членов партии.
Он получил директиву о необходимости связи преподавания с современностью и строго эту директиву выполнял. Вот он и потребовал, чтобы одночлены и многочлены были связаны с современностью. Его коллеги, директора школ, стоявшие выше его по образованию и умственному развитию, тоже повторяли все те же слова о связи преподавания любой дисциплины с современностью, но они все-таки понимали, что одночлены и многочлены трудно связать с современностью, с советской действительностью, с диаматом и кратким курсом истории партии – и не требовали от учителя этого. Повторяли же они стандартные фразы об этой связи, как повторяет шаман свое заклинание. В этих повторяемых время от времени фразах заключался элемент самостраховки. В таком же плане воспринимались эти фразы и учителем. Он тоже говорил, что нужно связывать с современностью, что он связывает и будет связывать.
Если учитель хотел, он мог с успехом не устанавливать никакой связи одночленов и многочленов с Кратким курсом ВКП (б)[254] – что он и делал! – и мог вести преподавание так, как хотел, как считал нужным. Чтобы его не обвиняли в том, что он не связывает преподавание с современностью, учитель мог время от времени демонстрировать эту связь, особенно в тех случаях, когда кто-нибудь приходил на урок.
Труднее было преподавателям истории, литературы, отчасти – русского языка, но и здесь можно было обходить часто нелепые требования большевиков. Возьмем какое-нибудь правило русской грамматики. Ну, скажем, правило правописания тире между подлежащим и сказуемым, если сказуемое выражено существительным в именительном падеже, а глагол-связка отсутствует. При разборе этого правила можно дать разные примеры:
«Сталин – вождь мирового пролетариата» и «Журавли – птицы перелетные».
Только в том случае, если в классе сидит кто-нибудь посторонний, контролирующий работу учителя, учитель пишет на доске первое предложение. Если он один с учениками – никогда не напишет! Просто психологически это невозможно.
Я остановился на этом вопросе потому, что он как раз связан с вопросом политических настроений учительства, о которых я буду говорить в конце этого раздела моей работы.
А перед этим остановлюсь еще на том, какими же интересами жил советский учитель, оставалось ли у него время на себя, для своей семьи. Немного оставалось у учителя времени, но все-таки оставалось. Даже вот эта борьба за время для себя – не что иное, как одна из форм борьбы против режима. Непосильные нагрузки, требовавшие, чтобы учитель, как и каждый гражданин СССР, отдавал всего себя служению большевикам, преследовали ряд целей, в том числе преследовали цель – лишить человека свободного времени. По замыслу большевиков, человек должен как можно меньше быть наедине с собой и со своими близкими, родными, друзьями, у него не должно оставаться времени для размышлений, которые обязательно приводят граждан СССР к выводам, далеко не отвечающим интересам власти. Поэтому борьбу за свое свободное время, которую ведет каждый гражданин СССР, нужно рассматривать именно как борьбу против режима.
Может быть, никто другой в СССР не ведет такой напряженной борьбы за свое свободное время, как учитель. Учителю очень помогают каникулы – летние, зимние, весенние. Но и на них большевики накладывают свою руку. Весенние и зимние каникулы практически не существуют. Учитель лишен их. Сделано все, чтобы различными собраниями, совещаниями, заседаниями и конференциями лишить учителя свободного каникулярного времени. Труднее отнять летние каникулы, но из них значительную часть большевикам удается отнять.
Свободное каникулярное время учителя используют для путешествий по России. Едут на Кавказ, в Крым, в Сибирь, по Волге. Поездка стоит сравнительно недорого. Повсюду существуют Дома учителя и туристические базы.
Учитель любит театр, следит, насколько ему позволяет время, за литературой, не пропускает художественных выставок, бывает на концертах. В литературу, в искусство, в природу учитель уходит от действительности. К общественной работе, официальной общественной работе, у учителя нет никакого интереса. Он ее ненавидит больше, чем любой другой гражданин Советского Союза.
Политические настроения учителей. О них, так же как о политических настроениях учащихся школ и студентов высших учебных заведений, нельзя сказать категорически: только антисоветские. Почему? Потому что среди учительства, как и среди всех других слоев населения СССР, есть люди, преданные большевизму идейно. Скорее, даже они связаны не чисто идейно, а в плане жизненно-бытовом. Это относится, прежде всего, к коммунистам. «Если рухнет большевизм, что же мы будем делать?» – вот лейтмотив преданности большевизму известной категории его сторонников.
Какой процент таких «идейных»? Можно с уверенностью сказать: небольшой. Я лично почти не встречал идейных большевиков среди учителей. Зато я могу привести ряд примеров проявления антибольшевистских настроений. При этом я не говорю о моих друзьях, с которыми мы говорили совершенно откровенно. Я приведу ряд фактов, свидетельствующих о широком размахе антибольшевистских настроений среди учительства.
