не поздно, учись у Печенкина заикаться со страха, — сказал Дима. — А также учитесь пока у этой своей дворняжки высовывать языки!

— Па-па-па-че-му? — спросил Печенкин.

— Па-па-па-та-му, — передразнил его Дима, — что скоро вам всем будет сначала жарко, а потом холодно… Сейчас за меня придут заступаться сразу три боксера.

Дима взглянул на часы. Травка и три ее боксера должны были появиться с секунды на секунду. Не опоздали бы, а то эскимо уже начало таять.

Комаров, между прочим, тоже вот-вот появится.

Травка и Комаров появились за деревьями с разных сторон одновременно. Комаров шагал в сопровождении Витьки Молчунова прямо по направлению к Диме. Дима спокойно повернулся спиной к ним и двинулся к спасительной Травке, к Гешке, к Кешке и Прошке. И чем ближе он подходил к Травке, тем все тяжелее переставлял свои ноги. Ни Гешки, ни Кешки, ни Прошки, никого из них, кого он больше всего хотел видеть, за Травкой не было. Они не пришли на свидание. Дима еще смотрел с надеждой сквозь Травку: может, они отстали, может, они за деревьями? Но радостный Тошкин голос сообщил:

— Здравствуйте! Я пришла одна! У Гешки и Кешки тренировка, а у Прошки что-то с желудком!

Пришла одна, да еще радуется, да еще расфуфырилась. «Все, — решил Дима, — я сейчас ей скажу, что я ее ненавижу. Обманщица! Так подвести своего…» Кем он ей приходится? И еще эта дурацкая кость под мышкой, и мороженое начинает таять в коробке. Тошку и Диму тут же окружила компания подавляющих.

— Заикаться, говорит, учитесь у Печенкина, — сказал Смирнов.

— И язык, говорит, высовывать — у Шарика, а то, говорит, вам всем жарко будет! — добавил Молчунов Виктор.

— Так, — сказал Комаров, глядя на букет. — Это все цветочки, а ягодки у него в коробке и вот в этом свертке.

В это время Печенкин рассмотрел сквозь целлофан кость в пакете.

— Мя-мя-мя-со… — удивленно заикнулся Печенкин.

— И мороженое, — сказал Витька Молчунов, приоткрывая коробку у Димы в руках.

— Цветы, мясо и мороженое? Непонятно… непонятно…

— А чего тут непонятного? — сказал Комаров. — Цветы для меня, мясо для собаки, а мороженое для всех!

Подавляющие прямо из коробки стали есть мороженое, черпая его руками, а потом Комаров вдруг сделал такое движение, как будто хотел вытереть руки о Димино лицо. И тут Тошка схватила Комарова за руку.

— Не трогайте его! — сказала она грозно.

— Это почему не трогайте? — каким-то писклявым голосом сказал Комаров и протянул руки, чтобы все-таки вытереть их о Димино лицо. Но Травка вдруг так ловко его мотнула за руку, что он чуть не упал было, и тогда Комаров замахнулся на Травку.

И здесь случилось что-то для Димы совсем непонятное. Он сам, без всяких там поперечно-полосатых мышц треснул костью в целлофане Комарова по голове, ударил снизу коробку с эскимо, которую держал Печенкин, и мороженое залепило Печенкину всю физиономию. А Молчунова он ткнул букетом в нос… А Смирнов от него сам попятился… Комаров успел только заорать, что он вот сейчас даст, — Травка подсекла ему ногу, рукой толкнула в грудь, и Комаров шлепнулся. Все оцепенели сначала, а потом бросились на Травку с разных сторон.

— Не трогайте ее, — шипел, как картошка на сковородке, Смирнов, — не трогайте, у нее братья-разрядники, боксеры… Разрядники они! Разрядники! — вопил Смирнов, придерживая за ошейник лающего Шарика.

— Я тоже разрядник, — проговорила Тошка, разбрасывая подавляющих по траве. — По самбо разрядник… и еще каратэ знаю…

Подавляющие вскакивали и один за другим отступали за угол кинотеатра. Тошка и Дима остались одни. Запыхавшаяся Травка отряхивала с джинсов пыль и хвойные иголки. А Дима молча смотрел в землю. Когда Тошка привела себя в порядок и торжествующе поглядела в ту сторону, куда подавляющие скрылись, Дима сказал виновато:

— Вот… Травка… Я должен извиниться перед вами, я вам вчера все про знакомство с вами врал.

— Врали? — донесся до него удивленный голосок Тошки.

— И про дружбу тоже вчера врал… То есть не то чтобы врал…

— Врал? — горестным эхом откликнулась Тошка.

— Я вообще врун… жуткий врун… У меня и прозвище такое: Соври-голова… Капитан Соври-голова, может, слышали?..

Тошка повернулась и медленно пошла от Димы. Тогда он тоже пошел за ней.

— А сегодня я не вру, — сказал Дима, — ни про дружбу, ни про знакомство.

— Не провожайте меня, — сказала Тошка.

— Я не провожаю… — сказал Дима. — Я просто так…

Тошка удивленно и грустно смотрела на Диму.

— Конечно, я некрасивая… — сказала Тошка, хотя она была, по мнению Димы, такая красивая в эту минуту. — Мне, конечно, можно врать… не врут только красивым… — прошептала она со слезами на глазах, как показалось Диме.

Они стояли друг против друга. И Травка почему-то неожиданно засмеялась, безо всяких слез. Радостно так засмеялась и сказала:

— Они вам синяк поставили. — Тошка достала зеркальце, и Дима увидел в нем действительно синяк. Настоящий синяк, синий не от чернил, а совсем от другого. Это его еще больше обрадовало.

— А вы знаете, — сказала Тошка, — хотя у вас и нет поперечно-полосатых мышц, вы настоящий смельчак!

— Это почему же? — не поверил Дима.

— А потому, что только смельчак без всяких мышц может броситься первым защищать девочку, вы же не знали, что я самбо знаю… Вы ведь не знали?

— Не знал, — сказал Дима. — Честно, не знал.

— Вот! — снова счастливо засмеялась Тошка. — И вы вовсе мне не врете? Ну, теперь не врете?

— Не вру, — обрадовался Дима, — честно, не вру!

Травка что-то еще хотела сказать, но махнула рукой и побежала. А Дима остался стоять на месте. Потом она обернулась и крикнула:

— И вы вообще никакой не врун! Вы фантазер! Жуткий фантазер!

Она уходила все дальше и дальше, и чем дальше она уходила, тем больше Диме казалось, что он соврал Тошке только в том, что он не знает, что такое дружба между мальчиком и девочкой… Ему казалось, что с этой минуты он что-то об этом уже знает… Это когда у тебя нет поперечнополосатых мышц, а ты заступаешься смело за девчонку.

— До свиданья, капитан, — доносилось до Димы издали.

— До свиданья! — крикнул он вдаль каким-то новым, совсем незнакомым для себя голосом.

Как капитан Соври-голова чуть не нашел клад, или Золотая лихорадка

Перед ужином Димина мама сказала ему:

— Если ты не выкопаешь ямы под кусты черемухи, которые ты обещал выкопать еще неделю тому назад, то завтра не проси денег ни на кино, ни на мороженое.

Вообще-то выкопать несколько ям для кустов — не задача для такого мужчины, каким себя показал Дима там, возле кинотеатра, где он назначил свидание симпатичной Тошке. Здорово он там разделался с подавляющими. Точнее, не он один, а они с Травкой. Но одно дело заступаться за кого-то, другое — за себя. «За себя заступаться не так интересно», — подумал он, прислушиваясь за столом к разговорам взрослых.

— А вот еще какой был случай, — сказал папе сосед по даче. — Ремонтировали старый дом. Представляете? Печь разворотили — представляете? А там золото и бриллианты — представляете?

— Представляю, — сказал папа.

— Или вот еще… — С этими словами сосед достал из кармана вырезанную, вероятно, из газеты заметку и стал читать ее вслух: — «…Восемь кирпичей золота». Представляете? «По телефону от собственного корреспондента из Ленинграда… Строители заменяли пол в универмаге «Гостиный двор». Лом ударился о твердый предмет». Представляете? «Это оказался слиток металла величиной с небольшой кирпич. На слитке номера и русские буквы. Тут же нашли еще семь таких кирпичей». Представляете?

И здесь Диме вдруг стало ясно, что он вполне может выкопать ямы для черемух, не опасаясь насмешек со стороны подавляющих. Скажет: «Ищу клад!» И романтично и вообще похоже на правду. Доев котлету и допив чай, Дима встал из-за стола и почти бегом пересек двор и скрылся за акациями. Кусты поглотили голос соседа, что-то еще рассказывающего про какой-то клад.

Войдя в круг, очерченный известкой, с цифрой девять посередине, он крепко ухватился за черенок лопаты и, раскачав ее, вытащил из земли. Поплевав на руки, Дима вонзил было лопату в землю, как услышал за спиной какой-то шорох. Он оглянулся и увидел Комарова.

— Бригада кому нести чего куда… — сказал Комаров.

«Начинается», — подумал уныло Дима.

— Чего это он? — спросил Молчунов.

— В Америку хочет прокопать ход, чтобы сбежать от нас, — пояснил Печенкин. — Эй, капитан! — крикнул он, но Дима продолжал копать, не обращая на подавляющих никакого внимания.

— Да это он могилу себе роет… — захохотал Молчунов.

Дима, сжав зубы, молча продолжал рыть землю.

Тогда вмешался Комаров. Он очень ехидно спросил:

— Эй, капитан, а что вы там роете?

— Да так… Клад ищу… — негромко сказал Дима.

Комаровцы о чем-то посовещались за забором.

— А кто тебе сказал, что здесь зарыт клад? — спросил насторожившийся Комаров.

— Дед один, — сказал Дима. — Купец здесь жил до нас. Жутко богатый… Перед революцией он сам дачу поджег, а золото закопал на этой поляне.

— А карта есть? — спросил Комаров.

— Карта у деда, — сказал Дима, орудуя лопатой, как заправский кладоискатель.

На этот раз подавляющие шептались так долго, что Дима не выдержал, достал из кармана сантиметр и стал отмерять расстояние от ямы до куста и от куста до ямы.

— Может, помочь? — спросил наконец Комаров, перепрыгивая через заборчик.

— Что помочь? — спросил Дима, настораживаясь.

— Клад искать… — сказал Комаров, доставая из кармана пятак. — Только, конечно, не так просто, а за деньги. — С этими словами он вставил пятак в глаз, словно стекло от очков.

— Конъюнктивит будет, — сказал Дима, которого просто в жар бросило от такого неожиданного предложения. В лучшем случае он рассчитывал на то, что они не будут дразниться. — Да что вы, ребята, — сказал он, — я же пошутил… Я для черемухи ямы рою…

— Темнишь? — прошептал Комаров. — Один хочешь все золото заграбастать?

— А знаешь, что такое амеба? — спросил Витька Молчунов, подступая к Диме с другой стороны. — Амеба сказала, что бог велел делиться. И разделилась пополам. Потом еще раз пополам. Проходил в школе?

Вообще-то Дима очень удивился. Сначала он сказал неправду, и ему поверили. Потом сказал правду, тогда ему не поверили. Что же говорить теперь?

— А с «кустами черемухи» ты это хорошо придумал, — сказал Комаров. — Еще в доме кто-нибудь про клад знает?

— Нет, — сказал Дима. — В доме все знают только про «кусты черемухи».

— Очень хорошо, — сказал Комаров. — Значит, так и будем темнить. Кто что спросит: ты копаешь ямы под черемухи, а мы тебе помогаем.

Дима поставил ногу на лопату и еще раз внимательно вгляделся в лицо Комарова — может, он его все-таки разыгрывает? Но Комаров был серьезен. И глаза у него были умные. Умные глаза умного мальчика. Круглые глаза круглого отличника. Только изредка, когда он шнырял взглядом по саду, в глазах у него поблескивало что-то красное, как у кролика.

— Как делить будем? — спросил Комаров.

Дима пожал плечами. Такая задача была не под силу даже самому распрекрасному учителю математики — разделить несуществующий клад.

— Давай пополам! — сказал Комаров.

— Как это пополам? — удивился неожиданно для себя Дима — вот ведь какое нахальство! Хоть и нету клада, но как это вдруг пополам.

— Секрет, конечно, твой, — пояснил Комаров. — Но зато нас трое, а ты один. Поэтому делим так: пятьдесят процентов клада тебе, пятьдесят процентов — нам. Из них — тридцать мне, а по десять — Молчунову и Печенкину.

— Справедливо! — воскликнули Молчунов и Печенкин, подступая к Диме и одновременно хватаясь за черенок его лопаты.

— Вы вот что, вы не хапайте! — заявил Дима после небольшой паузы всем троим, чтобы они сразу не поняли, что он имеет в виду: не хапайте лопату или проценты. — Дело миллионное! Надо все взвесить и обдумать.

Подавляющие сняли руки с черенка лопаты, а Дима напустил на себя такой вид, как будто бы он и вправду производил в уме какие-то вычисления. (Он решил, что чем больше он будет торговаться, тем правдоподобнее будет выглядеть все, что за этим последует.) И здесь в его голове произошла вдруг какая-то необъяснимая вещь — ему показалось, что в разделении несуществующего клада есть какая-то несправедливость… И вообще, почему — несуществующего? Вот сосед говорил, находят же! То тут, то там! А вдруг…

— Значит, пополам! — прошептал Молчунов.

— Ишь вы какие! Пополам! Двадцать процентов я уже обещал деду! Мне самому нужны деньги. А остается от деда только восемьдесят! Из этих восьмидесяти процентов я могу обещать вам только двадцать!

— Не жмись, — сказал Комаров. — Давай весь угол!

— Какой еще угол? — удивился Дима.

— Угол — это двадцать пять процентов, — объяснил Молчунов.

