Осенью 1941 года школу посещали не более 50% учащихся. Причин непосещения школ было несколько: 1. Школам почти не давали дров и угля – и занимались в нетопленых помещениях. 2. В семьях, отцы которых пошли на фронт, начали работать матери и старшие дети, младшие оставались безнадзорными. 3. Вообще настроение было такое: «Ну, зачем сейчас учиться, время тратить, все равно со дня на день немцы придут. Снова начнем».
Грубых нарушений дисциплины в школах не наблюдалось, но участились случаи проявления антисоветских настроений. На детях отражались настроения семьи.
Учителям не давали так называемой брони, т.е. учителей не освобождали, как других, например, партийных работников, директоров заводов, крупных инженеров и т.д. от призыва в армию. Бронь получали только некоторые директора школ. В ряде школ поэтому прекратилось преподавание отдельных предметов: найти учителей взамен мобилизованных было почти невозможно. Зимой 1941 года школы работали с 50% общего состава учащихся. Весной, когда начались бомбежки, занятия во многих школах вообще прекратились.
Во время войны антибольшевистские настроения среди учителей и учащихся резко усилились, чаще проявлялись.
Вот один из фактов. Зимой 1942 года в Воронеже каждую ночь проводились облавы на дезертиров, среди которых были и бежавшие с фронта, и уклонявшиеся от призыва. Одним из сборных пунктов, куда милиция и НКВД собирали арестованных, была школа, в которой я работал. Каждую ночь со сравнительно небольшого района собирали по 40-50 человек дезертиров. Об этом знали и преподаватели, и ученики. И если во время массовых арестов 1937 года в учреждениях сослуживцы разговаривали об арестах только шепотом, с близкими людьми, то теперь об облавах на дезертиров говорили открыто, не скрывая своего отношения к происходящему, не скрывая своего отношения к власти.
Еще один из фактов. Тоже зимой 1942 года стало известно, что в городе открыли церковь, что церковь переполнена молящимися и среди них много молодежи, учащихся школ. Однажды на уроке русского языка моей жены, тоже учительницы, спросили: «Вы знаете, что около Митрофаньевского монастыря церковь открыли? Мы уже были. А вы?» В их словах не было вызова, а только искренний интерес: а как вот учитель отнесется к этому необычайному в советской жизни событию. В том, что ученики уже были в церкви – и не один, а многие! – мы видели не только пробуждение религиозного чувства, которое во многих семьях и не умирало, а опять-таки коллективный антибольшевистский акт.
Да, церковь открыли, но военные, например, посещали ее только в первые дни. А затем стало известно, что в воинских частях командиров негласно предупредили, что посещение церкви может привести к неприятным для них последствиям. Церковь открыли, но агентура НКВД начала распространять слухи о том, что все, кто ходят в церковь, берутся на учет и т.д. И, несмотря на это, церковь была полна! И там были наши ученики!
Открытие церквей восприняли как признак отступления власти перед народом, как предвестник каких-то перемен. На самом деле, начинался так называемый национальный курс политики большевизма, ставивший цель поднять народ на борьбу против немцев и закончившийся вместе с войной. Этот национальный курс политики явился лучшим доказательством банкротства большевистских, коммунистических идей. Банкротство этих идей можно было без труда наблюдать и в школе.
В заключение следует указать на незначительный процент членов партии среди учителей. Это может показаться странным: учитель призван воспитывать борцов за коммунизм – и среди учителей мало членов партии. Но это так. Чтобы не быть голословным, приведу некоторые данные.
1930 год. 5-я школа гор[ода] Орла. Из 18 учителей только один – преподаватель обществоведения, член партии. 2-я школа гор[ода] Орла. В школе нет членов партии. 12-я школа гор[ода] Орла. Только один директор – член партии. В школе около 30 учит[елей].
1940 год. 17-я школа г[орода] Воронежа. Среди 23 учителей только директор член партии. 66-я школа г[орода] Воронежа. Среди примерно 45 учителей только директор – кандидат в члены партии. Две учительницы – комсомолки.
В ряде школ членов партии вообще не было.
Июль-август 1951 г.
Нью-Йорк.
Вл. Самарин Гражданская жизнь под немецкой оккупацией, 1942-1944
В своей работе я использовал как личные наблюдения, так и собранные мною свидетельства современников, участников событий – работников местных самоуправлений, печати, офицеров и солдат добровольческих антибольшевистских отрядов.
На основании различных свидетельств будет легче сделать наиболее объективные выводы.
Мои личные впечатления и наблюдения относятся не к одному какому-нибудь пункту, не к одному городу или местности, а к обширным территориям средней полосы России и ее западных областей.
