1. 11. 43. Сидим на узлах и ждем своей очереди. С нами едут только учреждения. Никаких «вольных» не берут. Вчера у Коли была забавная встреча с испанцами. Он шел по улице, а их гнали по дороге человек 80 строем. И вдруг они все подняли вопль: «Папа!» И все бросились его обнимать и целовать. Оказалось, мои интенданты. Их перегнали в Гатчину для отправки. Коля говорит, еле отбился. Мне приятно. Жалко, что я их не видела.
6. 11. 43. Завтра выезжаем.
16. 11. 43. Мы в Риге. В настоящей загранице. Привезли нас сначала на какую-то пустую дачу, и мы все устроились на полу. Теперь мы имеем маленькую комнатушку в соседней даче. Латыш, хозяин дачи, начал кричать на нас, что он нас не хочет. Мы сказали, что у нас нет намерения лезть к ним нахально и что мы не переселимся к ним. Но мы не имеем возможности выбирать для себя помещения, и пусть уж они устраиваются с немцами, как хотят. Через два дня они пришли сами просить нас переехать к ним. Во дворе дачи живет латыш – полукрестьянин, полурыбак. Он, а особенно его жена, очень милые.
Здесь я и Коля имеем настоящую работу в настоящей газете. Газета «За Родину»[217]. Пережила два этапа развития. Первый, когда в ней владычествовал Игорь Свободин. Псевдоним немца, ни слова не знавшего по-русски[218]. Газета была просто нацистским листком и наполнялась бредом Свободина. Она совершенно не читалась, и даже немцам, наконец, стало ясно, что вести газету по-прежнему нельзя. Игоря Свободина убрали. Появился новый штат сотрудников, русских. Газета добилась относительной независимости и скоро приобрела влияние среди русского населения. Газета выходит ежедневно. Тираж 80 000 экземпляров. Номер стоит 5 пфеннигов. Но в некоторых областях, как Минск, Витебск она продается из-под полы по 5 марок номер. Расходы, включая и гонорары сотрудников, составляют 2-2,5 тыс[ячи] марок. Остальное забирают немцы. Приятно сознавать, что газета не только не издается на деньги немцев, но еще и платит им. Т.е. немцы грабят нас, нищих. Но этим оплачивается наша независимость. Редактор Стенросс[219]. Из Советского Союза. Он не профессионал-журналист, но журналистская и редакторская хватка у него есть. Сотрудники люди разные. Основное разделение – люди с убеждениями и циники. Фашистов презирают и те, и другие. Среди циников есть бескорыстные подхалимы, старающиеся все угодить немцам. Но большинство сотрудников – люди независимые. Немецкая ферула чувствуется слабо. Но не все можно писать, что хочется. Нельзя, например, ничего писать о Власовской армии, которая все больше и больше начинает обозначаться на нашем мрачном горизонте. Нельзя писать о национальной России. Но можно не писать того, чего писать не хочешь. Немцы не заставляют кривить душой, если не считать кривизной умалчивание. Немцы виноваты в наших умолчаниях, но не в наших высказываниях.
12. 11. 43. К нам приезжал переводчик К., который был в свое время в Царском Селе. Приглашал нас переселиться к ним. Но я и мой оборванный вид не приглянулись его жене, и переселение не состоялось. Да и не подходит нам эта компания, а мы – ей. У них бывает, например, картежная игра до утра. Ну что там делать!
1. 12. 43. Была в редакции и познакомилась со Стенроссом. Мои статьи все печатаются. И я очень довольна, что, наконец, имею возможность отвести душу. Не совсем, конечно. Но все же нас не принуждают говорить то, чего мы не хотим. Мы не можем сказать всего, что мы хотим. Так, например, в статьях Лютова нет ни малейшего намека на антисемитизм или на преклонение перед немцами и Германией. Это не подвиг воздержания. Молчать никому не возбраняется. И если кто-либо из сотрудников позволяет себе антисемитские выпады (что случается очень редко), то не немцы в этом виноваты; если кто-либо низко кланяется перед немцами (тоже нечасто), это дело его совести. Конечно, немцам нужно говорить на страницах газеты свое. Это тебе не большевики. Газета является боевым антибольшевистским органом. Немало места также посвящает вопросам русской культуры. В общем газета настоящая, и редактор настоящий, и работа настоящая. Наконец-то мы до нее добрались. Спасибо нашим друзьям из СД.
18. 12. 43. Сегодня получили страшное известие о гатчинцах. Мальчик, сын врача, о котором говорили, что он комсомолец, оказался членом какой-то национальной русской организации. Она шла против немцев и против большевиков. Его немцы расстреляли перед уходом. По доносу. А батюшку гатчинского от[ца] Федора повесили большевики.
Получили известия, почему «Крошка» нас не выпустил из Царского как фольксдойчей. Они жили в лагерях хуже, чем военнопленные. Вымерло больше 80%.
20. 12. 43. Завтра еду в больницу. Мое здоровье совсем расхлябалось. Вешу 36 килограммов.
26. 3. 44. Вчера выписалась из больницы. Дневника там не писала, но статьи и даже стихи писала. Зато много очень передумала. Наша дорога правильная, и если бы пришлось еще раз начинать сначала, проделали бы то же самое и в том же порядке.