Для вида Дима еще немного «пожался». Потом махнул рукой и проговорил:

— Ладно, только сначала принесите извинения…

— Это еще за что? — начал было Комаров.

— Возле кинотеатра вы посмели оскорбить одну мою знакомую… хорошо знакомую, — добавил Дима.

— Извиняемся, — сказал Комаров.

— И деньги надо вернуть, — сказал Дима, — те, что вы у меня в долг брали.

— Нет денег, — сказал Комаров.

— Подпрыгни, — сказал Дима.

Комаров подпрыгнул, и в кармане у него зазвенела мелочь. Пришлось вернуть долг.

«Жалко, Тошка не видит», — подумал Дима и громко сказал:

— Ладно, грабьте!

Итак, из ста процентов, может быть, существующего клада Диме принадлежало, может быть, целых семьдесят пять. Диму это здорово обрадовало, хотя какая разница, сколько процентов из ничего тебе принадлежат — девяносто девять или один?

— Учтите, — сказал Комаров своим помощникам. — Угол делим так: мне пятнадцать, вам — десять на двоих. Чтобы потом не было разговоров.

Молчунов и Печенкин сбегали за лопатами, а Дима с Комаровым уселись рядом на гранитном камне с загадочными знаками. Дима скрестил руки на груди.

— Десять кругов? С какого начинать? — спросили Диму Молчунов и Печенкин.

— Неужели непонятно? — с преувеличенным удивлением сказал Дима. — Простейший шифр. Вероятно, клад спрятан в круге под цифрой один. Если там клада не будет, вероятно, он закопан в круге под номером два. И так далее.

Молчунов и Печенкин вонзили лопаты в первый круг. Дима с Комаровым стали наблюдать за их работой.

— Димка! — раздался за спиной голос сестры Зинаиды. — Вот я сейчас папе скажу! Ты помнишь, что тебе папа приказал?

Дима прижал палец к губам, поясняя мимикой следующее: я все помню, что я сам, в педагогических целях, во что бы то ни стало все ямы своими руками!

— Сейчас приду и приведу папу! — сказала Зинаида.

Если Зинаида приведет папу (а она приведет, это уж точно!), то Дима знал — ему придется, без всяких отговорок, своими руками.

— Зин, — сказал Дима. — Хочешь, я тебе открою одну тайну! Так и быть… Дело в том, что мы копаем… не ямы для кустов… а мы… это… мы ищем…

— Что вы еще тут ищете? — спросила Зинаида с таким выражением, как будто она все еще находилась на пути к папе.

— Только дай слово, что могила!

— Ну, могила! — сказала Зинаида.

Дима оглянулся. Комаров смотрел на него, угрожающе сжав кулаки.

— Клад мы ищем, вот что!

— Какой клад? — удивилась Зинаида. — Глупости еще! — И, мотнув головой, она скрылась в кустах.

— Мне кажется, ты ей зря про клад трепанулся, — процедил сквозь зубы Комаров.

— А по-твоему, было бы лучше, если бы сюда пришел мой отец и взял это дело в свои руки? И потом, она все-таки мне родная сестра!

— А претендовать она не будет? — спросил Комаров.

— На что претендовать?

— На долю от клада…

— С чего это она будет претендовать? — возмутился Дима. — У нас в стране такой закон — кто не работает, тот не ест!

— Ну, как? — спросил Комаров Молчунова, когда тот, скрывшись в первой яме по пояс, перестал махать лопатой.

— Пока ноль-ноль, — сказал Молчунов.

Дима подошел к первой яме, заглянул внутрь, посветив фонариком, и решил, что в такой глубокой яме можно сажать уже не черемуху, а целый дуб, и сказал:

— Попробуйте во втором круге… Дед говорил, что клад зарыт не шибко-то глубоко.

Витька Молчунов уже хотел вылезать из ямы, как вдруг, копнув последний раз, сдавленным голосом крикнул:

— Есть!

— Что есть?

Комаров поднялся с травы и в два прыжка оказался возле ямы. С фонариком в руках он упал на колени. Дима тоже суетливо вытащил из кармана электрический фонарик. Три луча света, направленные с разных сторон, скрестились у ног остолбеневшего от неожиданности Виктора. На дне ямы лежали две тусклые золотые монетки.

— Золото, — тихо прошептал Печенкин и хотел нагнуться, чтобы поднять их, но вдруг Комаров схватил его за шиворот.

— Я сам! — сказал Комаров, слезая в яму.

Тогда Дима тоже схватил Комарова за воротник.

— Это почему же ты сам? На моем участке работаете, а не на своем. Здесь я хозяин. Тут я сам — сам!

Толкнув Диму в грудь кулаком, так, что он и на ногах не удержался, Комаров схватил монетки вместе с землей и зажал их в кулаке.

Диму охватила дрожь. Ну, надо же! Теперь не нужно будет унижаться перед родителями, выпрашивать у них каждый день деньги на мороженое, в кино и вообще!

— Да это не золото! — неуверенно, вдруг упавшим голосом проговорил Комаров, разжимая пальцы и разглядывая монетки при свете фонарика. — Это наши одна и две копейки! Это кто же их тут зарыл?!

Комаров молча схватил Печенкина за пиджак и сунул руку ему в карман. Вывернул подкладку. Указательный палец Комарова вылез через дырку в кармане пиджака.

— Ах ты, карманная дырка! — сказал он, ударяя Печенкина по лбу кулаком. — Не носи деньги в дырявых карманах, не носи!!

— Деньги к деньгам, — сказал Печенкин, не обращая внимания на комаровский кулак. — Хорошая примета!

Сказав это, Печенкин молча схватил лопату и побежал к третьему кругу. То же самое сделал и Молчунов.

Дима с Комаровым уселись рядышком, освещая фонариками землю. Диму било в лихорадке какое-то предчувствие. В конце концов, многие же клады были найдены совершенно случайно! И эти подавляющие могут найти. Случайно! На территории дачи Колчановых, как написали бы в газете.

— Слушай, — зло сказал Комаров Диме. — Ты, капитан Сого! Если ты хочешь получить свои с дедом проценты, так чего сидишь как вкопанный, сложа руки? Ты что — клад?

А Диме только этого совета и надо было. Поэтому он вскочил и, все время оглядываясь назад — как бы этот клад не нашли без него, — помчался в сарай еще за одной лопатой.

— Между прочим, — сказал он Комарову, вернувшись рысью, с лопатой на плече, — на твоем месте я тоже взял бы в руки какую-нибудь мотыгу.

— Это еще зачем?

— Когда деньги появятся на свет, еще неизвестно, как твои парни поделятся с тобой!

— Это еще почему? — започемукал Комаров.

— Потому что потому! Потом увидишь — почему. Ты что, фильмы про клады не смотрел?

Когда Дима выбросил из четвертого круга десять или двенадцать лопат земли, из темноты вдруг возникла Зинаида. От нервного напряжения и непривычной работы с Димы пот лил в три ручья. Сердце колотилось не в груди, а где-то в голове. Зинаида предстала перед кладоискателями в джемпере и брюках, а в руках у нее тоже была лопата.

— Ты это чего? — спросил Дима.

— Как чего? Я тоже клад искать буду!

Из темноты сада доносился лязг лопат и приглушенные голоса подавляющих.

— Ишь ты какая, — зашипел Дима на Зинаиду. — Как сажать черемуху, так, ах, мне нельзя лопату в руки брать, ах, мне нельзя на лопату ногу ставить! А как клад искать, так, ах, мне все можно!

— А сколько ты им обещал? — не обращая внимания на все это, спросила Зинаида.

— Угол, — сказал Дима.

— Какой еще угол?

— Ну, двадцать пять процентов.

При этих словах Зинаида схватилась за голову.

— Расточитель! Растяпа! Если бы мама узнала, что ты этим бродягам отвалил столько денег!

— Не хватает, — сказал Дима, — чтобы ты еще и маму посвятила в этот клад! И папу… Хотел бы я знать тогда, что мы увидим от этого клада!

— Да ты знаешь, что такое клад! — зашипела Зинаида. — Да если мы найдем этот клад, это все равно что мы откопали свой детский стадион возле нашего района!

— При чем тут детский стадион?

— Как при чем? Найдем клад и сдадим его государству. С условием, чтоб нам детский стадион построили. А то приходится на фигурное катание куда кататься? За тридевять земель!

— При чем тут фигурное катание?! — завопил Дима.

— А при том! — Зинаида полезла в карман и достала какую-то бумажку. — Вот я уже такое заявление написала! И еще заметку составила: вчера на территории дачи Колчановых был выкопан клад. Местные жители сообщают, что бежавший за границу купец… ну, и так далее…

— Да ты с ума сошла! — лихорадочным шепотом сказал Дима. — Меня же эти подавляющие убьют! Мы же договорились все разделить между собой! И потом, я тоже протестую! Я этот клад ищу для себя, а не для твоего дурацкого стадиона! Я сколько еще буду зависеть от папиных подачек? Я протестую! В конце концов, я первый узнал про клад! — Когда Дима говорил эти слова, он уже совершенно верил в то, что и правда что-то про клад знает.

— Поздно протестовать, — прошипела Зинаида. — Поздно!

— Золото! — раздался вдруг приглушенный крик Печенкина.

Дима выбрался из ямы и следом за Зинаидой побежал к Печенкину. Все собрались вокруг его ямы. Под светом луны и фонарей на дне ямы блестел золотой бок самородка.

— Как будем делить? — спросил Молчунов.

— Что значит — как делить? — сквозь зубы спросил Комаров. — Делить будем, как договорились — пятнадцать процентов мне, а десять — вам.

— Держи карман шире! — сказали в один голос Печенкин и Молчунов.

— Мы вкалывали, а ты это дело перекуривал! — заорал Печенкин.

— Делить, так всем поровну! — сказал Комаров. — Так? Бунт гарнира?

— Подумаешь, какой бифштекс нашелся! — крикнул Молчунов.

Схватив Молчунова за воротник рубашки, Комаров вытащил его из ямы и бросил в кусты. Тогда, стоя в яме, Печенкин схватил Комарова за брюки и дернул на себя. Комаров упал в яму. Прямо на ее дно. И тут они стали, ругаясь, дубасить друг друга.

Воспользовавшись дракой, Дима сунул Зинаиде в руки фонарик, спрыгнул в яму и стал осторожно освобождать из земли брусок золота. Действуя то лопатой, то рукой, он отрыл брусок почти наполовину и вдруг увидел — какая-то ручка появилась! Да и брусок какой-то круглый! Покопавшись еще немного, Дима осторожно потянул за ручку клад на себя и вытащил на свет… самовар. Старинный пузатый самовар.

— Самовар… — сказала Зинаида разочарованно.

Подавляющие перестали драться.

— Самовар… — прошептали вместе Печенкин и Молчунов.

— Самовар, — промямлил Дима.

— А дед твой, кажется, не наврал про дачу купца, — сказал Комаров. Он поскреб над краном самовар, и все увидели на боку несколько тисненых медалей. — Самовар-то купеческий! Теперь таких не делают! Поиски продолжаются! — сказал Комаров. — Дайте и мне лопату.

— А клад делим поровну? — опять заныл Печенкин.

— Как это поровну! — возмутилась Зинаида.

— Деду шиш! — заявил Комаров. — А остальные на пять частей. И баста! Две части вам, остальные три — нам!

— Это почему же нам две части? — опять возмутилась Зинаида.

— Потому что вас всего двое работает!

— Я вообще больше не работаю, пираты! — заявил неожиданно Дима. — Глупости все это! Нет тут никакого клада. И деда никакого нет. И не было. И купца не было с его дачей. Я ямы для черемух рыл, а не клад искал, я только так сказал, что клад ищу, а вы, дураки, поверили!

— А самовар?

— А я его сам тут закопал… То есть я не закопал, я его просто так бросил, а когда дорогу делали мимо нашего сада, так его и засыпали, наверное, вот… Я его хотел в утиль сдать на цветные металлы, а его тут землей засыпали, я не успел! Вот…

Главное, Диме сейчас самому ужасно вдруг стало стыдно за то, что пережил тут с этой самой выдумкой какой-то приступ, какой-то вроде болезни, что ли, золотой лихорадки с температурой, как при гриппе.

— Все, — повторил Дима громко, — я больше в этой золотой лихорадке не участвую!

Подавляющие переглянулись.

— Хочет, чтобы мы ушли, — сказал Комаров. — Хитер! Мы уйдем, а они тут вдвоем, без нас! Продолжать! — скомандовал Комаров. — Полдела сделано, я не из тех, кто отступает… и тем более — уступает!

— Прощайте, пираты… — устало сказал Дима и, еле переставляя ноги, двинулся к даче. А Зинаида осталась. Она вроде и поверила и не поверила. Наверное, больше не поверила, чем поверила, раз осталась.

Утром Дима с папой вышли на крыльцо. Вместо девяти ям было вырыто около восемнадцати. Папа даже присвистнул от удовольствия.

— Можно же при желании… — сказал он.

— При желании найти клад, — пояснил Дима.

— Какой клад?

И Дима рассказал папе про клад и про все остальное.

— Чтоб интересней копать было… — пояснил Дима.

— Ну, молодец! — пришел папа в восторг. — Какой сообразительный человек! Здорово про клад придумано! Теперь насажаем кусты и деревья, у нас тут настоящие джунгли будут! Молодец твой дед! Кстати, это что за дед?

— Какой дед? — изумился Дима. — Я все это сам придумал!

— К чужой славе хочешь примазаться? — спросил папа.

Дима хотел возмутиться еще больше, но в это время к ним подошел участковый милиционер.

— Тут поговаривают, что на вашей территории вчера клад нашли, — сказал участковый. — Закон знаете? Нашли — надо сдать. А премию, конечно, получите — тоже по закону.