Мне пришлось жить и бывать в Воронеже, Курске, Орле, Смоленске, Могилеве, Брянске, Орше, Бобруйске, Бежице, Карачеве, Осиповичах, Брест-Литовске и других городах. Во многих селах Орловской, Брянской, Смоленской, Бобруйской и других областей. В глухих партизанских районах.
Изучение опыта последней войны нужно и для будущих историков, и Западу, и нам самим.
Воронеж. Весна 1941 года. В квартире инженера одного из воронежских заводов, моего знакомого, оживление: только что приехал младший брат, лейтенант Красной армии. Его дивизия, расквартированная в Львове, принимала участие в «освобождении» Западной Украины. Лейтенант бывал в командировках и в Прибалтике.
Естественно, разговор сразу же коснулся международного положения, возможности войны. Кроме меня в комнате не было посторонних. Лейтенант знал о моих дружеских отношениях со старшим братом и поэтому говорил откровенно. Он рассказывал о лихорадочных военных приготовлениях, которые проводились большевиками на западных границах весной 1941 года, о постройке сети укрепленных районов, о сосредоточении войск, снаряжения. Рассказывал о переформировании многих дивизий, о новых танках последних марок, прибывающих в армию. По его словам, Красная армия должна была быть готова к удару по Германии к 1942 году.
– А тогда, – закончил он свое повествование, – в две недели до Берлина докатимся.
Старший брат, все время внимательно слушавший, покачал головой:
– Смотри, Петя, как бы в обратную сторону не покатились. Воевать-то бойцы твои очень хотят?
Спор затянулся до глубокой ночи.
Лейтенант Петя в какой-то мере отражал те настроения, которые были присущи известной части командного состава армии, расквартированной в захваченных частях Польши и в Прибалтике[256]. С одной стороны, в армии появились антисоветские настроения, явившиеся следствием знакомства армии с жизнью за рубежом. Армия увидела, как жили народы Латвии, Эстонии, Литвы, даже небогатой Польши. Сравнение жизни за рубежом с жизнью в нашей стране не могло не вызвать вражды к большевистскому режиму.
С другой стороны, продуманной пропагандой, подогревающей патриотические чувства командиров и бойцов, рисуя перед ними перспективы «освобождения» всей Европы, большевики отчасти локализовали антисоветские настроения, постоянно подогревая вот те настроения, которые привез с собой в Воронеж лейтенант Петя.
Настроения его старшего брата были типичными для настроений внутри страны, где не разделяли восторгов армейской молодежи, мечтавшей о взятии Берлина. Да и в среде самой этой молодежи такие настроения отнюдь не доминировали. Старший командный состав еще хорошо помнил ежовщину, и его настроения никак не свидетельствовали о том, что Сталин может полностью положиться на офицерство Красной армии. Красноармейская масса в своем подавляющем большинстве отражала настроения всей страны, в общем враждебные режиму.
Настроения в стране не были совершенно однородными, как они неоднородны и сейчас: они колебались от безоговорочного признания большевизма до безусловного отрицания его. Можно назвать несколько категорий тогдашнего отношения к режиму.
1. Люди, связанные с режимом общими преступлениями и общей ответственностью за них, одновременно разделяющие идеологию большевистского режима, а также люди, потерявшие идейную почву, но продолжавшие поддерживать его в силу тех же связей общей ответственности за совершаемые режимом злодеяния.
2. Люди, поддерживающие режим в силу чисто личных, шкурных соображений, боящиеся потерять со сменой режима свое привилегированное положение, материальное благополучие.
3. Люди, считавшие, что большевизм – явление русское, что Сталин защищает интересы России, а также люди, считавшие, что большевизм имеет некоторые недостатки, которые нужно исправить, но уничтожать большевизм не следует, ибо всякая попытка борьбы нанесет ущерб интересам России.
4. Люди, считавшие большевизм злом, которое должно быть уничтожено по возможности без ущерба для России.
5. Люди, считавшие большевизм злом, которое должно быть уничтожено любой ценой.
6. Инертная масса антисоветская, ничего не предпринимавшая, а также инертная масса аполитическая, тоже ничего не предпринимавшая.
Численный состав каждой категории определить представляется возможным лишь очень приблизительно. Люди первой категории составляли явное меньшинство. Самая многочисленная категория, пожалуй, антисоветская масса, ничего не предпринимавшая. На втором месте после нее четвертая и пятая категории. Эти категории дали наиболее антибольшевистские кадры, действовавшие во время войны. Зато инертная антисоветская масса бросала в 1941 году оружие на фронте: защищать большевизм она никак не хотела.
В конце апреля 1941 года начался массовый вызов в военкоматы всех зачисленных в нестроевые части, всех, кто не был взят ранее в армию в связи с «чуждым» происхождением, судимостью и т.д., всех получивших ранее отсрочки по болезням, а также вообще освобожденных от военной службы по болезни.