Так как глаза морских слизней представляют собой маленькие темные точки, у них очень плохое зрение, поэтому они охотятся, используя обостренное осязание. Губы этих рыбок выглядят плотно сжатыми, а вдоль каждой челюсти расположен ряд заполненных жидкостью ямочек, с помощью которых животное ощущает в воде колебания, создаваемые подергивающими движениями амфипод. Так морские слизни понимают, в каком направлении делать выпад, чтобы схватить добычу.
Еще один секрет морских слизней кроется в их челюстях. Это выяснилось, когда Герринджер взяла редкий экземпляр марианского морского слизня и поместила его в компьютерный томограф. Трехмерное изображение скелета позволило обнаружить у рыбки второй набор челюстей в задней части глотки, известных как глоточные челюсти. Выглядят они как пара маленьких острых зубных щеток. По мнению Герринджер, они помогают захватывать и пережевывать амфипод, которых морские слизни засасывают в рот.
Несмотря на то что морские слизни, обитающие в желобах, достаточно хорошо обеспечены основным кормом, они, как и другие глубоководные организмы, вынуждены экономить энергию и действовать как можно эффективнее. Чтобы изучить биомеханику этих рыб, Герринджер использовала весьма необычный подход. Поймав слизня в ловушку с приманкой, его нельзя поднять на поверхность живым: подъем сопровождается сильным стрессом из-за повышения температуры и падения давления. Для сбора живых организмов потребовалась бы дорогая капсула с холодильником под давлением, да еще и дистанционно управляемая с высоты многих миль. Вместо этого Герринджер решила создать точную копию морского слизня. «Оказалось, что проще, дешевле и быстрее создать ультраабиссального слизня, чем добыть его», – признается она.
Известно, что многие рыбы покрыты слизью снаружи, но у морских слизней она внутри, под кожей. «Если вы посмотрите на него, а еще лучше – поймаете и возьмете в руки, – говорит Герринджер, – вы увидите, что в нем полно слизи». Чтобы проверить эту свою догадку, она сделала роботизированную модель животного. Возможно, слизь помогает этим животным лучше плавать, ведь рыба с большой круглой головой и прямым, как стрела, хвостом – а это описание анатомического строения морского слизня – испытывает большое сопротивление воды. Головастики, имеющие схожую форму, преодолевают гидродинамическое сопротивление быстрыми движениями хвоста, что эффективно в мелком водоеме, изобилующем едой, которой можно восполнить потерю энергии, но не в голодных морских глубинах. Сорокасантиметровый робот Герринджер – немногим больше настоящего морского слизня – был собран из туловища и плавников, напечатанных на 3D-принтере, крышек от пластиковых бутылок, изоленты, небольшого аккумулятора с мотором, а также литого хвоста из силикона с пружиной и двумя отрезками струны от рояля, чтобы он мог вилять. Важнейшей частью робота была регулируемая по объему кожа на хвосте, которую Герринджер смастерила из латексного презерватива. Когда презерватив был пуст, рыба-робот выглядела как головастик, но когда его заполняли водой, жидкость имитировала слой слизи, делая основание хвоста более толстым, как у настоящих морских слизней.
Когда роботизированную рыбку отправили в плавание по аквариуму с хвостом, наполненным имитацией слизи, она поплыла в три раза быстрее, чем без слизи. Следовательно, слизь внутри тела рыбки делает его более обтекаемым, выполняя ту же роль, что и обтекатель самолета, то есть она придает телу более плавные очертания, уменьшая сопротивление. Вдобавок студенистые ткани повышают плавучесть. Это уменьшает вероятность того, что морские слизни погрузятся в запретные глубины желоба, несовместимые с их физиологией.
Герринджер и ее коллегам еще многое предстоит узнать об удивительно далеких и недоступных ультраабиссальных морских слизнях. Молодых особей замечали в желобах чуть глубже, чем взрослых, но пока никто не знает почему. Никому не известно, проводят ли эти существа всю свою жизнь в глубоководных впадинах или иногда поднимаются к поверхности, есть ли определенные места, куда они отправляются на нерест и откорм. Герринджер хотела бы посетить такие места, как отдаленный Алеутский желоб у берегов Аляски, где, вероятно, обитают еще не открытые виды морских слизней. Но, как показывают ее и другие исследования, в основе глубоководной биологии лежит стремление понять, как вообще там возможна жизнь, как выживают некоторые виды и развиваются экосистемы в столь экстремальных условиях. Обнаружить и назвать новые и все более странные формы жизни – это только начало.
«В феврале в заливе хуже всего, – говорит Джейсон Трипп. – Не в январе, не в марте. В феврале».
Трипп, опытный оператор спускаемого аппарата, проработавший в Мексиканском заливе много лет, сказал мне об этом на борту «Пеликана». В тот день, 12 февраля, мы двигались на юг от побережья Луизианы. Затем Трипп закатал рукава и показал мне бледно-голубые полоски пластыря от тошноты на запястьях, смахивающие на талисманы. «Я не страдаю морской болезнью, – сказал он, – но все равно ношу это».