— Какой клад? Какая премия? — вскипел папа. — Это дед какой-то про клад придумал, чтобы этим вот мальчишкам было интереснее ямы копать. Ямы под кусты мы рыли!

— Мое дело напомнить, — сказал участковый. — Сдать надо клад, — и он пошел к калитке.

— Так это ты придумал все-таки? — продолжал кипеть папа.

— Это не я, — сказал спокойно Дима. — Это дед. Он тут мимо нас в электричке проезжал!

— Ну, пусть только еще раз проедет! — сказал папа.

Как капитан Соври-голова чуть не стал чемпионом, или Фосфорический мальчик

Солнце лежало на полу большими квадратами. В каждый квадрат упирался как бы слоновой ногой широкий луг. Громадный солнечный слон стоял между классной доской и партами и весь сверкал мерцающими, летающими, плавающими пылинками. Что-то тропическое было в классе еще и от теней старого плюща в углу.

— Так вот, — сказал капитан Соври-голова, сокращенно капитан Сого, он же Дима Колчанов, — в африканской пустыне эти самые арараты…

— Какие арараты? — поправил очки химик Шура Гусев, любивший точность. — Какие еще арараты? Арарат — это гора на Кавказе. Вечно заснеженная гора с вечнозеленой растительностью.

— Ха! — сказал Дима Колчанов. — Гора! Крестьян так зовут африканских — арараты!

— Их зовут ораторы, кажется, — робко вставила застенчивая Наташа Рыбкина, — или, как их, оратории… то есть нет…

— Арабы… — зевнул Костя Стрельников, которого никто ничем не мог удивить, даже сам капитан Сого.

— Арабы — это вообще… это нация… — сказал Дима Колчанов, — а арараты — это крестьяне… они копают землю кайлой и едят сушеных кузнечиков.

— От сушеных кузнечиков араратом не станешь, — возразил Шура Гусев. — A-а, вспомнил! Их зовут аратами!

— Какая разница? — сказал Дима, разглядывая прищуренными глазами солнечного слона, слегка переместившегося к дверям. — Араты или арараты? Важно, что они едят! Так вот, я насушил кузнечиков и…

Но никто так и не успел узнать, что сделал Дима Колчанов с сушеными кузнечиками. В пятый «А» влетела Света Брунова с криком ужаса:

— Ребята! Этот новенький, который Сорокин, обыграл всех в шахматы! Весь наш пятый «Б»! Он обыграл еще и весь свой пятый «В»!

Даже солнечный слон от такого известия вздрогнул — золотые пылинки так и запрыгали в нем. Дима Колчанов спросил с ехидцей:

— В поддавки, что ли, играли?

— Ты что? — вскричала Света. — Шутишь?! А он сюда, между прочим, движется! С шахматной доской, между прочим! И с сопровождающими лицами!

В классе стало тихо. Голос Светы звенел уже в коридоре. Новость о потрясающих победах новенького неслась по школе со скоростью Светы.

— Так вот, — сказал Дима Колчанов, поудобнее устраивая ноги под партой и возвращаясь к африканской теме, — когда мне было четыре года и мы жили в одном из глухих районов Конго…

— Ну, даешь! — зевнул снова Костя Стрельников. — Так я и поверил!

— Кто не верит, может выйти, — сказал Дима, — я не держу… Значит, в Конго…

Раздался грохот, как будто кто-то ударил в боевой африканский барабан. Саня Петушков, староста пятого «В», гремя шахматами в коробке, появился в дверях. За ним встал некий мальчик, худенький и строгий, и с любопытством исследователя посмотрел, как всем показалось, на капитана Соври-голову.

— Вызываем! — сказал Саня Петушков, ликуя. — Бросаем то есть вызов!

— Куда? — спросил Дима.

— Чего — куда? — удивился Саня Петушков. В коробке над его головой шахматы тихонько рычали, перекатываясь из угла в угол.

— Куда бросаете? — холодно спросил Дима.

— Как — куда? Вам бросаем! Вызов!

— Пробросаетесь… — сказал Дима. — И вообще мы заняты! Прошу закрыть дверь! Так вот, в этом Конго…

— Струсили! — охотно сказал Саня Петушков, оглядываясь на всепобеждающего Сорокина.

Шура Гусев возмутился:

— Да он, этот твой новенький, знает, кому вы тут… вызов бросили? В прошлом году кто у нас был чемпионом? Дмитрий Николаевич Колчанов был чемпионом!

— А теперь будет Семен Иванович Сорокин! — сказал Петушков.

— Ай, пешка, знать она сильна, коль лает на слона! — засмеялся веселый и находчивый Туркин, поднимаясь во весь свой высокий рост.

Он посмотрел на Сорокина сверху вниз и сказал, как Суворов о Наполеоне:

— Далеко шагает, пора и унять молодца!

— И уйму! — сказал Дима, тоже поднимаясь из-за парты. — Я его прямо сейчас уйму! Для начала я дам ему фору! И в придачу королевский гамбит! А потом фишками закидаю!

В класс уже стекались все, кого победил и еще не победил Сорокин.

— Правильно, капитан! — кричал пятый «А». — Дай этому Сорокину гамбитом по организму!

— Сорокин! Не трусь! — кричал пятый «В». — За одного гамбитого двух негамбитых дают!

— Зачем по организму? — сказал Дима. Он вырвал шахматную доску из рук Саши Петушкова и потряс ею сам. — Я его по самому слабому месту! Я его по мозгам!

— Начнем, — спокойно сказал Сорокин.

Веселый Туркин пропел:

— Начне-ем, пожа-алуй!

Сорокин, видно, не хотел терять ни минуты, потому он тут же достал из портфеля книжку Симагина «Атака на короля» и разложил на подоконнике доску.

— Заглядывать в книжку будем? — спросил Дима.

Сорокин молча расставлял фигуры. Дима Колчанов долго и задумчиво смотрел на него. Сорокин, ероша жиденькие волосы, просмотрел несколько этюдов на разных страницах.

— Хорошо… — проговорил Дима, вздохнул и отправился… в буфет.

Солнце зашло за тучу, солнечный слон исчез, тропические тени погасли.

— Ну вот… — вздохнула Наташа Рыбкина, грустно глядя вслед капитану, ей очень было жаль, что так она ничего и не узнала о Конго.

Шура Гусев догнал Диму Колчанова уже в буфете.

— Ты что? — спросил он его. — Раздумал?

Дима купил три бутерброда со шпротами.

— Ты почему сейчас занимаешься тем, что ничем не занимаешься? — горячо прошептал Шура в ухо Диме.

— Как это ничем? — проглотив кусок бутерброда, сказал Дима. — Как это ничем?! Я заправляю фосфором свои мысли!

— А почему ты не готовишь их к бою? — спросил прямодушный Коля Николюкин.

— Потому, что самое главное в мысли — фосфор! Школьный календарь читать надо! — сказал Дима, доставая из кармана листок. — Вот — «Фосфор — элемент жизни и мысли», — прочитал он вслух название заметки. — Элемент мысли! Улавливаете? Своей, а не вычитанной у Симагина!

Все вопросительно посмотрели на химика Шуру. Шура подумал и сказал:

— Вообще-то фосфор — сила! Это точно!

— Значит, чем больше его ешь, тем больше готовишься? — спросил Николюкин.

— Точно! Без фосфора — никуда!

— Факт! — согласился простодушный Николюкин. — Ведь у нас в голове тоже есть фосфор!

— Фосфор — он тоже разный бывает! — сказал тогда Дима. — Первого сорта. — Он погладил себя по голове. — И третьего. — И он погладил по голове Николюкина.

Сорокин вместе со своей доской переместился в свой класс и там теперь листал книжку Симагина «Атака на короля». А Дима Колчанов всю вторую перемену жевал бутерброды, и третью, а на четвертую он жевать почему-то перестал, он просто сидел за партой и выворачивал карманы.

Пятый «А» почти в полном составе сходил к дверям пятого «В» — Сорокин все еще читал Симагина.

— Капитан, — сказал пятый «А» Диме Колчанову, — он читает, а ты почему-то не ешь! Ты что, перестал готовиться?

Дима развел руками:

— Деньги кончились!

— Так можно и проиграть… — сказал Туркин, перестав быть веселым. Но он был еще и находчивым и потому сказал: — Давайте денежки! Организуем фосфор в складчину!

Всем классом побежали в буфет и купили шесть последних бутербродов со шпротами, а еще один выпросили у Кольки-футболиста (ему фосфор все равно не нужен). Дима принял бутерброды с мужеством борца, готового на жертвы, и стал усиленно готовиться к матчу не только на переменах, но и на уроках. Сорокин не выпускал из рук книжку Симагина. Матч перенесли на завтра.

— А дома ты тоже будешь готовиться? — спросил Диму пятый «А» после занятий.

— Не знаю… — неуверенно сказал Дима. — У нас мясной обед…

— Тогда идем готовиться к нам, — предложил Коля Николюкин. — У нас уха, папа вчера был на рыбалке.

— А вечером можешь готовиться у нас, — сказал Туркин. — У нас жареная рыба.

Дима Колчанов охотно согласился. У Коли Николюкина за обедом он «проработал» уху из ершей, а вечером у Туркина «усвоил» за ужином жареную рыбу…

Утром следующего дня Диму в классе ожидал сюрприз. Под страшным секретным воззванием «Все силы на фосфоризацию капитана Сого!» пятый «А» притащил в портфелях всякую всячину: и рыбные пироги, и бутерброды, и даже несколько банок консервов. Сорокин жадно доглатывал последние страницы «Атаки на короля». Дима сложил приношения в парту и стал поглощать по очереди бутерброды, пироги и консервы. Он чувствовал прилив сил. Сорокину уже казалось, что книгу «Атака на короля» написал не Симагин, а он сам. Он мог пересчитать наизусть количество запятых на каждой странице.

На последней перемене в пятый «А» вошел «хор мальчиков» из пятого «В» и так свистнул, что в классе задрожали стекла. Хоровой свист означал, что Сорокин к бою готов. Но Дима неожиданно заявил:

— Я не живу за счет чужого фосфора, а накапливаю свой. Я пока не в форме!

От неожиданности пятый «А» просто охнул, а всегда спокойный Коля Стрельников неожиданно горячо удивился.

— Что значит не в форме! — закричал он, взвиваясь чуть не под самый потолок. — Столько слопал всякой вся-я-я…

Если бы пятый «А» не охнул еще раз, фосфорическая тайна выплыла бы наружу. Тем более, что «хор мальчиков» из пятого «В» сразу же спросил вразнобой:

— Чего, чего он у вас слопал?

— Я хоч-чу ск-к-казать, — заикаясь, проговорил опомнившийся Костя, — он столько проглотил всяких учебных пособий…

— Ладно, — сказал староста пятого «В» Саня Петушков. — Будешь готов — свистни!

Когда «хор мальчиков» закрыл за собой дверь, химик Гусев подошел к капитану и сказал:

— Слушай, Димыч, по моим подсчетам, ты накопил в своей башке столько фосфора, что можешь стать чемпионом мира среди пятиклассников!

— А если я чувствую, что у меня в голове еще немного не хватает, тогда что?!

Шура Гусев внимательно присмотрелся к Диме и сказал:

— Ладно, если не хватает… Так и быть, после уроков поведем тебя в рыбное кафе!

— А почему в рыбное? — спросил Дима. — Фосфор есть и в пирожках, и в шоколаде, и в какао!

— Ладно! — сказал Гусев. — Будет тебе какао!

И, забравшись на парту, бросил клич, как Минин и Пожарский:

— Ребята, еще раз деньги на разгром врага!

На площади Моссовета в кафе «Отдых» официантка принесла Диме Колчанову, Шуре Гусеву и всем остальным членам фосфорной комиссии вазу с пирожными, шоколад и какао. Веселый и находчивый Туркин сказал:

— Что перед нами? Перед нами «плоды просвещения»! Отвернемся?

Наташа Рыбкина проглотила слюну и повернулась к Диме боком. Комиссия мужественно уставилась в окно, стараясь не принюхиваться к волшебным запахам, струящимся из вазы и из чашек с какао.

— Готов? — сурово спросил Шура Гусев Диму, когда ваза осталась пустой.

— Почти, — заверил комиссию Дима, — почти готов… остались самые пустяки… — В глазах у него все заметили какой-то странный, очень легкий блеск.

— Пойдешь к Наташке, — решительно сказал Шура Гусев. — У них сегодня именины…

Через час Дима сидел за столом у Наташи Рыбкиной, счастливой и сияющей, и праздновал с родственниками Наташи день рождения ее бабушки. В это время фосфорная комиссия в полном составе стояла на лестничной площадке и в наступающих сумерках ждала, когда Дима, по словам Туркина, окончит заниматься торторазработками. И конец, который бывает всему в жизни, в том числе и самым большим тортам на свете, наступил.

Дима появился на лестничной площадке и огласил ее громким иканием. Комиссия радостно и торжественно ахнула. В кромешной тьме круглое лицо капитана Сого излучало мягкий фосфорический свет! Оно светилось, как циферблат от часов! Над головой Димы стояло сияние синего медицинского света.

Спускавшаяся сверху старушка оглянулась и сказала:

— Свят! Свят! Свят! — перекрестилась и отвесила Диме низкий поклон.

— Завтра матч! — вынесла приговор вполне удовлетворенная комиссия.

Но капитану Соври-голове, очевидно, больше нравилась уже сама подготовка к матчу, и потому он спросил:

— А почему, собственно, завтра?

Наташа Рыбкина не поверила своим ушам, а Костя Стрельников, вдруг научившийся удивляться, закричал:

— Какого тебе еще торта надо?! — и стал грозно приближаться к Диме.

— Фигу тебе! — сказал Шура Гусев.

— А в фигах разве есть фосфор? — благодушно спросил Дима, оглушенный, наверное, количеством съеденных «плодов просвещения».

