Мне кажется, что он произошел раньше, в октябре 1941 года, может быть, даже вот в те утренние часы 17 октября. В эти дни произошел психологический перелом в сознании народа. Немцы Москву не взяли, остановились, потом отошли. Значит, надо воевать. Чего же ждать теперь? Если теперь они отходят, когда вся кадровая армия разбита, то что же будет, когда резервы подойдут, когда переорганизуется армия. Сталин тоже не дурак. Наверно, оставил в Сибири резервы. Были все признаки разочарования в немцах – и правительство русское не создают, и зверствуют, и пленных голодом морят, и победить сразу не смогли – и признаки исчезновения той уверенности в неизбежном крахе большевизма, которая была в первые три-четыре месяца войны.
Страна втянулась в будни войны, начала воевать. Большевики постепенно брали вновь в руки власть над народом, выскользнувшую было после первых ударов немцев.
В занятых немцами областях психологический перелом, происшедший в советском тылу, не отразился непосредственно.
Здесь протекали другие процессы, связанные, однако, глубинно и с теми, которые происходили внутри страны. О тех процессах, которые происходили в немецком тылу, речь еще впереди.
Зима 1941-42 года, однако, показала, что большого желания воевать народ не испытывал. Поползли слухи о весеннем наступлении немцев, о десятках дивизий, которые они перебрасывают из Германии, о тысячах самолетов, которые стоят на аэродромах и ждут только приказа, чтобы обрушиться на Москву.
Стали говорить, что в оккупированных областях совсем не так уж плохо, как рассказывают газеты и радио. Что в деревне достаточно продуктов, что колхозы поделены, и весной крестьяне будут сеять на своей земле. Слухи не появлялись произвольно, они принимали определенную окраску под влиянием заглушенных, но все еще живых надежд на крушение большевизма.
Всю зиму 1941-42 года в Воронеже регулярно устраивались облавы на дезертиров, бежавших из армии и скрывающихся у родственников и знакомых и уклоняющихся от явки в военкоматы. В обысках и облавах принимали участие комендантские части Красной армии, НКВД и милиция.
Какие размеры приняло дезертирство, можно судить по следующим данным. В школе № 17, в рабочем поселке завода им. Коминтерна, находился сборный пункт, куда каждую ночь свозили захваченных в поселке дезертиров. Поселок насчитывал не больше 5000 населения. Почти каждую ночь задерживали 30-40 дезертиров. Их судил военно-полевой суд. Наказание всем одно и то же: 10 лет заключения с отбытием наказания после войны и немедленной отправкой на фронт.
Все время, изо дня в день, ухудшалось продовольственное положение в городе. Летом и ранней осенью, когда шло немецкое наступление и город готовился к эвакуации, в магазинах появилось масло, сахар, крупа, мука. В это время можно было купить, например, целый килограмм сливочного масла, можно было купить не один килограмм, а несколько, стоило только постоять в очередях нескольких магазинов. Население спешило закупить как можно больше продуктов, сделать запасы. Все хорошо понимали, что продукты «выбрасываются» в магазины только потому, что приближаются немцы. Остановят немцев – и исчезнут продукты. Так и произошло. Когда немецкое наступление замедлилось, а затем стабилизировался фронт – прекратилась и продажа сливочного масла. Прекратилось вообще снабжение населения.
По карточкам давался только хлеб. К весне исчезли продукты и на базарах.
Вот типичная картина воронежского базара в апреле-мае 1942 года. На базарной площади несколько сот человек, преимущественно женщины, и не больше двух десятков торговок, разложивших маленькие кучки картофеля и лука. Больше ничего нет. Но покупательницы не расходятся. Они терпеливо ждут. Проходит час, другой. Вот, наконец, показывается крестьянская подвода. Площадь не узнать. Только что мирно беседовавшие, сидевшие пригорюнившись на скамейках женщины вскакивают и бегут – молодые и старые – что есть сил к подводе. Раздаются крики. Женщины спешат пробиться как можно ближе к телеге. Наконец, устанавливается очередь. Начинается священнодействие продажи. У крестьянина всего один-два мешка картофеля. Ясно, что всем не хватит. Он дает сначала по килограмму, но из задних рядов несутся негодующие крики. Там требуют, чтобы норму выдачи он сократил до фунта на человека. Он подчиняется, дает по фунту. Но картофеля все-таки не хватает на всех. Пустая подвода уезжает с базара, а женщины не расходятся. Они будут стоять здесь часами и ждать. Будут стоять и те, кто получил свой фунт: что фунт картофеля для рабочей семьи в несколько человек.
Зимой и особенно весной 1942 года немцы совершали регулярные, но незначительные налеты на город. Бомбили заводы и центр города. И каждый раз, когда начиналась тревога и ночное темное небо прорезывали длинные полосы света, шарили по нему, скрещивались и снова уходили друг от друга, тысячи людей смотрели в небо, ждали характерного прерывистого звука немецкого бомбардировщика, гадали, куда сегодня бросит «он» свой смертоносный груз. И каждый раз вы могли услышать примерно одно и то же:
– Опять к НКВД повернул. Конечно, к НКВД. Вот сейчас рванет.
