В пропаганде здесь работают настоящие русские люди. Военные. Советские все. Очень странно мне принимать у себя за столом партийцев. Всем им нравится бывать у нас. Всем надоело казарменное житье, и они ценят тот весьма относительный семейный уют, каким я их угощаю. Особенно ценится мой круглый стол и самовар. И вот я пою чаем своих злейших врагов. Так мы смотрели на всех партийцев в СССР. А среди них, оказывается, много порядочных людей, далеко не служащих опорой строю. Не работать на партию, состоя в ней, они, конечно, не могли. Ну, а уйти из партии – это лучше и легче кончить самоубийством при помощи пистолета. Один из теперешних наших новых друзей пробовал проделать этот эксперимент – ушел из партии во время коллективизации. Он ушел не сам, а сделал так, что «его ушли». Стал пить, перестал платить членские взносы. За бытовое разложение вылетел. Вначале он был очень рад. А потом началось. Он был редактором районной газеты. После того как его «ушли» из партии, – конечно, сейчас же вылетел из газетки. Попробовал искать себе какой-нибудь работы – никуда не принимают. А у него семья в шесть человек. Побился, побился и начал опять проситься в партию. Каялся и все такое. Добился восстановления. Он теперь прямо говорить не может об этом без дрожи. И никто так не ненавидит эту самую партию, как такие вот партийцы. Потом война. Попал в окружение, а потом в плен. Был в чине капитана. Теперь в пропаганде. Говорит, как немцы ни подлы, ни глупы, это не может идти ни в какое сравнение «по свободе духа» с тем, что делается в партии большевиков. Нам теперь очень странно все это слышать и наблюдать. А почти все пропагандисты, которые тут работают, – бывшие партийцы. И их никак невозможно заподозрить в неискренности. Вообще мы здесь узнали за неделю партийцев больше, чем за всю жизнь там. Все они народ малокультурный, но очень интересный.
Немцам-то особо культурные и не нужны, потому что сами они показывают все больше и больше свое несусветное дикарство. И наши партийцы, и немецкие, ну совершенно одинаковы по узости кругозора и общей безграмотности. Только немцы упитаннее и воротнички чище. А по духовным запросам, по жажде знаний, культуры и по стремлению к усвоению нематериалистической идеологии наши дадут, конечно, немцам сто очков вперед.
Перемена нашего жития разительная. Сразу от недоедания, почти полного голода даже, нищеты, полного бесправия – к относительно высокому благополучию немецкого солдатского пайка, папиросам, правовому положению немецкого служащего.
Коля уже получил вместо своих лохмотьев новый костюм. Костюм для бедного рабочего. Но после того, в чем он ходил до сих пор, – люксус. Его настроения пока что радужные. Все его сотрудники одного с ним мнения, что с немцами, т.е. вопреки немцам, можно кое-что сделать. Вчера он уже публично выступал на тему «Смутное время». Доклад был прекрасный. И говорил он все то, что хотел, без оглядки на кого бы то ни было. Для контроля сидело два немецких чучела из пропаганды. Но переводчиком был свой – Даня. И перевод был соответственный. Даня относится к категории тех переводчиков, которые переводят все так, как надо. В смысле стрельбы и бомбежек наша квартира в самом скверном районе. Тосно с трех сторон окружено фронтом. С четвертой – только узенький перешеек, свободный от линии боев. Наш домик, вернее, большая деревянная изба, находится в треугольнике: железнодорожный мост, стратегическое шоссе и вокзал. Откуда бы большевики ни стреляли, всегда наш район под обстрелом. Вчера на нашем огороде упало четыре бомбы. Бомбы маленькие, но для нашего «палаццо» вполне достаточно. Как оно еще не развалилось – непонятно. Скрипит и трясется при всех артиллерийских и прочих неприятностях, как старый корабль. Но держится. Только дыры в стенах все больше и шире. Расходятся по швам.
Вчера мне была представлена вся публика из пропаганды. Два поэта и четыре прозаика. Очень интересная публика. Один особенно интересен. Кубанский казак, плохограмотный. Пишет свои воспоминания о дореволюционной и послереволюционной станице. А так как после революции он пережил все удовольствия: и тюрьму, и высылку, и немецкий плен, и чудесное спасение во время расстрела, то воспоминания очень интересны. Но и помимо материала он очень талантлив и иногда прямо удивляешься, как это человек, который совершенно не знает грамматики, ухитряется писать таким ярким и сочным языком. Это будет совершенно замечательная книга, если ему попадется знающий технический редактор. Необходимо такого, чтобы не умничал, а исправлял бы только грамматические ошибки и ни в коем случае не «причесывал» бы стиля.
Один из поэтов – очень тонкий, вполне интеллигентный мальчик, студент. Обладает невероятными способностями к языкам. Пишет, и хорошо, новеллы. Третий – уральский казак. Написал роман. Этот гораздо ниже кубанца. Но грамотен. И материал интересный. Один из них, молодой, комсомолец, пишет роман из великосветской жизни. Совершенная чепуха. И так как он великосветскую жизнь представляет себе вроде жизни секретарей парткомов, то получается такая великосветская клюква, что без смеха слышать невозможно. А талант есть. И никак его не убедишь, чтобы он писал о том, что знает. О своем комсомоле, например. Осточертел ему комсомол, и он во что бы то ни стало решил написать «великосветскую хронику», да еще из придворной жизни.