— В этих нет! — ответил Гусев, поднося два кукиша к светящемуся носу капитана. — Завтра будешь играть как миленький!

— И смотри, — сказал помрачневший веселый Туркин. — Не подгадь! Ваше сиятельство… то есть… наше сиятельство!

— На маленьком шахматном поле большое искусство живет! — пели девчонки пятого «А», сопровождая капитана Соври-голову на бой в пятый «В».

Рванув дверь в крепость противника, тихо шелестящего разными шахматными пособиями, Дима шагнул за порог. Как тихий ветер, шелестели приглушенные предбоевым напряжением голоса:

— Ж-6… Нет, нет… Е-2… Ж-6 же! Ах, ты куда тянешь пешку…

Дима после небольшой, но эффектной паузы свистнул. Это был художественный свист, в котором жажда боя и уверенность в победе сочетались с презрением к несветящемуся противнику. После этого Дима потряс над головой шахматной доской, расставил фигуры.

Сорокин, слегка бледный, с губами, сложенными жестко, сел против Димы. Он был тускл, как запыленное стекло. Первую партию Дима Колчанов проиграл Сорокину на десятом ходу.

Ошеломленный пятый «А» вывел Диму в коридор и спросил:

— В чем дело?

Под гнетущее молчание своих и под ликующие крики пятого «В» Дима долго анализировал что-то в своей голове. Потом шмыгнул носом и произнес одно-единственное загадочное слово:

— Стены!

— При чем тут стены? — спросил Костя Стрельников.

— А при том, — сказал Дима. — Мы играем в пятом «В», он для Сорокина — дом родной, а дома, как известно, и стены помогают.

— Ты не про стены говори, а говори про что предлагаешь!

— Что я предлагаю, я предлагаю играть следующую партию в нашем классе!

— А в нашем классе ты выиграешь? — спросил пятый «А».

— Ха! Если к фосфору прибавить стены — ни один Сорокин не устоит!

С криками разного характера шахматную доску перенесли в пятый «А».

Вторую партию Дима проиграл на шестнадцатом ходу…

Сорокин поднялся из-за стола бледный, если не сказать — серый. От волнения. Даже мало понимающему в шахматах было видно, какую превосходную комбинацию он провел сейчас! Даже мало понимающий в шахматах сообразил, что это стоило ему труда! Все-таки Дмитрий Николаевич Колчанов был чемпионом в прошлом году не за здорово живешь! Значит, чего-то стоил Сорокин! На этот раз Сорокина бросились обнимать и враги, и друзья. Потом его подбросили несколько раз под потолок и всей орущей компанией вынесли на руках из класса.

И только химик Гусев никак не мог успокоиться. ФОСФОР — сила или не сила?! Уже одетый, с портфелем в руках и вполне уверенный, что ФОСФОР — все-таки сила, Шура заглянул в свой класс. Там опять вовсю светило солнце, тропические тени от плюща трепетали на стене и солнечный слон стоял между классной доской и партами. Дима Колчанов сидел над шахматной доской, обхватив руками свою фосфорическую голову.

— Да, — сказал задумчиво химик Шура. — Видно, кроме фосфора надо что-то еще иметь в голове…

Он тихо закрыл дверь.

На последней парте сидела никем не замеченная до сих пор Наташа Рыбкина. Она сказала:

— Димыч, а что там дальше было… в Конго?

— Конго… — ответил, не оборачиваясь, капитан, — Конго — это тебе не шахматы… там такое было… такое…

Блистающие, сверкающие пылинки дрогнули — как будто бы солнечный слон тихо вздохнул вместе с Наташей Рыбкиной.

— Интересно, кто это вам рассказал? — спросил меня капитан Соври-голова, прочитав рассказ.

— Ребята, — сказал я.

— Наврали, — сказал капитан. — Ни в какие шахматы я не играл. Это Сазонов играл, а я ему только листок из календаря подарил.

— Какой листок?

— Ну, с заметкой «Фосфор — элемент жизни». Листок дарил — это правда, а все остальное нет.

— Значит, про тебя уже легенды сочиняют.

— Сочиняют, но это для меня ничего не значит.

— Впрочем, если ты про фосфор придумал, ты тоже принимал в этой затее участие.

— Да не принимал я, не принимал, — рассердился капитан. — У меня в это время дело поважнее было.

Я насторожился:

— А какое это дело?

— В космос я летал, — спокойно ответил капитан. — Только вы меня об этом пока не расспрашивайте. Тайна это… Важная тайна.

— Может быть, все-таки… — заикнулся я.

— Может быть, — ответил капитан, поняв меня с полуслова, — может быть, но только со временем… расскажу вам и про полет, так и быть…

— Слушай, капитан, — сказал я Диме, — а правда, что у тебя нормальная температура тридцать шесть и девять?

— Правда, — ответил Дима.

— А отчего она у тебя такая… — Я поискал слово и сказал: — Такая повышенная?

— А у вас какая температура? — ответил Дима вопросом на вопрос.

— Как у всех, — сказал я, — тридцать шесть и шесть.

— А может быть, это не у меня повышенная, — Колчанов говорил, глядя на меня весело прищуренными глазами, и щеки его при этом пылали, — может быть, это у всех пониженная, а у меня как раз нормальная?..

Как капитан Соври-голова готовился к путешествию, или «Калорийные» ботинки

Однажды вечером Диму Колчанова и его сестру Зинаиду пригласила к себе в гости двоюродная сестра их мамы, а утром он уже стоял с ее сыном Женькой на берегу Москвы-реки и рыбачил. Женька развел костер и приготовил для ухи всякую приправу, но оказалось, что есть рыбу придется без соли, без хлеба и тем более без каких-то там приправ, просто так. В сыром виде.

— А почему в сыром? — растерянно спросил Женька.

— Для подготовки моего второго кругосветного путешествия… — спокойно сказал Дима.

— Какого второго? — заволновался Женька. — Разве у тебя уже было первое?

— Конечно, было… Наполовину было.

— Как наполовину?

— Да понимаешь, подплываем это мы к Африке с одной стороны…

— Кто это мы? — спросил Женька.

— Ну, я и команда, на катамаране. Знаешь, что такое катамаран?

— Знаю, — сказал Женька, — лодка такая с двумя корпусами.

— Правильно, — сказал Дима. — Так, значит, подплываем и видим: стоит на берегу негр. А рядом с ним на хвосте стоит такая здоровая анаконда. Знаешь, что такое анаконда?

— Конечно, знаю. Змея такая, метров пять-шесть…

— Пять-шесть! А восемнадцать не хочешь? Вот они и стоят. Мы с командой совсем уже чуть было не пришвартовались, а негр вдруг спрашивает: «А удав у вас с собой есть? Если нет, так не швартуйтесь, тут по джунглям без удава не пройдешь…» У нас, понимаешь, с собаками по лесу ходят, а у них с удавами. Пришлось отшвартоваться… Подплываем мы это к Африке с другой стороны, а там на берегу сидит целое племя Нанкасе, и все курят трубки. Тут мы пришвартовались. А тут километров за тридцать дым повалил. Мы с командой подумали — пожар. А негр говорит: «Это не пожар, это охотники сообщают, что убили двух газелей и одну антилопу». Оказывается, они по дыму друг у друга мысли на расстоянии читают, а мы их мысли читать не можем. Представляешь?

— Представляю, — сказал Женька.

— А мало ли какие у них мысли! Может, они наш катамаран задумают отнять, а он у нас реактивный! Пришлось отшвартовываться. А в это время девятый вал как даст, как смоет за борт всю провизию. А я говорю команде: «Поплывем вокруг света без провианта, рыбы полно, а на крайний случай съедим паруса». Они у меня кожаные были. А он мне отвечает: давай назад возвращаться…

— Кто это он?

— Команда, — сказал Дима. — Мишка-салажонок, трус, предатель! Представляешь, свежую рыбу отказался есть, я, говорит, только жареную дома ел. А про паруса и слушать не стал. Представляешь?

— Представляю… — слабым голосом сказал Женька, соображая, к чему все эти разговоры клонит Дима.

— Я хотел распилить катамаран, чтобы он на «ката» плыл домой, а я на «маране» вокруг света, он, понимаешь, расплакался.

— Кто расплакался? Катамаран?

— Какой катамаран! Мишка-салажонок. Я, говорит, один обратно дорогу не найду, я, говорит, заблужусь в океане. Ну, и пришлось вместе с ним домой возвращаться. — Дима замолчал, а потом сказал решительно: — Так что ты будь готов.

— А я и так… — сказал Женька, понимая, что он и есть теперь та команда, с которой Дима решил второй раз проплыть вокруг света.

— Что скажешь? — сурово спросил Дима.

Женька долго думал и совсем убито сказал:

— Благодарю… — и замолчал.

— За что? — спросил Дима.

— Благодарю за внимание… то есть за доверие.

— Ничего не поделаешь, — сказал Дима. — Это все называется испытание на флаг. Ты, конечно, знаешь, что морские флаги делаются из материала особой прочности… Так что в интересах всего человечества… Понимаешь?

— Конечно, понимаю, — сказал Женька.

Поплавки тихо лежали на воде. Женька сидел и думал, как бы это рыба вовсе не стала клевать. Уж если Димыч выловит пару плотвичек — пусть он их и ест.

Вот у Димы пусть и клюет. А у него, Женьки, лучше не надо.

Вдруг за поворотом реки, совсем рядом с дачами, затарахтел земснаряд. Да так громко, что, вероятно, разогнал всю рыбу в реке. Женька сидел и с удовольствием слушал, как тарахтит земснаряд. Он очень обрадовался, что ему не придется есть сырую рыбу. А Дима ужасно расстроился. Даже разозлился и, скрипя зубами, стал сматывать удочки.

Женька решил, что Дима стал сматывать удочки в полном смысле этого слова и они больше не будут сегодня готовиться к путешествиям, а будут просто лежать на берегу, просто купаться, просто загорать, но не тут-то было! Смотав удочки, Дима произнес следующие загадочные слова:

— Ну, что ж, раз сырой рыбы нет под рукой, будем тренироваться на чем-нибудь другом.

С этими словами Дима перевел взгляд на Женькины новые ботинки с ушками. Эти ботинки Женьке только вчера подарил папа.

Он знал, что Женька давно мечтал о спортивных ботинках с ушками и белым верхом, на толстой кожаной подошве. Поэтому папа и подарил Женьке именно такие ботинки.

— Сырая рыба — это что! — сказал Дима, глядя на ботинки. — Самое главное, надо уметь есть кожаные паруса. По методу итальянца Пигафетти.

Дима смотрел на Женьку, как укротитель смотрит на зверя, когда он, например, не хочет прыгать через горящий обруч, а Женька смотрел на Диму, как на укротителя.

Так они сидели на песке и смотрели друг на друга, пока Дима не произнес наконец:

— Ну что ты?

— Что я? — спросил Женька.

— Давай! — сказал Дима.

— Что — давай? — спросил Женька с дрожью в голосе.

— Давай разувайся!

— Зачем? — спросил Женька.

— Тренироваться будем!

— На чем? — спросил Женька, понимая и делая вид, что не понимает.

— На твоих ботинках!

Женька решил скорчить из себя круглого дурака и спросил:

— А как мы будем на них… тренироваться?

— Как?! Съедим их, и все! — ответил Дима просто, так просто, как будто всю жизнь только и делал, что ел кожаные ботинки.

Как пожалел Женька в ту минуту, что земснаряд разогнал на реке всю рыбу, ведь если бы был у них в ведерке хоть какой-нибудь улов, то они бы сейчас уплетали его за обе щеки и, конечно, Диме бы не пришло в голову предлагать есть кожаные ботинки!

Нет! Нет! Надо было что-то делать! Надо было каким-то образом немедленно спасти жизнь новеньких кожаных ботинок. Надо было немедленно заманить Димины мысли в какую-то новую ловушку! Может быть, тоже предложить съесть, но только что-нибудь другое! Скажем, небольшой куст сирени с корой, листьями, с ветвями и даже с корнями, и даже с землей.

Но разве Диму простой корой соблазнишь, если он решил съесть ботинки? «Ну, хорошо, — думал Женька, — если уж надо обязательно есть кожаные ботинки, то почему же мои?! Почему не Димины?! Прекрасная идея!»

— Давай есть ботинки! — бодро сказал Женька. — Только, чур, начнем с твоих!

— Пожалуйста! — сказал Дима. — Только где это ты читал, чтобы умирающие от голода путешественники употребляли в пищу резиновые кеды?!

Для иллюстрации Дима вытянул из песка свои ноги в кедах, в старых резиновых, совершенно несъедобных кедах! Какая неудача! Ведь у Женьки дома тоже были кеды! Зачем же он, дурак такой, потащился в теплую погоду в жестких, новых, совершенно неудобных ботинках! Фасонщик несчастный!

— Тряпки и резина, — пояснил Дима, — совершенно никаких витаминов и калорий! А у тебя ботиночки очень даже калорийные! Питательные! На них неделю вполне можно продержаться!

И все же Женька не сразу сдался. Он сделал еще одну попытку спасти жизнь своих «калорийных» ботинок. Он сказал:

— Хорошо, Дима! Если нам для тренировки нужно обязательно съесть ботинки, я согласен! Только я думаю, нам лучше начать не с ботинок…

— А с чего же?

— С полуботинок, — сказал Женька грубым шепотом. — У меня есть старые полуботинки, я сейчас их принесу, и мы их съедим!

— Ну что ты! — возразил Дима. — Полуботинками мы не наедимся! Я думаю, что и твоих ботинок будет мало…

— Хорошо, — согласился Женька. — Тогда я сейчас принесу старые папины сапоги, и мы наедимся ими до отвала!