Я вспомнила его невеселое признание, когда в разгар экспедиции сильнейший ветер и трехметровые волны остановили нашу научную работу. Море стало слишком бурным, чтобы можно было безопасно поднять аппарат над задней палубой и опустить его в воду. Он мог начать вращаться и скручивать трос или раскачиваться и биться о борт корабля.
Лишенные нашей рабочей лошадки, мы зависли примерно в миле от места исследования, не имея возможности ни прикоснуться к бездне, ни увидеть ее. Мы просто были вынуждены ждать, пока стихнет шторм. По ночам, лежа в своей каюте, расположенной ниже уровня ватерлинии, и слушая, как волны с ревом бьются о корпус судна, я научилась на миг взлетать на пике волны, а затем вместе с кораблем резко опускалась вниз. А днем я сидела на камбузе вместе с другими членами научной команды и пыталась читать или писать, крепко держа ноутбук, чтобы он не скользил по столу. Члены экипажа по очереди следили за состоянием моря и положением судна, позволяя ему некоторое время подрейфовать, а затем возвращая к месту исследования. Линии наших маневров на карте GPS были похожи на рисунок смятого цветка.
Наконец шторм стих, и аппарат, ко всеобщему облегчению, удалось спустить на воду. Я сидела на камбузе, наблюдая через дисплей за подводным миром, когда экран вдруг погас. Такое уже случалось, и связь обычно восстанавливалась сама по себе, поэтому сначала я не придала этому значения. Однако на сей раз проблема оказалась серьезней. В самый неподходящий момент набежавшая волна ударилась о корабль, вследствие чего трос соскользнул и его заклинило на шкиве. Спускаемый аппарат застрял на глубине около 30 метров, бессильно повиснув под судном, точно игрушечная машинка на веревочке.
Без малейшего намека на панику, не драматизируя ситуацию, команда «Пеликана» и механики подводного аппарата спокойно облачились в защитные костюмы и скрупулезно, шаг за шагом, устранили проблему, придумав, как намотать трос на катушку и закрепить его. Спустя несколько часов на задней палубе как ни в чем не бывало вновь красовался желтый аппарат. Но, когда он был уже готов вернуться в воду, налетел очередной фронт непогоды, волны стали невероятно большими и экспедицию отменили.
«Пеликан» поплыл на север, и вскоре в поле зрения появились летающие пеликаны. Они проносились мимо, словно маленькие птерозавры, и приветствовали нас на берегу. Последнюю ночь я спала на судне, пришвартованном в гавани, но в своей койке все еще продолжала взлетать и падать на волнах, ежечасно просыпаясь, уверенная, что мы снова в пути, чтобы вновь плыть над бездной. Всякий раз по возвращении на берег требуется время, чтобы море отпустило меня. На этот раз морская болезнь мучила меня сильнее, чем когда-либо. Я пробыла в заливе почти две недели в неизменно тяжелых условиях, потом еще две недели мое тело думало, что я все еще там: стоило закрыть глаза, как меня начинало укачивать при одной мысли о волнах.
Семь недель спустя мы вернулись на «Пеликане» в залив. На этот раз погода стояла отличная, к тому же у нас было больше времени на исследования, так что мы взялись изучать одно из холодных просачиваний и соседнее подводное соляное озеро.
По дну Мексиканского залива разбросаны озера с серебристой рябью на поверхности. Рядом с такими озерами часто располагаются среды обитания холодных просачиваний – плотные слои мидий и прочих моллюсков, питающих свои хемосинтезирующие бактерии метаном и сероводородом, пузырящимися из-под морского дна. Холодные просачивания кишат рыбой, креветками и крабами, которые устраивают здесь охоту, но того, кто по неосторожности заплывает на территорию соляного озера, ждет верная смерть. Вокруг разбросаны трупы несчастных. В самих озерах видны законсервированные тела крабов и гигантских изопод (таких как те, что поедали аллигатора): они попали в воду, которая в пять раз соленее обычной морской воды. В таких озерах также нет кислорода, что делает их еще более смертоносными.
Рассол, образующий эти озера, просочился сквозь морское дно из глубоких залежей соли, погребенных около 160 миллионов лет назад, в юрский период, когда Мексиканский залив был отрезан от Атлантики. Изолированный водоем испарился и высох, оставив на дне сплошной слой соли, толщина которого местами достигала восьми километров. В конце концов, примерно в то время, когда формировались Скалистые горы, залив снова затопило; из новообразованного горного хребта вымывались осадочные породы и попадали в залив, похоронив соленую корку. Под давлением огромной массы отложений соляные слои прогнулись и деформировались – этот процесс известен как соляная тектоника. Морская вода стала просачиваться сквозь трещины, растворять соли и образовывать концентрированные рассолы, которые затем выдавливались наверх. Такой рассол куда более соленый и, следовательно, более плотный, чем окружающая морская вода, поэтому он не смешивается с ней, а скапливается в озера. Помимо Мексиканского залива соленые озера находили в Красном и Средиземном морях, а также вблизи Антарктиды. Некоторые из них размером с лужу, другие же – обширные подводные водоемы шириной в несколько миль.