11. 5. 43. Работа пропагандистов здесь выражается в том, что они пишут роман для себя и статьи для каких-то никому неведомых газет. Ни то, ни другое не печатается. Иногда их куда-нибудь возят или с докладом, или с кино.
Моя жизнь проходит весьма однообразно. Кое-что пописываю. Жду Колю к обеду, который он приносит с собой в котелочке. Всегда почти в обеденное время происходят бомбежки. Но бомбы маленькие и особого вреда не причиняют. Хуже ночами, когда прилетает какой-нибудь негодяй, повесит «люстру»[214] над мостом, который в 100 метрах от нас, и мы ждем, что будет: бомбежка или артиллерия.
Здесь уже настоящий тыл. Посевы на полях, огороды, коровы, куры, свиньи, козы. Можно купить все, даже одежду. Здесь я даже начинаю заниматься туалетами – перешила себе из старого платья юбку. Портниха, некая Валя, жена железнодорожника. Очень милая и простая женщина. Необычайно и всегда веселая. У нее сынишка семи лет, прелестный и умненький мальчик. Она бегает ко мне гадать. Но это я делаю здесь по секрету.
12. 5. 43. Колю возили опять куда-то читать доклад. Говорят, что прошло очень удачно. Еще бы. Если он и при большевиках ухитрялся читать интересно, то теперь-то и подавно.
Мой салон «круглого стола» процветает. Начинающие авторы все приносят мне свои произведения на отзыв и поправку. Довольно много с ними вожусь, и это все-таки работа. Вот только женского общества здесь для меня нет совсем. Или молоденькие девочки, или совершенно неинтеллигентные. Других еще не знаю. И понятно. Большинство живет потребительскими интересами. А еще нас, вероятно, и боятся как немецких наемников. Все больше и больше доходит слухов об армии Власова. Но толком все-таки ничего не знаем. Поговаривают, что это очередной трюк и что военные власти сами ничего об этом не знают.
15. 5. 43. Обстрелы по ночам не дают спать. Наш район становится все опаснее и опаснее. И когда же все это кончится. Вчера очень недалеко от нас упало 12 бомб. Убило только 9-летнего мальчика. Но дома расползлись. Буквально разошлись по швам. Дыры, как в клетке.
20. 5. 43. Здесь есть доктор-поэт Митя. Прекрасные стихи пишет. Но какой-то он странный. И жена у него, зубная врачиха, молоденькая и милая. Митя привел к нам знакомиться двух немцев, один – зубной врач. Говорит немного по-русски, очень симпатичный. А второй – солдат, Фриц. Лечит гомеопатией. Диагнозы ставит, глядя лупой в зрачок. Митя говорит, что диагност он замечательный, хотя не умеет назвать ни одной болезни. Митя таскает его за собой по всем своим больным и говорит, что не было еще ни разу, чтобы он ошибся. Он совершенно точно говорит, что у больного болело и болит и назначает гомеопатическое лечение совершенно правильно. Наши СД-друзья передавали нам поклоны и обещание навестить. Не навестят – не помрем.
Доктор предлагает нам переехать к ним в комнату, потому что обстрелы уж совсем не дают покоя. Жена его была в знаменитом Лужском окружении и вынесла такое, что и передать невозможно, пока не попала в плен. А еще тут хнычем. И как только люди могут еще не только жить, но и смеяться после всего пережитого. Думаю, что нам придется все же к ним переехать.
25. 5. 43. Получили письмецо от М.Ф. Очень просит вытащить ее к нам. Вероятно, дошли слухи о нашем невероятном (неожиданном) благополучии, и что мы теперь в больших перьях. Попробуем, может быть, что и выйдет.
Даня рассказывал, как он с приятелем в командировках разжигает злобу у немецких солдат против СС. Они иногда носят форму СС. А может быть, и всегда. Но здесь ходят в обычном солдатском. Без всяких отличий. Они страшно хамят в поездах. Требуют себе лучших мест, демонстративно достают свою провизию и на глазах у немцев лопают то, о чем рядовые немцы и думать-то забыли. Даня говорит по-немецки как немец, так что его принимают всегда за такового. Говорят, что вслух обычно не говорится, но взгляды и лица весьма выразительные. Что ж, и это работа.
30. 5. 43. Пока мы собирались к доктору и решали, как и когда – вчера была такая стрельба, что нам пришлось прятаться целый день и целую ночь на огороде между грядками. А сегодня пришла моя портниха Валя и перетащила нас к себе. Конечно, только с парой узлов. Их дом на окраине, и в этом районе никакой стрельбы и бомбежки никогда не бывает. Ухаживают здесь за мной, как за принцессой, из-за нашего пайка. В этом же доме стоит около десятка солдат. Все уже пожилые. Очень простые и симпатичные люди. Чрезвычайно сочувствуют моему страху перед стрельбой и бомбежками. Рассказывают, что их родные в Германии переживают, особенно городское население, гораздо больше страхов, чем они сейчас. А вчера один пожилой немец, между прочим, сказал: «Евреи тоже люди, жили, как все остальные. Зачем надо б