— Ну что ты! — сказал опять Дима. — Разве можно сравнивать старые сапоги с новыми ботинками. Неужели ты не понимаешь, что в старой коже гораздо меньше калорий и витаминов!

— Хорошо, — сказал Женька, делая еще одну попытку спасти свои новые ботинки. — Хорошо! Мы съедим мои новые кожаные ботинки, но только не сегодня!

— Это почему не сегодня?

— Потому, что мы с тобой недавно завтракали! Как же мы на сытый желудок будем есть обыкновенные ботинки? У меня и аппетита-то никакого нету!

— Что же ты предлагаешь? — гневно спросил Женьку Дима.

— Съесть мои ботинки натощак!

— Ишь какой хитрый! — сказал Дима. — Да натощак такие ботинки всякий дурак съест, а на сытый желудок — только настоящие путешественники.

— Тогда вот… — начал было Женька.

Но Дима не стал слушать никаких его отговорок.

— Конечно, — сказал он. — Конечно… Есть такие жадюги путешественники, вроде Мишки-салажонка, которым легче придумать миллион отговорок или даже умереть с голоду, чем съесть без всяких рассуждений свои кожаные ботинки… в интересах всего человечества!

С этими словами Дима рухнул на песок и стал как бы совершенно умирать с голоду у Женьки на глазах.

А Женька! Да разве мог он перенести, чтобы капитан Соври-голова, он же капитан Сого и его троюродный брат, принял его за жадюгу путешественника! Нет, он не мог этого перенести! Ему легче было принести в жертву свои новые кожаные ботинки, чем потерять уважение такого человека! Только бы Дима считал, что он уже вполне готов к любым путешествиям.

— Хорошо, — сказал Женька. — Давай съедим мои ботинки, но только вместе с твоими кедами.

Не говоря ни слова больше, Женька снял свои ботинки и стал мыть их в реке.

— Ботинки сырые будем есть или вареные? — спросил он Диму прерывающимся голосом.

Дима подумал и сказал:

— Раз огонь не кончился, можно и вареные…

Все-таки Дима хороший человек и добрый. Другой бы на его месте вполне мог заставить есть ботинки сырыми. Женька подошел к котлу, в котором он собирался варить уху, зажмурился и, затаив дыхание, опустил ботинки в кипящую воду. Потом незаметно от Димы подбросил в котел еще пять картошек, три морковки и две луковицы, но умирающий от голода Дима каким-то образом это заметил и заставил вытащить всю приправу обратно: и пять картошек, и три морковки, и две луковицы…

— Что ты тут устраиваешь какой-то суп с ботинками… — сказал он. — Ишь какой кулинар нашелся…

— Это я-то кулинар!

Но Дима, видно, и сам пожалел, что так незаслуженно обидел Женьку, потому что он вдруг сжалился и сказал:

— Если уж тебе хочется, чтобы ботинки были повкуснее, пожалуйста, для первого раза можешь посолить воду. Соль у нас еще осталась… И перец остался, и лавровый лист…

«Нет, все-таки Дима — великодушный человек», — подумал Женька, подбрасывая вместе с солью в кипяток черный перец и несколько лавровых листьев.

Вода в котле бурлила ключом. Ботинки крутились в кипятке, как белки в колесе. То правый наверх выплывет, то левый…

А Женька мешал ложкой воду, стараясь не глядеть на ботинки, и все время думал о том, что его маме, наверное, будет очень неприятно, когда она узнает, что он съел свои ботинки уже на второй день… Если бы Женька хоть немного поносил их и съел, скажем, через месяц или через два, тогда бы это, конечно, ее не расстроило.

Женька так глубоко задумался, что даже не успел заметить, как его ботинки сварились. Лишь когда Дима заорал «Готово» и подцепил на вилку вареный ботинок, он отвлекся от своих грустных мыслей.

— Готово, — сказал Димка, кладя дымящиеся ботинки на лист лопуха.

Сначала на холодное они стали жевать разорванные на куски кеды, а потом перешли к ботинкам.

— В самый раз, — сказал Дима, глотая с аппетитом ушко.

Затем он разрезал на куски кожаный верх… Хотя Женька мысленно тоже умирал от голода, есть с таким аппетитом, как Дима, свои ботинки он не мог.

Вероятно, Дима расправился бы со всем ботинком, который ему достался, включая подметку и даже каблук, но в разгар пира в дальних кустах раздался треск, и среди зелени появилась голова Диминой сестры Зинаиды.

— Димка! Женька! — закричала она, подозрительно глядя. — Вот вы где! А вас Валентина Николаевна зовет!

— Зачем? — спросил Женька, вслед за Димой пряча под миску недоеденный ботинок.

— Как зачем? — закричала Зинаида. — Обедать пора!

Худшего известия Зинаида никак не могла принести. При всем ее желании. Женька так был сыт своим ботинком, что ему казалось, что он больше никогда ничего не захочет есть, а тут надо идти и поглощать обед из трех блюд!

— Ладно! Иди! Мы сейчас!

— А не наврешь? — издали спросила Зинаида.

— Да ты что! — завопил Дима. — Можешь проверить! Через три минуты…

Женька и Дима поднялись, залили костер бульоном из-под ботинок и зашагали домой.

Как Женька ел обед, он не помнил. Дима и второй обед в интересах человечества уплетал за обе щеки — вот это Женька хорошо помнил. Еще он помнил, что мама все поглядывала на его босые ноги и все время улыбалась. Пока вдруг не спросила:

— Евгений! А где твои ботинки? Почему ты вдруг босиком?

— М-м-м… — промычал Женька, размазывая кашу по тарелке.

— Почему ты без ботинок, я спрашиваю!

И тут вошла сама не своя сестра Димы, Зинаида. Она молча посмотрела под стол на босые Женькины ноги и на босые Димины ноги и вынула руку из-за спины. В руке был сваренный и недоеденный ботинок.

— Они их съели… — сказала ужасным голосом Зинаида.

Женькин папа, молчавший все это время, вдруг побледнел, приложил руку к сердцу и стал медленно подниматься со стула, а Женькина мама, пока папа поднимался, приложила к сердцу обе руки и стала медленно опускаться на стул.

Что после этого началось в доме! Как вызывали на дачу «неотложку»! Как прибежали папа с мамой к Диме! И как себя чувствовали все время мальчишки — этого не перескажешь, потому что какому путешественнику промывают желудок, если он спасается от голода, съев свои ботинки! Никакому и никогда! Об этом орал Дима на всю дачу.

— Во-первых, — говорил Диме Женькин папа, — ты съел не свои ботинки, а ботинки своего родственника! А во-вторых, где ты читал, чтобы путешественник начинал свою подготовку к путешествиям с того, что ел кожаную обувь?

А потом, а потом Женьку с Димкой напичкали какими-то лекарствами, уложили в постели под родительским конвоем и заставили заснуть.

Когда Женька проснулся на следующее утро, Димы уже не было — очевидно, его увезли на его дачу. Очевидно, его мама уже решила, что ему можно сделать несколько шагов до машины и проехать полкилометра до своей кровати. Под подушкой Женька нашел записку:

«Все в порядке!!! —

писал Димка. —

Подготовка к путешествию продолжается!!! Жди!!! Указаний!!!»

Это означало, что, возможно, сегодня же вечером или, в крайнем случае, завтра утром Дима снова появится на даче своего троюродного брата.

Как капитан Соври-голова чуть не стал укротителем змей, или Ужин с удавом

Дня через два Женькины мама и папа вдруг стали лихорадочно прятать в доме всякие кожаные предметы и вещи. Все это складывалось на веранде в окованный железом бабушкин сундук.

Женька сидел безучастно на лестнице и все еще переживал гибель своих любимых ботинок. Его грустные мысли сами собой складывались в сообщение, которое обычно печатают на последней странице газеты в черной рамочке. Эти сообщения называются, кажется, некрологами.

«4 июля сего года, —

сочинялось в Женькиной голове, —

скоропостижно скончались ботинки Евгения Семенова (правый и левый). Они родились на обувной фабрике «Восход» и должны были прошагать по туристским тропам… не один десяток километров… но глупая и преждевременная смерть вырвала их из наших рядов».

— Отец! — закричала мама, выходя из сарая. — А мы с тобой охотничьи сапоги забыли! Они ведь тоже кожаные!

— Неси их сюда! — крикнул папа.

Мама демонстративно поволокла по лестнице папины сапоги и даже на секунду задержала их перед Женькиным носом. Назло, наверное. Наверное, она уже знала, что он, после того как съел свои ботинки, не мог переносить даже запаха кожи. Женька и так сидел не дыша, когда мимо него проносили что-то кожаное.

— Вот, — сказала мама, — вот! До чего дожили!

«Какая жестокость, — подумал Женька. — И без того тошно, так нет — сыплют соль на мои незаживающие раны все утро!»

В это время звякнула калитка, и во дворе в сопровождении своей мамы появился Дима. При виде его Женька вдруг испытал два совершенно противоречивых чувства — чувство ужаса и чувство радости. Поодиночке эти чувства, конечно, приходили к нему не один раз, но одновременно он испытывал их впервые.

Папа побледнел и, приложив одну руку к сердцу, опустился в плетеное кресло. Мама застыла на пороге веранды. А Женька как сидел, так и закрыл глаза, чтобы не видеть своего троюродного брата, который пришел почему-то с каким-то чемоданчиком. В темноте перед Женькой закрутились в кипящей воде ботинки. Поэтому он тут же открыл глаза — лучше видеть Диму, чем…

— А, Димочка пришел! — сказала очень добрая мама Женьки как бы радостным, но в то же время тревожным голосом.

— Я сегодня дежурю, — сказала Димина мама. — Пусть он у вас побудет до завтрашнего утра.

Папа улыбнулся кисло-прекисло, почему-то вздрогнул, осмотрел Женьку с ног до головы и вытянул у него из брюк кожаный ремень. Потом подошел к Диме и, указав пальцем на его ноги, обутые в кожаные сандалии, сказал:

— Снимай!

Дима разулся.

После обыска Дима как ни в чем не бывало уже направился на берег Москвы-реки, и Женька уже сделал за ним три шага, как вдруг папа как закричит:

— А ну-ка, голубчики, постойте-ка!

Женька и Дима остановились.

— Вы куда?

— Туда… — сказал Женька, указывая рукой в сторону злополучного берега реки.

— Никаких туда! — сказал папа. — Только сюда!.. Или сюда!.. Или сюда!.. — Он указал рукой сначала на гамак, потом на веранду, потом на поляну перед самой дачей. — И чтобы быть все время у меня на глазах!

Димина мама сказала:

— Сейчас придет Зинаида, она за ними посмотрит! Ты не беспокойся, пожалуйста!

— Вот это хорошо, — сказал папа.

Дима все это спокойно выслушал и спокойно направился к гамаку. «Кажется, сегодня подготовка к отважным путешествиям не грозит», — подумал Женька одновременно и с радостью и с разочарованием. И стал устраиваться в гамаке рядом с Димой. «Ну, и хорошо, что не грозит! — думал он. — Ну, очень хорошо!.. Но и плохо, конечно! Очень плохо!» Женька уж как-то привык, чтобы с Диминым появлением на даче ему обязательно что-нибудь грозило.

Гамак тихо качался. Свесив одну ногу за борт, Женька тихонько толкался ею об землю, посматривая на Диму. Димино лицо горело, как в огне, но было, как всегда, непроницаемым. Только губы его все время что-то колдовали беззвучно. Пришла Зинаида и стала рядом с ними делать вид, что с интересом читает какую-то книгу. Папа изредка из-за газеты бросал на них довольные взгляды. Заметив, что папа был ими очень доволен, мама тоже стала очень довольна. И Зинаида это тоже, видимо, все почувствовала и тоже была довольна тем, что мама была довольна тем, что папа был очень Женькой и Димой доволен.

Женька вдруг тоже стал доволен. Но вдруг Дима перестал беззвучно колдовать своими губами и сказал тихо:

— Я придумал, как тебе защищаться и как мне защищаться от подавляющих… Мы так защитимся, что они с ума сойдут…

— Правда? — ужасно обрадовался Женька не столько за себя, сколько за Диму. — А как?

— Как? — сказал Дима. — По методу Субанга! Помнишь, я тебе рассказывал про негра с анакондой?

Услышав имя какого-то Субанга, Женька вздрогнул. Он уже знал, что любое непонятное слово или имя, произнесенное Димой, ни к чему хорошему еще не приводило и, вероятно, не приведет. Из-за итальянца Пигафетти, который тоже, наверное, съел парус, они чуть не отравились ботинками. А теперь еще этот Субанга… Ну и пусть Субанга! А чего бояться?

Папа с них глаз не сводит и мама рядышком — стол накрывает на веранде. И Зинаида сидит невдалеке и читает книжку, то есть не читает, а подслушивает, о чем они разговаривают. Значит, в худшем случае, Дима может рассказать про метод этого самого Субанга только теоретически.

— Так я тебе просто так, что ли, все рассказывал. Вот я тебе сейчас в доказательство почитаю, — сказал Дима. Затем достал из кармана кусочек бумаги, вырезанный то ли из газеты, то ли из журнала, и начал шепотом читать: —

«…Субанга — житель Африки. Он нашел в лесу маленького питона и решил его выходить. Для этого он с ним вместе спал и ел…»

Когда Женька только представил, как этот Субанга обедал с этим питоном, а потом спал, может быть даже в обнимку, ему стало уже нехорошо и волосы у него на голове стали торчком. Зинаида заметила в Женькиной прическе что-то неладное и подсела к ним поближе. Дима это заметил и понизил голос:

— «Питон вырос — теперь это восемнадцатиметровая змея весом сто сорок килограммов. Днем она забирается в джунглях на кокосовые пальмы и стряхивает с них орехи, —

тихо читал Дима, —

а ночью свертывается на земле вокруг спящего хозяина кольцом, охраняя его жизнь и сон».

