уду еще говорить.
Теперь о взаимоотношениях учителей и учащихся. Я уже писал об этих взаимоотношениях во второй части моей работы. Добавлю еще, что взаимоотношения учителей и учащихся можно было бы определить (я говорю о последних годах перед войной) как отношения, приближающиеся к дореволюционным – в плане отрицательном и в плане положительном. Как и прежде, до революции, у учителей были любимые и нелюбимые ученики, и наоборот, у учеников были любимые и нелюбимые учителя. И в то же время в отношениях учителей к учащимся было много хорошего. Учитель, особенно в старших классах, относился к ученикам нередко как к младшим товарищам, относился с любовью. И ученики отвечали тем же. Даже учителя строгие, требовательные, если они не бывали пристрастными в отношениях к ученикам, если ученики не видели несправедливых поступков с их стороны, то и такие учителя пользовались уважением. Случаи проявления вражды к учителю, явного неуважения, несомненно, имели место, но они представляли собою исключение. Учащиеся нарушали дисциплину, совершали нередко грубые антидисциплинарные поступки, и во многих школах дисциплина была очень плохой, но эти нарушения дисциплины не были, как правило, направлены против учителя. Нарушался общий распорядок школы, учащиеся пропускали уроки, плохо вели себя вне школы, но все это не было направлено против учителя лично.
Мне известны случаи поистине трогательного отношения учеников к учителям, случаи, свидетельствующие о наличии какого-то внутреннего контакта между учителем и учениками. Характеризуя выше политические настроения учащихся, я описал случай, происшедший со мной лично, когда после цитаты из Белинского, позавидовавшего потомкам, живущим в 1940 году, в классе раздался смех. Ведь, по сути дела, это был коллективный антибольшевистский акт, о котором и учитель, и ученики (так считают большевики) должны были сообщить в соответствующие органы. Произошло ли это? Нет. По молчаливому сговору ни учитель, ни ученики, – а в классе сидело все-таки около 40 человек! – никому не сказали ни слова.
Я проверял и выяснил, что студенты того курса, где это произошло, не сказали ничего даже своим товарищам, студентам других курсов (все это происходило в сельскохозяйственном техникуме).
Приведу еще один пример. В одной из средних школ Воронежа в мае 1940 года группа учащихся не явилась на первомайскую демонстрацию. У классного руководителя, ответственного за класс, из которого была эта группа, произошло объяснение с директором школы, грозившее неприятностями учителю. Узнав об этом, ученики, не явившиеся на демонстрацию, пришли к директору, чтобы защитить своего классного руководителя, и взяли всю вину на себя в ущерб даже собственным интересам. Они пришли и к классному руководителю и просили извинения.
После введения всеобщего семилетнего обучения классный руководитель, – а классным руководителем был почти каждый учитель – обязан был, выражаясь официальным советским языком, обеспечить стопроцентную явку учеников на уроки. Учитель – классный руководитель – обходил дома не посещающих школу учеников, говорил с родителями, убеждал, тратил на это очень много времени и сил. Лучший довод, заставлявший учеников являться в школу, состоял в том, что учитель рассказывал родителям и самому ученику, как много труда ему стоит обходить по несколько раз дома не посещающих учеников, какими неприятностями грозит для него лично непосещение школы учениками его класса.
Учащиеся чувствовали, какой груз различных общественных обязанностей лежит на учителе, кроме его непосредственных, прямых обязанностей педагога, понимали и, часто полусознательно, старались облегчить учителю его нелегкий труд. Не все, конечно, и это не была организованная помощь, но учитель встречал понимание в среде учеников, особенно учеников старших классов, понимание его тяжелых обязанностей.
А обязанности советского учителя, труд его действительно был нелегким. Ибо этот груз общественных обязанностей, о которых я говорил, превышал груз его обязанностей как педагога. Общественная работа больше изматывала человека, не давая ему никакого нравственного удовлетворения. Относились к ней учителя как к тяжелой, ненужной, неприятной обязанности, всячески старались избежать ее.
Кроме своей основной работы, включающей уроки, подготовку к ним, специальные педагогические совещания, учитель обязан был принимать участие в работе методических и производственных совещаний, которые устраивались почти каждую неделю. Учитель обязан был руководить кружком: математик – математическим, словесник – литературным и т.д. Учитель обязан был посещать профсоюзные собрания и иметь какую-нибудь профсоюзную «нагрузку». Учитель должен был принимать участие в работе какого-нибудь добровольно-обязательного общества – МОПРа, ОСОАВИАХИМА и т.д. Учитель должен был посещать общие собрания учащихся. Наконец, каждый учитель имел тяжелые обязанности классного руководителя.