Самолет медленно шел в свете прожекторов, визжала, пригибая все к земле, бомба, рвалась, словно лопалась где-то земная кора, выбрасывая яркое пламя. Утром люди бежали смотреть развалины городского театра и, сокрушенно качая головами, говорили:
– Опять промахнулся. Определенно в НКВД целил. Ведь два квартала всего от театра.
Так и не увидели воронежцы развалин НКВД.
В конце июня радио снова принесло вести, напоминающие прошлогодние, октябрьские. Радио сообщало, что немцы перешли на Курском направлении в наступление, что им удалось прорвать на фронте советские позиции. Началось грандиозное немецкое наступление 1942 года.
В моих дневниках сохранились записи, относящиеся к тем дням:
«1 июля в 12 ч. 30 м. дня 60 немецких самолетов совершили неожиданный налет на Воронеж и подвергли бомбардировке военные заводы, станцию, склады, жилые кварталы. Пострадало много жилых домов. Во многих районах возникли пожары. Весь город был окутан клубами дыма. Зенитная артиллерия бездействовала. Жителей охватила паника. Так как прекратилось трамвайное движение, тысячи людей пешком стали уходить из города.
2 июля было семь тревог. Деловая жизнь города стала. Учреждения, предприятия, магазины прекратили работу. Жители продолжали уходить в окрестные деревни. Вечером 2 июля я шел через совершенно пустынный город.
.Вечером 2 июля и утром 3 июля пронесся слух, что германские войска прорвали фронт у г. Землянска и идут к Воронежу. Среди коммунистов началась паника. Толпы их бросились на вокзал, но не было уже поездов. Спешно начали снимать станки на заводах, но ничего не вышло: рабочие разошлись по домам. В учреждениях жгли бумаги, и пепел летал по всему городу. Началось отступление Красной армии.
Вечером 3 июля объявили:
«Жителям оставить город в 24 часа, уходить в сторону Борисоглебска». Путь для отступления армии и беженцев был один: через Чернавский мост.
.2, 3, 4 и днем, и ночью через город шли остатки разбитых дивизий. Проносились автомобили, катили повозки, спешили измученные, голодные красноармейцы. Многие из них были без оружия. Они просили у жителей хлеба. К вечеру 4 июля город покинули милиция и НКВД. Вечером же 4 июля в город ввели свежие резервы. Видимо, советское командование делало попытку удержать его. Войска расположились в крупных зданиях. Жители ушли в подвалы, щели, на берег реки Воронеж.
.5 июля утром город обезлюдел. Жители не выходили из домов. Власти бежали. Войск нигде не было видно. Часов в 7 утра, 5 июля, немецкий самолет сбросил бомбу на здание ДКА[275]. Через час началась бомбежка, которая продолжалась с короткими перерывами до вечера 6 июля.
Один за другим заходили эшелоны «юнкерсов» по 12, 18, 30 штук и с ревом пикировали на город. Войска отошли к реке.
„Я наблюдал бомбежку с окраины города, от реки, куда ушел с семьей из центра, где жил.
Днем 5 июля решил сходить домой. Немецкие самолеты появлялись над городом через каждые 10-15 минут. Я задержался в центре, который был уже почти разрушен, и на обратном пути попал прямо под «юнкерсы». Они шли правильным строем, по три штуки вместе, сравнительно на небольшой высоте, как раз наперерез мне. Возвращаться было поздно, и я решил опередить их. Побежал по улице, поминутно поглядывая на небо. «Юнкерсы» приближались удивительно быстро, ревя моторами, четко выделяясь на безоблачном июльском небе. Сердце бешено колотилось в груди. Проскочу или не проскочу? Чувствуя за собой тяжелое дыхание тоже бегущего человека, как-то странно всхлипывающего, я из последних сил побежал еще быстрее, но самолеты были уже над головой. Совершенно инстинктивно я бросился на землю и в ту же секунду, после короткого страшного воя, загрохотали один за другим взрывы. Я лежал у дерева, в каком-то дворике, чувствуя удивительно мирный запах земли. Полуоглохший, я поднял голову. Рядом со мной сидел человек и плакал, совсем по-детски, всхлипывая. По серо-бледному лицу его катились слезы и останавливались в усах. Я перекрестился. Он тоже. Потом вытер рукой слезы и вздохнул:
– Ну, кажется, пронесло. Бежим!
Вокруг все было засыпано обломками дерева, камнями, туча пыли стояла над развалинами домов и из нее вырывались языки пламени. Слышались отчаянные крики. Какой-то молодой парень в белой, разорванной на спине рубашке, метался по улице, словно не находя выхода из развалин. По улице уже бежали люди, вниз, к реке. Справа слышался все нарастающий рев моторов.
… 6 июля в городе, кроме незначительных групп войск, укрепившихся на берегу, не было никаких представителей власти. Несмотря на бомбежку, население бросилось в продовольственные склады и магазины. 7 июля по всем улицам тянулись, прижимаясь к стенам домов, цепочки людей, нагруженных добычей. Вечером у Задонского шоссе и со стороны Землянска появились немецкие мотоциклисты.