Теперь понял? — спросил Дима.

— Конечно! Свертывается! И оберегает! — ответил Женька.

— Значит, с помощью кого мы будем оберегать себя?

— С помощью… Субанги… — предложил Женька.

— Как это Субанги?

— Так, — сказал Женька, — возьмем у него питона…

— Как — возьмем?

— Так, — сказал Женька, — напрокат. Днем он будет свертываться вокруг… орехов… а ночью… трясти нас… — Женька все от ужаса перепутал, но Дима не обратил на это внимания.

— «Напрокат»! — сказал Дима. — Что тебе питон — «Москвич» или пылесос? Мы должны лично вырастить и воспитать! Так что ты на Субангу не очень-то надейся! Ты, в общем, это… давай… готовься…

— К чему? — спросил Женька.

— Как — к чему? — удивился Дима. — Какой бестолковый! К этому… чтобы воспитывать…

— Кого? — спросил Женька. — Питонов, что ли?

— Ну, — прошептал Дима, — питонов не питонов… но, в общем, тоже из класса пресмыкающихся.

От этих зловещих слов в воздухе сразу запахло практикой. Женькин лоб стал покрываться не теоретическим, а взаправдашним холодным потом. И тут впервые после прихода Димы Женька вспомнил о чемодане и о том, что на нем были какие-то странные пластилиновые пломбы. Раз в Диминой голове были мысли о том, как им защищаться от подавляющих, стало быть, в чемодане было то, на чем они будут практиковаться! То есть в чемодане были питоны! Ну, питоны не питоны, но, в общем, тоже кто-то из класса пресмыкающихся. В таком маленьком чемодане, конечно, никакой питон не поместится. Так, может быть, там уместились их дети? Дети питонов! Питонцы! И этот чемодан с питонцами уже часов пять стоит у него под кроватью.

Женькино лицо побледнело от страха. Дима это заметил.

— Да ты не бойся, — стал он успокаивать Женьку. — В чемодане же ужи!

— Какие жеужи? — спросил Женька, слегка заикаясь.

— Не жеужи, а ужи, обыкновенные ужи! Четыре штуки. Два ужа основных и два ужа запасных. На всякий случай!

— Ах, ужи! — сказал Женька, вытирая со лба пот. — А они действительно ужи?

— Вот Фома неверующий! Я же их в живом уголке брал. В нашей школе. И расписку дал юннатам: «Взял ужей, в скобках — четыре штуки, на месяц. Обязуюсь за ними ухаживать…» Ну, и так далее…

Женька пожалел, что Дима дал расписку, а не юннаты, так хоть можно было бы действительно убедиться, что это ужи, а не какие-нибудь другие… пресмыкающиеся…

— А как мы будем этих ужей воспитывать?

— Для начала поужинаем с ними за компанию, — объяснил Дима, — а потом завалимся вместе спать.

— А у нас сегодня на ужин блинчики с мясом, — сказал Женька. — Разве ужи блинчики едят?

— И у них, и у нас сегодня на ужин будет молоко, — заявил Дима. — А сейчас ты сделаешь вот что…

Выслушав Димину инструкцию, Женька вскочил с гамака и без всяких обычных отговорок в панике побежал на веранду, где мама уже накрывала стол к ужину. Расчет у него был простой. Ему показалось, что папа и мама в «молоке» и в их желании «пораньше лечь спать» обязательно заподозрят что-то недоброе.

«Это подозрительно, — скажет мама. — С чего это ты вдруг отказываешься от своих любимых блинчиков и просишь молока? Это подозрительно!»

«Да-да, — поддержит папа маму. — То их в постель никак не уложишь, а то они в семь часов собираются спать, видно, они с Димой опять что-нибудь затеяли».

«Никакого молока!» — скажет мама.

«А спать ляжете вместе со мной, на веранде, — скажет папа, — вот здесь».

Но на веранде, к ужасу Женьки, все произошло совсем не так, как он ожидал. Никто не насторожился. Ни у кого ничто не вызвало никаких подозрений. Даже наоборот. Мама, например, сказала:

— Два стакана молока? Почему вы мало так просите? Возьмите четыре!

А папа сказал:

— Хотите уже сейчас лечь спать? Ну, что ж… Тем лучше… Тем лучше… Чем раньше вы с Димой ляжете спать, тем лучше будет и для вас, и для нас!

«Боже мой, — подумал Женька, стоя, как дурак, на веранде с четырьмя стаканами молока на тарелке. — Если через десять минут выяснится, что Дима по ошибке принес в чемодане не ужей, а каких-нибудь ядовитых змей, так папа пожалеет о том, что он сейчас сказал!»

— Тогда, значит, спокойной ночи, мама, — сказал Женька дрогнувшим голосом, здесь он не выдержал (кто знает, может быть, они прощались навсегда!). Женька подошел к матери и поцеловал ее в щеку, держа в руках эти четыре предсмертных стакана с молоком. — И тебе спокойной ночи, папа, — сказал Женька, целуя папу в щеку.

А Диминой сестре Зинаиде он только кивнул на прощание головой. Сидела рядом и ничего не могла подслушать! Растяпа! А ведь если бы подслушала, могла бы, в интересах всего человечества, наябедничать папе с мамой и тем самым предотвратить гибель двух троюродных братьев!

Простившись со всеми, Женька решил еще немного постоять. А вдруг произойдет чудо и кого-нибудь в последнюю секунду осенит все-таки подозрение! Прошло пятьдесят, а может быть, даже шестьдесят самых последних секунд. А он все стоял со стаканами молока на тарелке.

— Ты чего? — спросил папа.

Женька где-то читал, что перед смертью люди обычно просят за что-то прощения. Ничего не поделаешь, придется на всякий случай попросить. И Женька сказал:

— Папа и мама, вы простите нас с Димой, что мы съели ботинки…

— Боже мой, — сказала мама, — я и забыла про это!

— Я не сержусь, — сказал папа, — какие пустяки!

«Пустяки? — подумал Женька. — Конечно, пустяки… по сравнению с нашей гибелью…»

Все… Больше ему ничего не оставалось делать, как глубоко вздохнуть и нетвердой походкой направиться в свою комнату.

— Спокойной ночи! — сказал Дима всем.

Они подошли к дверям. Женька постоял в нерешительности, потом открыл дверь и вошел в свою комнату, как в могильный склеп.

Когда Женька вытащил из-под кровати чемоданчик, Дима сразу же захотел извлечь змей наружу. Но Женька наступил ногой на крышку.

— Подожди, Дима, — сказал он. — Ты пока не вытаскивай своих ужей.

— Почему моих? — удивился Дима. — Они теперь наши общие ужи…

«Общие! — подумал Женька про себя. — У меня со змеями никогда не было ничего общего». А вслух он сказал:

— Давай, Дима, сначала пройдем все, что у нас будет, только без ужей… Значит, мы пьем молоко из стаканов… А они из тарелки…

Дима вылил два стакана молока на тарелку и сказал:

— А потом все ложимся спать…

— А можно, — попросил Женька, — чтобы уж для начала спал под кроватью, а я на кровати?

— «Под кроватью»! Да разве тебя после этого уж будет оберегать, если ты его под кроватью держать будешь!

— Хорошо, — сказал Женька. — Тогда пусть я лежу под кроватью, а он на кровати…

— Вечно ты со своими отговорками! — зашипел Дима, сталкивая Женькину ногу с крышки чемодана. Потом он поставил чемодан к себе на колени, оглянулся вокруг и сказал: — Вместе, так все вместе!

С этими словами он сорвал пломбы из пластилина, щелкнул замочками и стал медленно открывать крышку, а Женька стал так же медленно закрывать свои глаза.

Потом наступила такая пауза, что Женька подумал, что с Димой все кончено. Бесшумно, как это и принято у змей. Вот настает и его очередь…

— Странно… — услышал он голос Димы. — Куда же они могли деться?

Женька открыл глаза. Дима сидел на стуле с чемоданом на коленях. Чемодан был совершенно пуст. Никаких ужей в чемодане не было. Дима перевернул чемодан и даже потряс его, потом оглянулся по сторонам и тоскливо сказал:

— Интересно, куда же они могли задеваться? И пломбы целы… Неужели они выползли через это окошечко?

Дима перевернул чемодан, и Женька увидел, что сбоку у него был выпилен кусок фибры и дырка заделана тонкой металлической сеткой. Один уголок сетки загнулся и образовал отверстие, через которое, вероятно, и выползли все ужи.

«А может быть, эти ужи уже поужинали и завалились спать, не дожидаясь нас с Димой?» — подумал Женька, осторожно откидывая одеяло со своей постели.

Кровать была пуста. Тогда Женька подумал, а потом высказал подозрение, что, может быть, ужам больше понравилась мамина постель (она мягче) и они устроились у нее под одеялом. Дима внимательно осмотрел комнату от пола до потолка и сказал:

— Нет, ужи где-то здесь… Видишь, как ваш кот Васька сидит на шкафу?

Васька сидел на шкафу действительно с самым очумелым видом. Ясно было, что он чего-то так боится, что даже шерсть на загривке у него встала дыбом от страха.

— Это он ужей чует… — сказал Дима.

«Вряд ли бы Васька напугался ужей, — подумал Женька. — Он, наверное, чует, что эти ужи — совсем не ужи!»

— Вась, Вась, Вась… — позвал он кота, но тот даже и не взглянул на Женьку.

— Вот что… — сказал Дима, забираясь на стол. — Сейчас мы их высмотрим сверху и сцапаем. Они нас на столе не заметят и выползут… Ты осматривай правую половину комнаты, а я — левую…

Женька тоже забрался с ногами на стол. Было тихо. Потом вдруг раздался тихий шорох. Дверь в комнату стала тихо-тихо отворяться, и на пороге… тихо-тихо… появилась Зинаида.

— Чего это вы сидите на столе? — спросила она подозрительно. — Опять готовитесь?

— Зина, ты только не волнуйся, — сказал Женька. — Дело в том, что Дима принес ужей для тренировки, а они все куда-то расползлись.

Громко взвизгнув, Зинаида прыгнула прямо с порога на стол. Это был потрясающий рекордный прыжок. Никогда потом Зинаида не могла повторить его на своем фигурном катании. Дрожа всем телом, Зинаида стучала зубами и повторяла громко одно какое-то непонятное слово:

— Ва-ва-ва-ва-ва-ва…

— Если ты будешь дрожать вслух, — сказал ей Дима, — то мы не поймаем ни одного ужа…

— Хорошо, — сказала Зинаида. — Я буду дрожать про себя!

— Она будет дрожать, а мы будем наблюдать! — возмущенно сказал Женька. — Ты тоже… как увидишь ужа… так сигнализируй!

— Хорошо! — сказала Зинаида. — Я буду наблюдать! — И закрыла от ужаса глаза.

Они сидели втроем на столе, как на острове. Зинаида все время старалась дрожать, и это у нее очень здорово получалось. Женька наоборот. Он все время старался не дрожать, и у него это не очень-то получалось.

За дверью снова раздался тихий шорох. Дима прислушался и сказал:

— Кажется, ползут…

Дима приготовился к прыжку. Женька тоже… Больше так, конечно, для виду… Стал бы он еще прыгать на ужей! Дверь осторожно открылась, и на пороге комнаты появилась мама. Она некоторое время смотрела непонимающими глазами, а потом спросила:

— Чего это вы все уселись на столе?

Женька с Димой взглянули на Зинаиду, Зинаида посмотрела на маму и сказала:

— Вы только не волнуйтесь…

Не успела Зинаида договорить фразу, как мама стала прямо на глазах у всех волноваться. Она волновалась все больше и больше.

— Нет, тетя Валя, вы только не волнуйтесь… Мы должны сообщить одну неприятную новость…

— Подождите, — сказала мама, — подождите… сначала скажите мне: вы все живы?

— Живы… — ответили Женька с Димой нестройным шепотом.

— Вы все здоровы? — спросила мама.

— Здоровы… — ответили они.

— Так, — сказала мама, — это самое главное… А сейчас я пойду приму валерианку, а после этого вы сообщите мне неприятную новость…

Пока мама ходила за лекарством, Женька все время думал об одном: «Только бы она там где-нибудь не встретилась с ужом… Потому что если она встретится с ужом, то такой поднимется в доме шум!» Но шума не поднялось. Мама быстро вернулась обратно с пузырьком в руке, распространяя вокруг себя запах валерианки.

— Теперь говорите, что за неприятная новость! — сказала она.

— Дело в том, — сообщила с радостью, даже с восторгом Зинаида, — что Дима принес ужей для тренировки… какой-то… а они взяли и все куда-то расползлись!

— Как — расползлись? — спросила мама, делая большие глаза.

— Вот так, расползлись, — с прежним восторгом сказала Зинаида и показала рукой, как ужи, извиваясь, расползлись по комнате.

— Ай! — крикнула мама, прыгая на стол и роняя бутылочку с валерианкой.

Пока мама переживала на столе и задавала Диме всякие запоздалые вопросы, кот Васька, привлеченный запахом лекарства, спрыгнул со шкафа и стал жадно глотать из лужицы валерианку. Тем временем дверь в Женькину комнату снова стала тихо отворяться.

— Ужи! — в ужасе вскричала мама.

Но это были не ужи, это был папа. Он вошел с настороженным лицом и, увидев всех на столе, то ли от неожиданности, то ли от чего другого расхохотался.

— Напрасно смеешься, — сказала мама. — Когда узнаешь, что случилось, — заплачешь!

— А что случилось? — спросил папа.

— А то, что по нашей даче ползают змеи…

— Какие еще змеи? — спросил папа.

— Не змеи, а ужи, — поправил маму Дима.

— Это еще надо проверить, — сказала мама. — Дима принес в наш дом целый чемодан змей, а они все расползлись.

