Не везде, однако, раздел колхозного имущества проходил гладко. В некоторых местах он носил характер бессистемного, неорганизованного растаскивания имущества. В ряде мест разделу колхозов препятствовали немцы. Так, на Украине, например, в тех областях, которые сразу же после их занятия немцами отошли в ведение восточного министерства Розенберга[265], восстановили и уже разделенные колхозы. Немцы рассчитывали, и не без основания, большевистский опыт им импонировал, что через колхозы им будет легче грабить крестьянство.
Немцы сохранили на Украине, в так называемом Рейхскомиссариате, все большевистские заготовительные организации – заготскот, заготсено, заготмолоко и т.д., – через которые по большевистской грабительской системе выкачивали из села продукты. Несмотря на это, крестьяне говорили на Украине, что при немцах они живут лучше – и действительно, в материальном отношении они лучше жили, потому что. немцев легче обманывать. «Гитлер, – говорили тогда, – тоже разбойник, как и Сталин, но глупый разбойник».
Город, как и деревня, ждал немцев, в городе, как и в деревне, тоже происходил раздел. Только здесь делили не плуги и коров, а сливочное масло и мануфактуру. Продукты и товары разбирали из магазинов и со складов с сознанием, что берут свое, народное добро, присвоенное чужой, антинародной властью.
«Инициативные группы» устанавливали очереди, следили за тем, чтобы брали всего поровну. Так было, например, в Воронеже при дележе подсолнечного масла. Два или три человека, рабочие складов, аккуратно вскрыли все баки, следили за тем, чтобы масло не разливали на землю. Из очереди раздавались одобрительные голоса:
– Правильно, правильно! Аккуратнее надо. Наше ведь добро, народное.
Так же организованно разбирались продукты из Воронежского холодильника. Там тоже в раздаче продуктов принимали участие рабочие самого холодильника.
Уничтожение большевиками заводов, фабрик, шахт, проводимое по приказу Сталина, вызывало повсеместное возмущение рабочих.
Так, в октябре 1941 года, когда немцы подходили к Москве, на заводе № 8 им. Калинина[266] началась спешная эвакуация оборудования, затем были заминированы все цеха завода. Минировали завод саперные части Красной армии. Когда рабочие узнали, что завод будет взорван, на заводском дворе состоялся многолюдный митинг, на котором ораторы из среды самих рабочих в числе других требований, предъявленных властям, предъявили и требование о том, чтобы завод был немедленно разминирован. Митинг носил остро политический характер. Отдельные ораторы призывали рабочих не останавливаться на полпути, не ограничиваться экономическими требованиями, а обратиться к рабочим других заводов, чтобы покончить с советской властью. Требование о разминировании завода было в речах всех ораторов: рабочие смотрели на завод, как на свою собственность.
Интересные сведения сообщает С.Н. Марченко, выступивший в свое время на процессе Кравченко[267], о событиях в Донбассе, тоже в октябре 1941 года, когда немцы подходили к Ворошиловграду[268]. Было это в поселке Бис-Криворожье.
«Мне, как заведующему продуктовой базой, было дано распоряжение от имени секретаря райкома Загорайко о том, чтобы я ни одного грамма продуктов не выдавал населению. Начался поход. В то же время сами коммунисты брали с базы продукты в неограниченном количестве и грузили в стоявшие на станции составы, в которых должны были быть эвакуированы их семьи. Эшелоны с коммунистами были остановлены населением на станции Брянка.
В полутора верстах от станции железнодорожное полотно завалили шпалами. Первый эшелон врезался в них и стал. Толпы шахтеров и шахтерок отбирали у бегущих коммунистов награбленные ими продукты и тут же делили. Самих коммунистов тоже выбрасывали из вагонов.
18 октября стало известно о подготовке к взрыву шахты Бис-Криворожье. Часов в 12 дня группа солдаток, жен мобилизованных шахтеров, прорвалась на двор шахты, где коммунисты и саперы готовили взрыв шахты. Коммунисты заявили шахтеркам, что шахта взрывается по распоряжению правительства. В ответ из толпы раздались негодующие крики. Толпа все росла. В ней было уже много мужчин.
При шахте Бис-Криворожье существовала горноспасательная станция, персонал которой имел «броню» и не был послан на фронт. Толпа потребовала, чтобы специалисты из горноспасательной станции немедленно разминировали шахту.
Василий Коржевой со своим напарником Олейниковым выполнил просьбу народа. Они спустились в шахту, разминировали ее, затем разминировали хозяйственный двор, когда туда из шахты было выброшено около тонны динамита.
В 4 часа дня того же 18 октября толпа пришла к моему складу и потребовала ключи от склада. Ключи я уже сдал властям, поэтому двери склада выломали. Для распределения продуктов тут же выбрали комиссию. К вечеру склад был пуст. Комиссия решила, что продукты надо не просто распределять, а продавать по твердым ценам. В результате комиссия передала мне под расписку 11 086 рублей, которые я принял, не зная, что с ними делать.
