Русские эмигрантские издания поддерживали Самарина: публиковали письма читателей в его защиту, обличали «плодотворное сотрудничество Комитета государственной безопасности СССР и отдела спецрасследований министерства юстиции США», возмущались «позорным преследованием 74-летнего больного человека за мысли, высказанные им 45 лет тому назад за тысячи километров от США»[146]. Газета «Русская жизнь» (Сан-Франциско) даже создала «Фонд защиты В.Д. Самарина».
В 1988 г. начались слушания по вопросу о депортации, на которые Самарин не являлся; выяснилось, что он уехал в Монреаль и попросил у канадского правительства статус беженца. Канадская еврейская общественность выступила против удовлетворения ходатайства Самарина и предоставления убежища нацистскому преступнику. Дело так и не было решено, когда 19 января 1992 г. Самарин умер.
Публикуемые ниже тексты, повторим еще раз, представляют чрезвычайно интересный материал по истории коллаборационизма, германской оккупационной политике, в том числе политике и практике геноцида, повседневной жизни на оккупированных территориях. Кроме фактической стороны дела, тексты Осиповой и Самарина интересны с психологической стороны. Оба автора строят систему оправдания собственного коллаборационизма, подчеркивая стремление бороться со сталинским режимом за освобождение родины от большевистской диктатуры. Вот только концепция, предполагающая «использование» немцев для решения этой задачи, не выдерживает критики. Предположение, что можно бороться «против Сталина и Гитлера», по формуле до некоторой степени «творца» и куратора генерала Власова Вильфрида Штрик-Штрикфельдта, оказалось совершенно беспочвенным. Нельзя бороться против Гитлера, существуя за счет нацистов и реализуя их пропагандистские установки. Цели нацистов, как отчетливо понимали оба автора, были совершенно другими. Борьба за освобождение родины оказалась борьбой против родины, сколько ни оправдывай ее рассуждениями о борьбе со Сталиным. Сделка с дьяволом не приносит дивидендов.
В заключение считаем приятной обязанностью выразить благодарность коллегам, содействовавшим нам в подготовке этой книги: Татьяне Чеботаревой (Бахметевский архив русской и восточноевропейской истории и культуры, Колумбийский университет, Нью-Йорк), Анатолию Шмелеву (Архив Гуверовского института при Стэнфордском университете, Калифорния), Ивану Толстому (Радио Свобода, Прага), Юлии Невской (Университет Рочестера).
Исследование было выполнено в рамках проекта по изучению жизни гражданского населения СССР в период оккупации, поддержанного Центром фундаментальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».
Научно-вспомогательная работа при подготовке настоящего издания была выполнена сотрудником Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий Т.Л. Ворониной.
Всемерное содействие при подготовке этой публикации было оказано Центром высших исследований Холокоста при Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне. Наша особая благодарность директору Центра Полу Шапиро и сотруднику Центра Роберту Уильямсу.
Лидия Осипова Дневник коллаборантки
I. Царское Cело (Пушкин)
22. 6. 41. Сегодня сообщили по радио о нападении немцев на нас. Война, по-видимому, началась, и война настоящая.
Неужели же приближается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы – хуже нашего не будет. Да и что нам до немцев? Жить-то будем без них. У всех такое самочувствие, что вот, наконец, пришло то, чего мы все так долго ждали и на что не смели даже надеяться, но в глубине сознания все же крепко надеялись. Да и не будь этой надежды, жить было бы невозможно и нечем. А что победят немцы – сомнения нет. Прости меня, Господи! Я не враг своему народу, своей родине. Не выродок. Но нужно смотреть прямо правде в глаза: мы все, вся Россия страстно желаем победы врагу, какой бы он там ни был. Этот проклятый строй украл у нас все, в том числе и чувство патриотизма.
28. 6. 41. Самое поразительное сейчас в жизни населения – это ненормальное молчание о войне. Если же кому и приходится о ней заговаривать, то все стараются отделаться неопределенными междометиями.
30. 6. 41. Слухи самые невероятные. Началась волна арестов, которые всегда сопровождают крупные и мелкие события нашего существования. Масса людей уже исчезла. Арестованы все «немцы» и все прочие «иностранцы». Дикая шпиономания. Население с упоением ловит милиционеров, потому что кто-то пустил удачный слух, что немецкие парашютисты переодеты в форму милиционеров. Оно, конечно, не всегда уверено в том, что милиционер, которого оно поймало, – немецкий парашютист, но не без удовольствия наминает ему бока. Все-таки какое-то публичное выражение гражданских чувств.
По слухам, наша армия позорно отступает.