Вот эти факты.
В августе 1938 года, после бегства из-под ареста (я бежал в декабре 1937 года), я приехал в Воронеж, откуда, по рекомендации друзей, поехал в один из районов Воронежской области в качестве преподавателя русского языка и литературы местного сельскохозяйственного техникума. Примерно через месяц после моего приезда подходит ко мне один из преподавателей, историк, член партии и не только член партии, а и парторг техникума и говорит мне:
– Здесь, В.Д., есть бухгалтер М. Так вот, – мнется немного, – будьте с ним осторожнее. Больше об облаках, о соловьях в сиреневых кустах. Понимаете меня?
Я, конечно, сразу понял: бухгалтер техникума был осведомителем местного районного отдела НКВД.
Через год примерно после моего приезда, когда я узнал ближе всех своих коллег, как-то в обществе двух из них, с которыми я бывал довольно часто во внеслужебное время, но которых знал еще недостаточно хорошо, чтобы можно было говорить все, у меня вырвалось:
– Лет через пять мы с ними посчитаемся!
Речь шла о секретаре райкома партии, который приезжал в техникум для обследования и очень грубо разговаривал с одним из преподавателей – стариком. Имел я в виду войну, о которой тоже в разговоре шла речь. Мои собеседники понимающе улыбнулись и один из них бросил:
– Раньше!
Война началась ровно через год. Подчеркиваю, что я говорил не с друзьями, которых знал много лет, а совсем с новыми для меня людьми. Как всегда в таких случаях, наступила небольшая пауза. Потом, словно ничего не произошло, мы заговорили о другом. Стоит ли говорить, что никто о нашем разговоре не узнал?
Помню еще один разговор уже во время войны с одним из учителей школы, в которой я работал. Я считал его человеком, преданным большевизму. Он никогда не высказывал ничего такого, что дало бы основания заподозрить его в нелояльном отношении к режиму. На этот раз он не выдержал:
– Немцы будут щипать нас, как кур. Растрепят в короткий срок. Никто же воевать не будет!
Еще один пример.
Со мной в школе работала учительница немецкого языка К., еврейка. Как-то поздней осенью 1941 года она пришла ко мне в кабинет (я тогда был завучем школы) и, плотно прикрыв дверь, сказала:
– Я хочу с вами поговорить по одному вопросу. Только пусть это будет между нами. Как вы считаете, В.Д., уезжать нам или не уезжать?
Она спрашивала о своей семье. Отец ее был простым портным. Он не хотел эвакуироваться с большевиками.
Я, конечно, посоветовал ей немедленно уезжать. Слухи об уничтожении немцами евреев подтверждались. Но и она, и ее семья не верили этим слухам. Считали, что это – большевистская пропаганда.
Я привел эти примеры – их привести можно значительно больше, – чтобы показать, каковы были настроения учителей.
Не могу не указать еще на одно доказательство антибольшевистских настроений учительства. Этим доказательством является то большое число учителей, которое осталось в занятых немцами областях. Остались сознательно, чтобы не уходить с большевиками, чтобы принять активное участие в борьбе против большевизма. Немецкая политика принесла жестокое разочарование. Но это уже вопрос другой.
Я не хочу сказать, что именно среди учителей было наибольшее число антибольшевиков. Представитель любого другого слоя народа может возразить мне – и будет прав: среди всех слоев доминировали антибольшевистские настроения. Но каждый из нас лучше всего знает тот слой, к которому принадлежал. Если это так, если и среди других слоев народа так же много антибольшевиков, как среди нашего учительства, то мы можем сделать весьма оптимистические выводы: наш народ в подавляющем своем числе против режима. Учителя, как часть народа, всегда жили его интересами, его надеждами.
5. Школа во время Второй мировой войны
Отсутствие помещений для занятий. Призыв учителей в армию.
Настроения среди учащихся и учителей.
Казалось бы, что в тоталитарном государстве, где все запланировано, где все рассчитано на годы вперед, такие события, как война, не должны были бы вызвать резких перемен в жизни страны. В действительности картина совершенно иная. Вся жизнь нарушается. Ведь даже такая война, как война с маленькой Финляндией[255], нарушила всю экономическую жизнь страны. Исчезли многие продукты. Появились очереди. Сократилось количество пассажирских поездов. Во многих городах школьные здания реквизировали под госпитали.
Все это, только в грандиозных масштабах, повторилось во время Второй мировой войны.
Прежде всего, реквизировали примерно половину школьных зданий, разместив в них госпитали и различные военные учреждения. Занятия в таких школах либо вообще прекратились, либо начали проводиться в помещении других школ, в третью смену (вторая смена была почти в каждой школе), либо в наспех оборудованных жилых зданиях. В частности, школа, в которой я работал, разместилась в жилых домах рабочего поселка.