Книги в это время валялись просто на улицах около разрушенных снарядами домов или в квартирах, перевернутых вверх дном немецкими обысками. Их поливал дождь, топтали солдатские сапоги, немцы брали их на растопку. И вот в вымирающем от голода городе раздался клич: “Спасите нашу пищу духовную! Собирайте книги! Собирайте их на улицах и в брошенных квартирах. Сносите их в городскую библиотеку или в свои собственные, ибо право собственности на них отмерло в это страшное время. Они не вещи – они наши друзья, и их надо спасти!”
По инициативе этой группы книги собирались, складывались в ящики и прятались в надежных местах. Распухшие от голода люди, бравшие на себя этот непосильный труд, знали, что не им придется воспользоваться его плодами, но торопились спасти книги, пока они не погибли и пока не погибли люди, способные их спасти. Спасти для русского читателя, для Родины под любым правительством.
А новый советский служащий, перебирающий теперь картотеку городской читальни в Пушкине, не посмеет помянуть добрым словом ни полумертвых энтузиастов, спасавших под перекрестным артиллерийским огнем сокровища родной литературы, ни их инициатора и организатора – Иванова-Разумника». (Бушман И. Из воспоминаний о друзьях // Встреча с эмиграцией: Из переписки Иванова-Разумника 1942-1946 годов / публ. О. Раевской-Хьюз. М., 2001. С. 371.)
Полагаем, что версия Осиповой более достоверна, хотя не исключено, что в спасении книг принимали участие и другие люди. Во всяком случае, создание независимой от оккупационных властей русской организации выглядит не слишком реально и не зафиксировано никакими другими источниками. И уж вовсе фантастично выглядит нарисованная мемуаристкой картина сбора книг «под перекрестным артиллерийским огнем»!
Вл. Самарин Советская школа в 1936-1942 гг.
В своей работе я не хотел бы останавливаться на том, что уже известно. Не хотел бы подробно говорить о системе народного образования вообще, о большевистских декретах, касающихся школы и т.д.: все это можно найти в любой библиотеке. Мне хотелось бы раскрыть те стороны жизни советской школы, которые не нашли еще полного освещения ни в [нашей антибольшевистской печати, ни в] заграничной, ни, тем более, в советской.
Я постараюсь, например, насколько позволят имеющиеся у меня материалы, нарисовать общую картину советской школы, картину жизни и работы учителя, нарисовать объективно, без пропагандистской тенденции. Особо я остановлюсь на политических настроениях учащихся и учителей.
Мне кажется, что вот именно такие вопросы, как политические настроения учащихся и учителей наиболее существенны, наиболее важны при изучении советской школы.
В своей работе я использую, прежде всего, свои личные наблюдения. С одной стороны, как ученика школы (я закончил школу-девятилетку в 1930 году), с другой стороны, как учителя (я закончил педагогический институт по факультету русского языка и литературы и шесть лет проработал в средней школе и техникуме). Я использую также опыт и наблюдения моих друзей, учителей школы, часть из которых находится здесь, в эмиграции. Я использую мои личные записки, которые я вел в течение нескольких лет, и которые мне удалось сохранить. В этих записках есть такие факты и наблюдения, которые трудно было бы удержать в памяти. Мне кажется, что эти записки (они касаются, главным образом, школы) будут полезны для моей работы. Наконец, я не оставляю без внимания советскую печать и нашу эмигрантскую. Советская печать, конечно, не может считаться достоверным источником, но из нее, при внимательном изучении, можно почерпнуть немало ценных данных.
1. Школа и ее учащиеся до 1936 г.
Два периода в жизни школы. Первый – до середины 1930-х годов. Лабораторный метод занятий. Отсутствие учебников. Роль общественной работы в жизни школы. Роль комсомола. Недостаточное образование. Сопротивление учителей.
Чтобы с достаточной полнотой и ясностью обрисовать школу 1936-1942 годов, необходимо хотя бы коротко, в общих чертах сказать о школе, так сказать, дореформенной. Я имею в виду те реформы, которые провели большевики в начале и середине 1930-х годов.
Как известно, в это время был опубликован ряд постановлений ЦК ВКП(б) о школе, которые изменяли постановку обучения[231]. Они вводили урок как основную и обязательную форму обучения, они устанавливали твердую систему отметок, вводили экзамены, определяли строгую ответственность учителя за свою работу и т.д.
Постановления эти как бы возвращали школу назад, к дореволюционным временам. Так воспринимались реформы в среде учителей и родителей. В этом видели провал всех экспериментов, которые проделывались большевиками в школе. Конечно, если говорить о каком-то возврате к дореволюционной школе, то говорить можно только о форме, а не о содержании преподавания. Постановления действительно прекратили непрерывную цепь экспериментов, проводимых на протяжении 15 лет в школе[232].