— Не чемодан, а всего четыре штуки, — сказал Дима, — и не змей, а ужей!

Папа подумал, потом почему-то поднялся на цыпочки и тихо сказал:

— Если они расползлись, то надо не сидеть на столе сложа руки, а ловить их.

Сделав такое мужественное заявление, папа на цыпочках подкрался к столу и сказал Женьке шепотом:

— Ну-ка, подвинься!

Женька подвинулся, и папа очень ловко вспрыгнул на стол, при этом так энергично, что мама чуть не упала со стола с другой стороны.

— Ой! — сказала мама и уцепилась за Женькино плечо.

А Дима опустил ноги и стал медленно сползать со стола.

— Ты куда? — сказал папа, хватая Диму за руку.

— За ужами!

— Сидеть! — сказал папа.

— Сами же сказали, что надо ловить…

— Сначала надо убедиться, что эти ужи действительно ужи, а потом уже их ловить…

— Значит, мы на этом столе так и будем до утра убеждаться? — спросила мама.

— Почему до утра? — сказал папа. — Сейчас мы привлечем ужей в комнату и убедимся, что это ужи. А после этого мы их переловим.

— Интересно, чем это вы будете их привлекать? — спросила мама.

— Чем? — сказал папа. — Свистом! Когда я был на строительстве в Индии, я видел, как там заклинали свистом змей.

— Точно, — сказал Дима. — Змеи на свист всегда выползают. — И он с удовольствием вернулся на стол, потому что это было очень интересно — не ловить просто ужей, а привлекать их свистом.

— А ты свистеть умеешь? — спросил папа Диму.

— Умею! — ответил Дима, заложил два пальца в рот и свистнул изо всех сил. Свист у него получился просто оглушительный.

— Нет! — сказал папа. — Таким свистом змей можно только распугать. Надо свистеть нежно, — и папа показал Диме, как нужно нежно свистеть.

Дима повторил. Папа остался доволен.

— Так, — сказал он, обращаясь к Зинаиде и Женьке, — вы тоже свистите! Всем свистеть!

Сложив губы трубочкой, папа вывел негромко какую-то знакомую мелодию.

— Что это ты свистишь? — спросила мама.

— Арию индийского гостя, — сказал папа.

— По-моему, лучше арию Ленского из оперы «Евгений Онегин», — сказала Зинаида. — И слова подходят: «Куда, куда вы удалились…»

Но папа предпочел арии Ленского арию индийского гостя.

— Три, четыре! — сказал он и взмахнул по-дирижерски руками. — Начали!!!

И все начали свистеть. Папа с Димой свистели вполне прилично. А Женька с Зинаидой от страха ужасно врали мелодию. А тут еще к хору присоединился пьяный Васька. К этому времени он слизал с пола всю валерианку и совершенно опьянел.

— Стоп! — сказал папа. — Так не пойдет! На такую какофонию ни одна змея не поползет!

Все замолчали. Только пьяный Васька продолжал что-то распевать своим хриплым голосом.

— Пошел вон! — сказал папа, обращаясь к Ваське. — Брысь!

На этот раз захмелевший кот хотя и нехотя, но все же послушался папу. Качаясь на четырех лапах, он подошел к окошку и прыгнул, но промахнулся и шмякнулся о стенку. Удар о стенку и валерианка, вероятно, так оглушили Ваську, что он тут же упал и сразу заснул. В комнате снова стало тихо.

— Непонятно, — прошептала мама, — почему же ужи не выползают?

— Всем молчать! — сказал папа. — Вы только дело портите. Свистеть буду я один!

— А может быть, вы не то свистели? — робко спросила мама. — Может быть, им надо что-нибудь танцевальное?

Папа что-то хотел ответить, но как раз в это время в полной тишине раздался за дверью шорох. Все насторожились. Шорох приближался.

— Ползут… — прошептал папа. — Ползут… — и снова принялся за своего индийского гостя.

Он свистел так тонко и нежно, как будто играл на флейте. А шорох тем временем все приближался и приближался.

Женька и Дима не выдержали и стали опять тихонечко подсвистывать папе. Какофония возобновилась с новой силой, но, несмотря на это, шорох все-таки приближался. Потом дверь тихонько открылась, и из дверной щели высунулась голова соседки. Она смотрела на всех долго-долго, до тех пор, пока один за другим Женька, Дима и папа не прекратили свист.

— Так, — прошипела соседка, — вместо того чтобы ловить своих гадюк, они еще сидят на столе и еще свистят!

— Позвольте… — сказал папа.

— Не позволю! — прошипела соседка. — У нас тоже есть дети!

— Какие гадюки? — сказал папа. — Где вы их видели?

Как раз в это время соседка взглянула под стол, на котором все сидели, и глаза у нее вдруг просто вылезли из орбит.

— Удав! — крикнула она шепотом. — Удав! Под столом! Караул! Милиция!

Подняв юбку обеими руками, соседка подпрыгнула на пороге и с криком и визгом выскочила из комнаты, продолжая кричать на улице:

— Удав! Милиция! Удав! Милиция!

На столе все вскочили. Стол был складной, и потому посреди него была щель, в которую можно было заглянуть. Женька посмотрел и увидел, что под столом, свернувшись кольцами, лежала черная огромная змея.

— Удав, — сказал папа. — У нас под столом удав.

— Я удавов не приносил, — стал клясться Дима.

— Ну, конечно, — сказал папа. — Он сам приполз, в гости к ужам!

Тогда Дима прыжком соскочил со стола, схватил чемодан и, раскрыв его, как папку, стал приближаться к удаву, лежащему под столом. Все покачнулись. Зинаида завизжала. Мама закрыла лицо руками. Стол пошатнулся. Ножки его подломились, и все полетели на пол, прямо в пасть к удаву. К счастью, крышка стола упала на пол плашмя и накрыла удава. Из-под досок торчал только его хвост, очень уж круглый и как будто обрубленный топором. Дима схватился за этот хвост и потянул удава на себя.

— Шланг! — заорал он. — Это же резиновый шланг, а не удав!

Теперь и мама, и Женька, и Зинаида могли убедиться, что это действительно был шланг для поливки папиной машины. Все вскочили на ноги и подняли крышку стола. А мама схватила бесстрашно черный шланг и громко закричала в окно в сторону соседской дачи:

— А разговоры подслушивать нехорошо! И шланги выдавать за удавов тоже нехорошо! Это же даже не уж! Это же шланг! — С этими словами она подняла еще какую-то желтую трубку и крикнула: — И вот еще шланг!

— А это как раз не шланг, а уж, — поправил ее Дима.

Крик, который вырвался одновременно из маминой, папиной, Женькиной и Зинаидиной груди, заглушил пикирующий вой пожарной сирены, раздавшийся за оградой дачи. Затем к пожарной сирене присоединила свой голос сирена неотложки, подлетевшей на всех парах, трели милицейских свистков и просто крики людей, бегущих со всех сторон посмотреть, что же такое ужасное вдруг здесь случилось.

Что выясняли между собой участковый милиционер и папа, откуда отряд пожарников извлек трех остальных Диминых ужей, что все это время кричала соседка, почему брандмайор записал номер не только дачного, но и служебного папиного телефона, зачем папе сунули в руки какую-то квитанцию, за которую он заплатил деньги, — в этом во всем Женька и не пытался разобраться. У него только одна мысль и была — как бы это все выдержать мужественно. Дима, например, был так спокоен, как будто ко всему случившемуся не имел ровно никакого отношения. Это он воспитывал в себе хладнокровие по методу… Женька никак не мог вспомнить, по какому методу, но совершенно точно представил себе, что за это хладнокровие им еще влепят, потому что папа с мамой считают, что человек, что-то натворив, должен немедленно раскаиваться, а не стоять столбом, как будто он тут посторонний.

Правда, Дима все-таки несколько смутился, когда приехавший на «Скорой помощи» врач, заметив какие-то подозрительные царапины у него на руках, вытащил из своего чемоданчика шприц и предложил им обоим снять штаны.

— Это еще для чего? — возмутился Дима.

— Для уколов, — объяснил врач.

Против чего-чего, а уж против уколов Дима взбунтовался принципиально, а за ним принципиально взбунтовался и Женька. Дима кричал, что он нигде не читал, чтобы человеку, воспитывающему змей, вкатывали бы за это уколы!

— Во-первых, — сказал папа, стягивая с Димы штаны, — настоящий человек воспитывает змей у себя дома, а не в гостях! Во-вторых, — кричал папа, — настоящий человек согревает змей только на своей груди, а не на груди близкого родственника. — И он при этом содрал штаны с Женьки. — Вкатите этому укротителю, пожалуйста, двойную порцию, — сказал папа, указывая на Диму. — Я вас очень прошу!

Потом доктор пошел со своими инструментами на мамину половину и стал там делать уколы Зинаиде.

А потом на даче наступила полная тишина. Все разошлись по своим комнатам и улеглись спать. И только изредка доносившееся «ой» из маминой комнаты говорило о том, что Зинаида так же, как и Женька, еще не спит.

Женька лежал, свернувшись калачиком под теплым одеялом, и, слегка потирая место укола, испытывал, как всегда в присутствии Димы, в одно и то же время два противоречивых чувства: с одной стороны, он был рад, что спит один, без всяких там ужей… за компанию… а с другой стороны, может быть, было бы не так уж плохо, если бы рядом лежал, свернувшись колечком, такой желтенький, симпатичный и безвредный ужик.

С этими мыслями Женька и уснул, а когда проснулся, Димы на даче уже не было, он ушел с Зинаидой домой. Женька спросонья потер место укола и от неожиданной боли ойкнул. Затем повернулся на другой бок и увидел, что на его постели сидит мама — такая грустная-грустная!

— Ой! — сказал Женька громко, потом помолчал и добавил: — «Ой, цветет калина в поле у ручья!»

Потом он сунул руку под подушку и нащупал там записку. Записка была, конечно, от Димы. Женька загородился подушкой от мамы и стал читать.

«Все в порядке! —

писал Дима. —

Подготовка к путешествиям продолжается. Жди указаний!!!»

Как капитан Соври-голова чуть не научился читать мысли на расстоянии, или Дым в рюкзаке

— Так дальше не пойдет, — сказал Дима Женьке, — у тебя тут ни до чего не договоришься — все подслушивают, во все нос суют и вечно нас подозревают. Нужно что-то делать, и я придумал, что делать…

Дима все это говорил, забежав после обеда к Женьке, который с книжкой качался в гамаке. Женька уже совсем приготовился узнавать, что же это еще придумал Дима, но в дверях веранды появился папа с очень решительным лицом и воскликнул:

— А, ты уже тут! Привет!

— Здравствуйте, — сказал Дима.

Папа подошел к Диме, похлопал его приветственно по плечу. Женька ужасно обрадовался — подумать только, какой добрый и прекрасный человек его папа — все простил, все забыл: и ботинки, и змей. И теперь вот рад видеть Диму, до того рад, что не может оторвать от него рук. Женька просто залюбовался на эту картину.

А папа все продолжал хлопать Диму. Постучав руками по плечам, он стал хлопать его по животу, по спине и по бокам. А когда уж папа стал хлопать Диму по заднему месту и даже по ногам, Женька вдруг понял, что это он его не приветствует, а просто обыскивает. Обыскав Диму и не найдя ничего такого, папа на минуту задумался и сказал:

— А ну-ка, открой рот!

Дима открыл рот.

Папа заглянул ему в рот и сказал:

— Скажи — а-а-а…

Дима очень охотно сказал:

— А-а-а…

Не обнаружив ничего подозрительного во рту у Димы, папа стал выворачивать у него на курточке все карманы.

— Ничего, — сказал папа.

Дима вздохнул и пожал плечами — а что, мол, такого могло быть.

— Хорошо, — сказал папа, — может быть, все случившееся научило уже вас жить, как все нормальные дети…

И папа ушел.

— Пойдем на реку, — шепотом сказал Дима. — Я там все оставил.

— Что ты там оставил? — испуганно спросил Женька.

— Увидишь…

И они пошли на реку. Там в кустах Дима покопался немного и вытащил из травы старенький рюкзак. Он его едва вытащил — что-то в рюкзаке гремело и грохотало. Женька подошел поближе и пощупал рюкзак рукой. Там что-то было круглое и железное. Дима сел, достал из-за пазухи какую-то книжку и уткнулся в нее носом. Называлась книжка так: «Мои друзья из племени Нанкасе». Вспомнив, что это самое племя всего только и делает, что разговаривает при помощи дыма, Женька успокоился, даже не предполагая, что ровно через полчаса Дима подвергнет его таким испытаниям, перед которыми гибель любимых ботинок и возня со змеями будут выглядеть жалкими и незначительными событиями.

— Когда там, в театре, начало? — спросил Дима, бросив неторопливый взгляд на часы.

— В семь часов… — легкомысленно сказал Женька.

Диму такое его сообщение о времени вполне устроило.

— Я тебе про это племя говорил? Говорил! А вот тебе доказательство. — И он стал шепотом читать: —

«…но больше всего меня удивил случай в Африке среди племени Нанкасе. Заметив на горизонте дым, я указал на него проводнику Мзинга и сказал: «Пожар». Мзинга всмотрелся вдаль и сказал: «Нет! Это наши люди сообщают, что в том месте у реки обнаружено много газелей».

Так что готовься! К чтению твоих и моих мыслей при помощи дыма.

И только сейчас Женька сообразил, что хуже этого испытания Дима, пожалуй, ничего не мог и придумать. Мало ли какая недостойная мысль может мелькнуть в голове даже самого порядочного человека. В конце концов, он сам с ней, возможно, не согласится, и даже будет стыдиться, что так подумал, но куда потом денешься, если эта самая мысль уже всем известна?