Тяжелым грузом – в плане пустой траты времени и в плане моральном – ложились на учителя соцобязательства по соцсоревнованию. Учитель обязан был заключить с одним или несколькими учителями соцдоговор, в котором указывался процент успеваемости учащихся. Учитель должен был выполнить обязательства соцдоговора, ибо он отвечал за успеваемость своих учеников. Учителю, который не давал нужного процента успеваемости, предъявляли стандартные обвинения: учитель недостаточно работал с учениками, учитель проводил недостаточную работу с родителями, учитель не проводил дополнительных занятий, учитель не изучает. краткий курс истории партии.
Не у всех учителей хватало мужества производить оценку учащихся по их действительным знаниям. Некоторые учителя шли на компромисс со своей совестью, искусственно повышали процент успеваемости по своему предмету, повышали отметки ученикам, которые этого не заслуживали.
Официальный процент успеваемости в школах был далек от действительного процента, от действительной успеваемости.
В моих записках о школе, которые я уже цитировал, есть описание рабочего дня учителя. Хочу привести его как иллюстрацию к сказанному.
Это немного обработанный рассказ моего знакомого учителя. Он настолько образно тогда рассказывал, настолько, по-моему, правильно передал атмосферу, в которой работал учитель, что я целиком записал его рассказ. Вот он:
«Позавчера я вернулся домой только в два часа ночи. Методическое совещание было. Сел письменные работы проверять и вижу, что не могу. Голова буквально раскалывается от боли. Утром страшно вставать не хотелось. А впереди целый день – уроки, заседание месткома[253], секция математиков.
Прихожу вчера в школу и первое, что слышу – голос нашей естественницы Петровой, знаете ее, наверно? Парторг наш.
– Товарищ Крылов, вы сегодня дежурный.
– Я не знал.
– Надо знать, товарищ Крылов.
– Позвольте, а вам-то какое дело до этого?
– Как какое, товарищ Крылов? Партийное руководство для вас ничто?
Ее голос, сам звук ее голоса меня всегда приводит в бешенство! Вхожу в учительскую – директор навстречу.
– Василий Иванович, вы опять не проводите воспитательной работы. В вашем классе пропали чернильницы. Надо классные собрания почаще устраивать.
Пришлось идти в класс и выяснять, кто взял чернильницы. Выяснилось, что они и не пропадали: завхоз школы зачем-то брал. При чем же здесь, я вас спрашиваю, воспитательная работа?
Начались уроки. В 7«А» первый урок. Начинаю спрашивать прошлый урок – говорят, не выучили ничего. Почему, спрашиваю, не выучили.
– Заседание учкома было.
– Да разве вы все на заседании были?
– Все. Наш класс вызывал на соцсоревнование 7«Б».
На третий урок директор пришел. Вы знаете его? Анекдотический человек. Впрочем, и ваш не лучше.
Так вот что он мне сказал после урока:
– Урок ваш в методическом отношении построен правильно, но в уроке не чувствовалось связи с современностью, вы опустили элементы интернационального воспитания.
– Позвольте, – говорю, – я объяснял правило деления многочлена на одночлен. Ну как это можно связать.
– Товарищ Крылов, – сразу на официальный тон перешел, – причем тут одночлены или многочлены. Вы работаете в советской школе.
Ну что вы с ним будете говорить, о чем? Сказал ему, что “учту ошибки и буду связывать с современностью”. После уроков заседание месткома было. Целых два часа просидели. А ведь вопросы повестки дня можно было в 15 минут решить: создание комиссии по заключению соцдоговоров, о кампании по подписке на заем, о выдаче ссуды в размере 25 рублей уборщице школы. Больше всех, как всегда, говорил председатель месткома. И особенно по последнему вопросу. Постановление же месткома гласило:
“Ввиду отсутствия у месткома средств, Гапеевой А.К. в просьбе отказать”. Только в седьмом часу вечера домой попал. А к восьми нужно было быть на заседании секции математиков. Спасибо учительнице из 66-й школы – доклад интересный сделала. Отдохнул от заседания месткома. А вот на проверку письменных работ времени опять не хватило».
Я привел этот отрывок из моих записок, хотя он, может быть, и выпадает из того стиля, какого требует моя работа, преследующая цель наиболее объективной обрисовки положения в школе, потому что он, несомненно, отвечает действительности. Вот именно так проходил рабочий день учителя. Трудно сказать, какая часть его сил и времени уходила на работу, не имеющую никакого отношения к его прямым обязанностям педагога. Во всяком случае, большая часть сил и времени.
В переданном мною рассказе учителя советской школы, обращает на себя внимание одно место. Директор школы, побывавший на уроке, заметил, что у учителя в его уроке не было связи с современностью. Директор школы, о котором идет речь, – коммунист. Когда-то он преподавал обществоведение, потом ушел из школы: его «перебросили» на какую-то другую партийную работу. Потом он снова вернулся в школу. Он был несколько ниже среднего уровня тогдашних директоров школ. Но ряд черт его типичен был для всех директоров, главным образом,