Коля, бедняжка, ходил ко мне каждый день. Это только нужно себе представить. Вечер. Затемнение. Трамваи ходят плохо. Живем за городом в трех километрах от автобуса и трамвая. Голое поле. Печка в нашей комнате дымит невыносимо. Придет домой и топить не хочется – все равно никакого тепла, а только дым и угар. Голодный. Готовить надо в общей кухне, а там советские хозяйки поразвели жактовский[220] уют и советские нравы. И вот ходил. Не пропустил ни одного дня. В больнице врачи – латыши. Старого поколения. Русской культуры. Все говорят по-русски великолепно. Зато молодежь не знает русского языка и совсем не хочет знать. Немцев ненавидят, но и русских теперь не меньше. После освобождения [19]39-го года. А старшее поколение ждет избавления от немцев. И никакими силами нельзя заставить их поверить, что они живут сейчас как в раю, по сравнению с тем, что им принесут большевики. Что бы немцы ни делали с народами, как бы они ни были подлы, им далеко до большевиков. Никогда они не сумеют так зажать все духовные истоки народов, как эти. И мы будем с немцами до конца. Потом, если удастся, постараемся прочистить мозги союзникам. Не может быть, что весь мир населен кретинами и идиотами.
4. 4. 44. Опять волнующие слухи о генерале Власове. Армия-таки в самом деле организовывается. Сегодня познакомилась с пропагандистами из этой армии. Вот откуда веет свежим духом и свежим ветром. И мы примем все усилия, чтобы попасть в эту армию. Но это не так-то просто делается. Ничего, как-нибудь пробьемся. Было бы только для чего жить и стараться.
18. 4. 44. Пасха. Первая Пасха на полной воле. В смысле съедобного оформления она была более чем скромной. Но какая приятная. Какая радостная. Был у нас сотрудник не редакции, а конторы, Кирилл Александрович. Совсем молодой человек. Старый эмигрант. Россию помнит только смутно. Но как он ее любит. Он принес мне яйцо, расписанное им самим. Чудное. Пробыл у нас целый день. Какая прекрасная молодежь здесь. Он скаут-мастер. И обещал нас познакомить со своими товарищами по скаутизму.
27. 4. 44. Наконец мы переехали в саму Ригу. И немедленно же зажили другой и полной жизнью. Масса знакомых. Живем в том самом гетто, из которого только недавно вывезли евреев[221]. И это несколько омрачает наше существование. Квартира, несомненно, еврейская. На притолках имеются списки Торы[222]. Мебель мы бы должны были также получить еврейскую, но Коля, который сам ходил на склад, вышел из положения тем, что взял всю мебель из госпиталя. Кровати, столы, шкафы. Так что наша квартира носит несколько странный характер. Но зато чистая и вся белая. Квартира из трех комнат и кухни. Кухонька маленькая и очень уютная. Вот только очень плохо с одеждой. Ходим такими оборванцами, что даже в нашем форштадте привлекаем к себе внимание. Но нам предлагают одежду после евреев, и мы никак не можем себя преодолеть и пойти за ней[223]. Ждем все ордеров на новое. Едва ли дождемся. Все окружающие ругают нас за наше «чистоплюйство». Но невозможно себе представить носить то, на чем есть еще, может быть, следы крови.
5. 5. 44. Познакомились с бездной замечательных людей. Особенно хороша староэмигрантская молодежь: Кирилл Александрович познакомил меня со стайкой девушек. Ну до чего же милы. И до чего по-настоящему русские. Как нам становится жалко нашу несчастную советскую молодежь. И она могла бы быть такой же светлой и нести те же самые идеалы, что и эта. Девочки рассказывали нам о пережитом ими разочаровании в советских во время «освобождения» Латвии. Они встречали всех русских, как своих дорогих и любимых, а в ответ получали грубость и недоверие. Одна рассказывала, как она с подругой протягивала букет цветов танкисту, и тот им грубо сказал: мы пришли сюда не за вашими цветами. Они обе плакали из-за его грубости. И так было на каждом шагу. Они недоумевают и до сих пор. Некоторые, например, никак не хотят поверить ничему дурному о Советской России и на наш рассказ говорят, что все это «пропаганда». Не дай Бог им на деле узнать эту «пропаганду».
18. 5. 44. Около нас сплотилась группа очень стойкой молодежи. Особенно хороши две девушки и два паренька. Руководит ими, по-видимому, Кирилл Александрович, но он очень скромный. Какую работу они ведут, так просто диву даешься. Хорошо, что мы, наконец, переехали в город. Сейчас же и люди нашлись. Я не живу, а витаю в облаках. Еще никогда не жила такой полной и такой насыщенной жизнью.
20. 5. 44. В редакции появилась новая сотрудница[224]. То ли на правах секретаря редакции, то ли еще на каких-то. Очень молодая, умница, сухая и… настроенная явно пронацистски. Она пишет очень умные передовицы, но в них часто стали мелькать пронемецкие настроения, что возмущает наиболее идейную часть сотрудников. Влияние она имеет очень большое, поэтому я перестала печататься. Т.е. меня перестали печатать. Она живет в нашем же доме и приходит к нам часто по вечерам для разговоров. Так как я не скрываю своих власовских симпатий и демократизма, то результаты соответственные. Манера выражаться у нее такая: немцы