Женька тут же представил, какая может разыграться на этом несчастном для него берегу сцена, если Дима действительно сумеет (сумеет! сумеет!) при помощи дыма прочитать его мысли! Сначала к небу пойдет дым, потом туда же вместе с дымом повалят его мысли. Дима их, конечно, сразу же прочитает (прочитает! прочитает!) и заорет, конечно, на весь дачный поселок:

«Как?! — заорет Дима. — Что я вижу?! Он все еще жалеет о том, что мы съели его ботинки! И мечтает о какой-то кожаной курточке на молниях?! И думает, как бы ему увидеться с какой-то девчонкой из соседней дачи? Боже мой! И я эту скареду, этого пижона, этого донжуана принимал за порядочного и смелого человека!!!»

Нет, сейчас же, сию же минуту надо было отговорить Диму от этой ужасной затеи.

— Слушай, Дима, — сказал Женька, — а почему бы нам не изучить азбуку Морзе? С ее помощью тоже можно передавать мысли на расстояние!

— Азбуку Морзе? — зашипел Дима. — Связываться с разными там передатчиками?!

— Тогда, может быть, можно передавать мысли при помощи тамтамов? Я читал про такие барабаны… Или еще я читал про слоновьи бивни, — сказал Женька. — Если в них погудеть, то можно передать мысли на триста километров…

— Барабаны! Бивни! — сказал Дима. — Тебе же нужно секретно передать секретные мысли, а не барабанить и не гудеть по секрету всему свету!

Женька подумал, какую бы еще найти отговорку, и спросил:

— А штраф-то как?

— Какой еще штраф? — удивился Дима.

— Десять рублей… постановление Моссовета… в дачной местности нельзя разводить огонь…

— Огонь нельзя, — сказал Дима, — а дым можно!

— Так ведь дым без огня не бывает?

— А это что, по-твоему? — спросил Дима, подмигивая и хлопая по рюкзаку.

— А что это такое? — спросил Женька.

— Дым без огня! Вот что это такое!

Дима наконец развязал рюкзак и, оглядываясь по сторонам, вытащил из него круглую металлическую коробку с ручкой, похожей на кассету для кинолент, только потолще, и поднял ее к Женькиному носу.

— «Шашка нейтрального дыма, — прочитал Женька на этикетке, морщась от неприятного запаха. — По спецзаказу «Мосфильма».

— На киностудию за ними специально ездил, — сказал Дима. — Три часа пиротехника уговаривал. Еле уговорил.

«Ну, все, — подумал Женька про себя, — не пройдет и часа, как я на глазах у Димы погорю со всеми своими жалкими мыслями!»

— Слушай, — сказал Женька. — А почему бы нам с тобой…

Но Дима не стал больше Женьку слушать.

— Конечно, — сказал он, — есть такие горе-товарищи, которые и дыма боятся как огня… и для которых штраф в десять рублей дороже интересов всего человечества, и которые могут придумать миллион отговорок, только чтобы…

С этими словами Дима повалился на песок и стал из всех сил переживать Женькину трусость и скупердяйство. А Женька? Разве Женька мог перенести, чтобы Дима принял его за какого-то труса, не годного ни для одного стоящего дела? Нет, он не мог этого перенести, он встал и сказал:

— Хорошо, Дима, я согласен читать дым! Только давай не с помощью шашек, а с помощью папирос?

Женька думал, что от папирос мало дыма и Дима не сможет тогда прочитать все его мысли.

— Никаких папирос! Только шашки! — заорал Дима.

В кустах кто-то прошумел или что-то прошумело, и Дима мгновенно спрятал в траве и пустой рюкзак, и коробку с шашками. На поляне появился папа. Он подозрительно посмотрел на них и спросил:

— Значит, шашки?

Женька чуть не умер от ужаса, что папа обо всем догадался, а Дима почему-то совсем спокойно сказал:

— Шашки!

— Шашки — это хорошо, — сказал вдруг папа, глядя на обложку Диминой книжки, — и книжки — это тоже хорошо! И шахматы тоже… хорошо! Шашки и шахматы я оставлю на веранде. Мы уходим, и я надеюсь, я надеюсь… я надеюсь… дача пустая… Вы меня поняли?

Женька пошел проводить папу до калитки, чтобы заодно выслушать все его инструкции, а когда он вернулся обратно на берег, там уже все было готово к чтению дыма.

Две шашки были уже извлечены из рюкзака и положены на землю недалеко друг от друга, рядом с кирпичами для сидения. Шашки оставалось только зажечь, что Дима сразу же и сделал при его появлении. Стоя на коленях спиной к Женьке, он посмотрел на часы, чиркнул спичкой, и тотчас же из-за его головы словно бы вылетела стайка черной мошкары. Дима обернулся, посмотрел на Женьку и потер руки.

— Сейчас… — сказал он. — Сейчас мы узнаем, чем ты дышишь…

Женька присел с закрытыми глазами на кирпич и, чтобы Дима не узнал, чем он дышит, стал, как попугай, твердить: «Мне не жалко, что мы съели ботинки… мне не жалко, что мы съели ботинки…»

Дым лез Женьке в глаза, поэтому он еще и жмурился, и морщил нос.

— Глаза открой! — закричал Дима. — Дым читают с открытыми глазами!

Женька открыл глаза и увидел, что из его шашки дым идет какого-то подозрительного черного цвета. При виде этого дыма он сразу же перестал думать о своих ботинках.

«Ой-ой-ой! — подумал он, — какой-то уж больно страшный дым… как бы пожара не было…» И еще он подумал, что сейчас Дима посмотрит на его дым, прочитает его и, вероятно, заорет: «Что я вижу? Из шашки идет обыкновенный дым, а этот неврастеник думает о пожаре! Трус! Ничтожная личность!»

Но вместо этого Дима почему-то закричал совсем другое.

— Слушай! — закричал Дима. — А почему это у тебя такой жидкий дым?!

Женька в первый раз посмотрел на Димин дым. Действительно, по сравнению с Диминым дымом Женькин дым представлял прямо-таки жалкое зрелище! Из Диминой шашки дым валил, как из пароходной трубы, а из Женькиной поднимался какой-то жалкой струйкой.

— Э-э-э! — закричал Дима. — Да ты, наверное, ни о чем не думаешь.

— Как это не думаю! — закричал Женька. — Я думаю!

— А почему же у тебя такой жидкий дым? — не унимался Дима.

Женька хотел сказать, что, вероятно, какие мысли у человека, такой и дым у него, но удержался и только раскашлялся, потому что дым продолжал лезть и в глаза, и в рот, и в нос!

— Придется тебе еще одну шашечку под нос добавить! — сказал Дима, тоже кашляя.

С этими словами он достал из коробки еще пару шашек и запалил их.

Одну шашку Дима оставил себе, другую поставил Женьке под самый нос и стал ее раздувать.

Из второй шашки повалил не только дым, но и полетели искры. При виде искр мысли о пожаре вспыхнули в Женькиной голове с новой силой, и он стал думать о том, что будет, если дача и вправду загорится.

Все, наверное, сгорит. И даже бабушкин железный сундук, куда папа с мамой сложили все кожаные вещи и предметы. И еще Женька подумал, что если Дима прочитает сейчас его мысли, то это будет не так уж плохо. В конце концов, лучше пусть он сам погорит со своими мыслями, чем дача со всем имуществом.

— Дима, — сказал Женька, — ну, ты хоть одну мою мысль уже различил в дыму?

— Нет еще, — сказал Дима, тоже кашляя и чихая.

«Что же делать? — подумал Женька. — Пока Дима сумеет различить в дыму мои мысли, пройдет, может быть, час, а может быть, и больше, а дым идет все гуще, и искры летят вовсю, и запахло уже чем-то паленым…»

— Сейчас узнаем, о чем он думает… — прошептал Дима.

А Женька, чтобы хоть как-то помочь Диме и спасти положение, начал думать вслух.

— Я, — сказал Женька, — думаю сейчас о том, чтобы пожара не было.

А Дима и не слышал его голоса, он сам заорал:

— Сидишь неправильно! Далеко от дыма сидишь! Так, конечно, никакие мысли не прочтешь!

— Ничего себе — далеко! И так дышать нечем!

— Надо в самом дыму сидеть! — кричал Дима. — Чтобы мысли дымом пропитались, а дым — мыслями! Вот как надо!

С этими словами Дима сунул запросто свою голову прямо в дым, подержал немного, а потом вытащил обратно. Белое Димино лицо после этого сразу же превратилось в негатив. А по щекам его побежали слезы. Затаив дыхание, Женька повторил Димин маневр и тоже тихо про себя разревелся.

— Так, — сказал Дима, плача. — Теперь глотни его!

Женька глотнул. Ему уже было все равно, лишь бы Дима прочитал его мысли про пожар.

— Так, — сказал Дима, чихая, кашляя и плача. — Теперь другое дело! Теперь гораздо лучше!

Может быть, Диме действительно стало лучше, но когда Женька еще раз сунул голову в дым и потом еще раз глотнул его, ему сразу стало гораздо хуже. Он опять зачихал и закашлял, а по лицу у него побежали тройные слезы — одни из-за того, что дым ел глаза, другие оттого, что ему ужасно стало жаль дачу, третьи потому, что Дима и после глотания дыма не смог прочесть ни одной его мысли. А дым стоял над ними, как над морской эскадрой, и спины уже почему-то пекло.

— Сейчас узнаем, узнаем, о чем он думает! — бормотал про себя Дима.

Тогда Женька не выдержал и просто заорал.

— Не знаю, — заорал он, — о чем ты, Дима, думаешь, а я лично думаю о том, что наша дача уже горит! И нам с тобой, Димыч, надо не дым читать, а пожар гасить!

А Дима тоже заорал:

— Что ты мне про свои мысли кричишь! Ты мне про мои мысли кричи!

А Женька закричал:

— Свои мысли ты и сам знаешь! А мои не можешь прочитать, не можешь!

А Дима опять за свое:

— А я почему не могу их прочитать? Потому, что мой дым перепутался с твоим дымом и я не могу отличить свои мысли от твоих!

Женька заорал пуще прежнего:

— И все ты врешь! Мои мысли сейчас о том, что надо звонить по ноль один! А все остальные мысли — это твои, а не мои вовсе!

И тут, вместо того чтобы сказать спасибо Женьке за помощь в прочтении мыслей, Дима вдруг ужасно рассердился:

— Некоторые типы говорят слова, чтобы скрыть свои мысли, только со мной такие штучки не пройдут! Нас не собьешь!

Но к этому времени Женька уже так нахватался дыма, что ему все равно было, что там думает о нем Дима, ему так стало все равно, что он перестал помогать Диме читать мысли и совсем перестал интересоваться тем, что думает его троюродный брат. Он обернулся на дачу и увидел, что все окна у нее такие, как будто в комнатах кто-то проявляет при красном свете. Тут уж он просто завопил:

— Пожар! Пожар! Пожар!

Вероятно, его мысли о пожаре если не Димке, то кое-кому все-таки удалось прочитать. Потому что над дачей вдруг появился в воздухе вертолет, а со стороны речки, преодолевая дымовую завесу, стал подруливать катер речной милиции. А в глубине дыма за оградой раздались громкие голоса…

Как мама и папа Женьки и сестра Димки Зинаида наткнулись на них в черном тумане? Из-за чего мама упала в обморок? Что кричал командир пожарных, когда обнаружил дымовые шашки и не обнаружил никакого пожара? И что после этого началось? Как реагировала на все соседка Женьки, еще не успокоившаяся после истории с питоном? Почему милиционер с катера записал телефон? Чем пригрозил брандмайор Женькиному папе? Об этом нужно писать совершенно особенный рассказ. Сейчас можно сказать только о том, что Женька и Дима вели себя мужественно и героически. Дима потому, что это был его принцип. А Женька оттого, что уже ко всему привык. Конечно, как всегда, их спокойное состояние рухнуло, как только приехал врач на «Скорой помощи». Он установил у обоих отравление угарным газом, правда не очень тяжелое. Врач достал две кислородные подушки и заставил Женьку с Димой дышать кислородом. Потом он заставил нюхать нашатырь, потом заставил раздеться и растер с ног до головы, а потом хотел обложить обоих грелками.

Дима все терпел, но из-за грелок просто взбунтовался. Взбунтовался и Женька.

Дима вопил, что он нигде не читал, чтобы, например, путешественникам, которые читали мысли с помощью дыма, давали после этого нюхать нашатырь и обкладывали грелками.

— Во-первых, — сказал Женькин папа, — вы дым не читали, вы его просто нюхали… Во-вторых, — сказал Женькин папа, — для того чтобы читать мысли на расстоянии, надо иметь не только расстояние, но и мысли…

Женьке показалось, будто отец хотел что-то сказать «в-третьих», «в-четвертых» и «в-пятых», но доктор сказал, что им нужен полный покой и тишина. После этого все ушли. И Женька с Димой остались в полной тишине и в полном покое.

Если не считать покашливания, Женька и Дима лежали молча. Судя по выражению Диминого лица, он опять обдумывал что-то совершенно невероятное. Но с Женькой он пока об этом не разговаривал, и Женька вдруг забеспокоился, что Дима почему-то больше не хочет, чтобы он в чем-то невероятном участвовал. Но убедившись, что ни с дымом, ни без дыма Дима все равно не прочитает ни одной мысли, Женька, как всегда, но почему-то с еще большим наслаждением предался своим ничем не выдающимся мыслям…

От автора

Вот вам пока шесть историй из полной приключений жизни капитана Соври-головы, то есть капитана Сого, то есть просто Димы Колчанова, и его троюродного брата Женьки. Женька, конечно, напрасно испугался, что Дима больше не станет принимать его в свои невероятные происшествия. Пройдет день, и капитан Соври-голова предложит ему лететь в космос. Это происшествие было невероятнее всех, уже случившихся. Но об этом в следующий раз.