Когда я задал вопрос комиссии, что делать с деньгами, один из рабочих ответил:
– Новая власть будет – ей и сдашь.
К сожалению, большевики ушли от нас только через год. Василий Коржевой был расстрелян, но народ ответил на это жестоко: 18 человек коммунистов были схвачены и сброшены 19 октября в горящую шахту, которую вечером 18-го все-таки взорвали».
В рассказе С.Н. Марченко обращает на себя внимание свидетельство о проявлении организованности, сознания народом своей правоты, сознание, что построенное руками народа принадлежит народу.
Не менее интересное свидетельство имею о проявлении такой же организованности в Днепропетровске. Перед тем как оставить город, большевики взорвали и подожгли многие предприятия, в том числе подожгли хлебозавод.
Сторож завода, человек ничем при большевиках не проявлявший себя, собрал живущих поблизости рабочих завода и вместе с ними погасил пожар и спас завод.
Все это происходило, когда в городе не было ни большевиков, ни немцев, не было никакой власти. Город покидали последние, арьергардные части Красной армии. Бывший сторож завода, спасший завод, стал при немцах директором. Он оказался незаурядным администратором.
Такие случаи не представляли собой исключения. Стремление спасти народное достояние наблюдалось повсюду. Только в одних местах оно принимало активные формы: рабочие действительно спасали свои заводы и фабрики; в других местах возмущались, негодовали, но ничего не предпринимали. Никто и нигде не сочувствовал производимому уничтожению народного достояния.
В ряде мест, однако, после ухода Красной армии и перед вступлением немцев, и в первые дни после занятия города немцами, происходило массовое расхищение продуктов из уцелевших магазинов и складов. В этом расхищении брошенных большевиками продуктов и товаров принимал участие почти весь город: и рабочие, и служащие, и интеллигенция.
Из складов и магазинов разбирали все, что там осталось: продукты питания, одежду, мебель, готовые изделия и полуфабрикаты, обувь и белье, кожу и пряжу.
Вот у Харьковского пассажа собирается толпа. Кто-то уже проник внутрь, взломав двери. Один за другим выходят оттуда люди с полными мешками. Скоро полки пассажа опустели. Опоздавшие собирают остатки. Вот из окна первого этажа прыгает человек с детским зонтиком в руках. На шее у него связка баранок. За ним показывается другой: в руках у него несколько бутылок «Советского шампанского».
– Есть чем советскую власть помянуть, покойницу! – кричит он.
Стоящие на тротуаре смеются.
Вот в Воронеже разбирают рыбный склад. На складе – одни селедки, в довольно больших бочках. Часть бочек открыта. Люди складывают селедки в мешки, взваливают на спины. У кого нет мешков, берут по целой бочке, катят бочки по улице.
Старая женщина, по виду служащая, пытается перевалить тяжелый бочонок через порог. Она одна и не в силах справиться с ним.
– Граждане, кто хочет вместе со мной взять его? Не справлюсь одна.
К ней подходит другая женщина, в поношенной старомодной кофте и в стоптанных башмаках – и они вместе, общими усилиями, вытаскивают бочку на улицу и присоединяются к длинной процессии людей, катящих по мостовой драгоценный груз. Сколько им придется так катить? Иные за десятки кварталов пришли сюда.
Можно ли бросить обвинение вот этим двум старым женщинам, можно ли им бросить обвинение в том, что они «участвовали в грабежах?»
Грабежи ли это были? Не брал ли народ действительно то, что ему причитается, чего у него не было, что у него отняли: кусок хлеба!
Брали, действительно, все: и баранки, и шампанское, и детские зонтики. Но в первую очередь брали все-таки продукты, которых у населения не было, и товары; прежде всего, искали на складах одежду и обувь, которых тоже не было.
Все было: и бессистемное, неорганизованное растаскивание, и организованный, в сознании своей правоты, раздел того, что по праву причитается народу. Да, в конце концов, и немцам никто не хотел ничего оставлять!
Воронеж, где я жил в то время, был взят немцами 7 июля 1942 года. Таким образом, целый год я прожил во время войны в советском тылу.
Все лето 1941 года через город проходили эшелоны с эвакуированными. Правда, основная масса эшелонов шла также через станцию Лиски и дальше на восток, но и воронежская станция постоянно была забита эшелонами, приходящими из Курска. В Воронеже эшелоны стояли по несколько дней, потом направлялись на север, на Грязи, или на юг, на Лиски. Воронеж не связан железной дорогой с городами, лежащими на восток. Чтобы попасть, скажем, в Борисоглебск, нужно ехать через Грязи, делая большой крюк. И эвакуированные вынуждены были, попав в Воронеж, ехать на юг, в Лиски, или на се