Результатом этих экспериментов, как известно, было катастрофическое падение знаний учащихся, их общеобразовательного уровня, падение дисциплины. Безграмотность, отсутствие нужного для поступления в высшие учебные заведения объема знаний по разным предметам – все это вынудило большевиков пойти на ряд реформ. Реформы эти не были, может быть, шагом вперед, но они сыграли положительную роль в жизни школы.
Необходимо сделать одну оговорку: проведения реформ требовала сама жизнь, требовали учителя, видевшие то буквально катастрофическое положение, в котором оказалась школа. Учителя непрерывно сопротивлялись экспериментам, проводимым в школе. Вопреки указаниям большевистского руководства, учителя нередко проводили, например, не лабораторные занятия, а уроки. Учителя русского языка давали диктанты, пытались поднять грамотность учащихся. Конечно, это сопротивление учителей не могло принять формы открытых выступлений: большевики пресекали такие попытки репрессивным путем. Но были и открытые выступления. Многие учителя в те годы покинули школу сами. Многих уволили.
Большевики не могли не прислушаться к голосу учительства, не могли не видеть, кого выпускают школы, не могли не знать, что в высшие учебные заведения идет полуграмотная, без нужных знаний молодежь.
Под давлением учительства, под давлением самой жизни большевики провели в школе реформы.
Что же представляла собой дореформенная школа? Как проводились занятия? Как относились к ним сами учителя и учащиеся?
Мне кажется, что личные впечатления, личные воспоминания могут дать достаточно ценного для обрисовки положения в школе в те годы (1926-31). Правда, этот источник имеет один недостаток: он дает субъективные данные. Но постараюсь быть как можно объективнее.
Я закончил в 1930 году в г[ороде] Орле школу-девятилетку. Поступил не в первый класс, а сразу в четвертый. Три года готовился дома. Это принято было в семьях интеллигенции в те годы: в течение трех-четырех лет детей готовили дома для того, чтобы дать им минимум необходимых знаний, главным образом по русскому языку, по географии, по истории, чтобы заложить фундамент. И даже позже, когда ребенок уже учился в школе, он продолжал заниматься с частными учителями – русским языком, историей, географией.
В преподавании тех лет (1926-30 гг.) отсутствовали вообще такие предметы, как грамматика русского языка, история. В те годы преподаватели русского языка очень редко давали диктанты, иногда только сочинения. Те учащиеся, которые получили предварительное домашнее образование, писали относительно грамотно; те же, кто не имел возможности получить такое образование в семье или у частного учителя, писали просто безграмотно. Конечно, в этом не были виноваты учителя школы. Они только выполняли директивы органов народного образования.
Я вспоминаю беседу с преподавателем русского языка школы, в которой я учился. Это было уже после того, как я сам окончил педагогический институт. Мой старый преподаватель (я могу теперь об этом говорить, потому что его нет в живых) просто с болью рассказывал о том, как велось преподавание русского языка в годы моего учения в школе. Он рассказывал, что это было тяжелое испытание для учителя. С одной стороны, учитель обязан был строго придерживаться директив Наркомпроса о бригадном, лабораторном, комплексном методе обучения[233]; с другой стороны, учитель стремился хоть в какой-то мере дать учащимся минимум знаний, что очень трудно было сделать при этих бригадных, лабораторных, комплексных методах. История в школе того времени вообще не преподавалась. Она была заменена обществоведением, которое преподавалось обычно учителем – членом партии. Так, в школе, где я учился, обществоведение преподавал коммунист, окончивший совпартшколу[234] и один курс Комакадемии[235]. Преподаватель обществоведения, кажется, один из всех учителей школы, строго придерживался бригадного метода. Вот как он вел преподавание. Он давал классу тему, которая прорабатывалась в звеньях, состоящих из 6-8 человек. Проработке, то есть чтению материала по учебнику, предшествовало короткое объяснение преподавателя. В лучшем случае материал прочитывался и как-то обсуждался. Обычно же «проработка» состояла в том, что члены звена по очереди рассказывали анекдоты – и антисоветские в том числе. После такой «проработки» кто-нибудь один, кто имел склонность к этому «скучному и непонятному», по мнению учащихся, предмету, подучивал материал и отвечал. за все звено. Таков был бригадный, лабораторный метод в его чистом, директивном виде.
Учебников в школе почти не было, за исключением учебников обществоведения и математики. Математика преподавалась по старым, дореволюционным учебникам и по новым, которых в школах было очень мало. Учебников русского языка, естествознания, физики не было. Преподаватель давал объяснение, а затем диктовал правила. По коротким отрывочным запискам учащиеся изучали такие предметы, как литература. Естественно, что знания были самые минимальные.