5. 7. 41. Сегодня на площади около дворца[147] парторг дворцовой ячейки[148] Климашевский проводил митинг. Это была не речь, а истерический крик на тему: «все, как один, на рытье противотанковых окопов». «Не сдадим врагу ни одного нашего дома, ни одного завода, ни одного учреждения – все сожжем сами», – отсюда слушатели сделали вывод, что врага ждут и к нам, и довольно скоро. При призыве:
«все, как один, на работы по обороне» – слушатели как по команде стали придвигаться к воротам поближе, боясь, как бы они не захлопнулись и всех не погнали бы на окопы прямо с площади. Потому ли, что на митинге были, главным образом, старики и дети, или потому, что начальство не догадалось вызвать «бурный и неудержимый энтузиазм», – ворота не захлопнулись. Еще не успел оратор докричать последних лозунгов, как все бросились занимать очереди у продуктовых магазинов. В течение получаса весь недельный рацион магазинов был расхватан.
11. 7. 41. Многие убегают в Ленинград, боясь, что бои за него будут разыгрываться в его окрестностях. Да и рассчитывают, что там безопаснее будет пересидеть самый боевой период, а также боятся, что немцы придут туда раньше, чем к нам. «Убегают» потому, что ездить туда уже нельзя без специальных пропусков[149]. На железных дорогах несусветная неразбериха. Из Ленинграда многие учреждения эвакуируются, но население из него не выпускают.
Нас уже бомбят. Правда, все пока военные объекты. Ленинград же, говорят, бомбят ежедневно. На днях с нами был такой весьма характерный для нашей жизни анекдот: началась воздушная тревога. Мы зашли в подворотню. Дом старинной постройки, так что это была даже и не подворотня, а глубокий каменный коридор. Стоим. Подходит к нам дворник и приказывает перейти в маленький деревянный сарайчик во дворе. На наше замечание, что здесь от бомб безопаснее, он ответил: «Не бомбы надо бояться, а начальства». И категорически потребовал, чтобы мы перешли в сарайчик. Против такого резона не попрешь, и мы перешли к сарайчику. И так-то вся наша жизнь проходит под страхом начальства, которое, конечно же, страшнее всякой бомбежки и бьет без промаха.
15. 7. 41. Новая беда на нашу голову. Все домашние хозяйки и неработающие взрослые должны ежедневно слушать «доклады» наших женоргов[150] о текущем моменте. «Доклады» эти сводятся к довольно безграмотному чтению газет. Никаких комментариев и никаких вопросов не полагается. То, что каждая из нас может сама прочесть за четверть часа, мы должны слушать целый час. Господи, когда же все это кончится?
27. 7. 41. Очень красивы противовоздушные заграждения, которые каждый вечер поднимают над городом. Как огромные серебряные рыбы, плавают они в вечернем воздухе.
Бомбят, а нам не страшно. Бомбы-то освободительные. И так думают и чувствуют все. Никто не боится бомб.
7. 8. 41. Сегодня мои именины, и к нам приехали из Ленинграда Ната и Толя. Я была этим чрезвычайно тронута. Хотя мы и росли вместе, но все же приехать в такое время!
Они рассказывали, как Ната и ее младший брат Вася ездили на рытье окопов в Малую Вишеру. Нату мобилизовали, а Вася поехал с целью как-нибудь оттуда ее вызволить. И им это удалось. У Наты после тифа тромбоз ноги. Но доктор сказал, что если ее освободить от окопных работ, то он должен и всех остальных освободить, кого он обязан посылать на эти проклятые работы. Все эти медицинские комиссии – одно издевательство.
По дороге на работы на какой-то станции они попали в сильную бомбежку, от которой прятались в подвалах ГПУ[151]. Чины сего милого учреждения были с ними весьма любезны и милы. Вася говорит, это потому, что в практике сего учреждения за все время его существования это в первый раз, что граждане пришли в него добровольно.
Проводили гостей на вокзал. Коля печально сказал: «Может быть, больше не увидимся. Или вас немцы займут раньше, а нас куда-нибудь угонят, или наоборот». Стало очень печально. Почему-то ни у кого не является мысли, что ведь это же война и с нами могут случиться всяческие ужасы. Есть только боязнь не попасть к немцам.
10. 8. 41. Муж Нины Фед[оровны], брат Надежды Влад[имировны][152] и многие другие идут добровольцами на фронт. Это отнюдь не энтузиазм, а расчет. Семьям добровольцев обеспечивается довольно большое пособие, а мобилизуют все равно не через неделю, так через две. Вот люди и спешат в «добровольцы». Власть делает из этого пропагандную шумиху. И волки сыты и овцы, если не сыты, то все же имеют какой-то профит.
12. 8. 41. Опять бомбили аэродром. Две бомбы попали в Александровский парк[153]