— никак, встречать тебя удумали! — Он указал на приближающихся всадников. Дядька угадал. Это был воевода Беклемишев, который, узнав о приезде князя, собрал для встречи несколько именитых дворовладельцев. На подъезде воевода приостановил свой отряд, а сам скатился с коня и ударил головой в осклизлую дорожную твердь.
— Исполать тебе, князь! Воевода Сёмка Беклемишев со именитыми горожанами бьёт тебе челом и просит пожаловать в наш городок Алексин.
— Поднимись, воевода, — проговорил князь Андрей. — Незнатное место для своего челобитья ты подобрал.
— Виноват, князь-государь, — ответил воевода, отпихивая ногой навозную грудку, — дак ведь беда у нас этой ночью случилась: напали окаянные и крепость пожгли, теперь тама одне дым да гарь.
— И много их было?
— Куда как много, не одна, чаю, сотня. Ну да Бог миловал — отбили басурманцев с великим для них уроном. Самого баскаку в полон взяли и сразу же со всеми прочими полонниками под лёд спустили, чтоб неповадно было до нас ходить. Одно только и осталось от него, что жеребчик знатный — прими в дар.
Беклемишев махнул рукой, и к князю Андрею подвели статного арабского жеребца под богатым из жжёного золота седлом. Вслед за этим подъехал один из горожан и преподнёс в дар ещё ото всех алексинских дворовладельцев пять рублей денег.
Князь Андрей поблагодарил за дары, но тут же выказал свою строгость и сурово спросил:
— Не ждали, поди, татар?
— Не ждали, князь, — ответил воевода, — крепостицу свою твердили — они как снег на голову.
— Почто ж застава не упредила?
— Они, верно, мимо неё проскользнули.
— Что же это за служба сторожая, коли мимо неё сотни татарские без ведома просклизают? Сегодня же к заставникам поедем! — И князь пришпорил своего коня.
— Поедем, воля твоя, князь, — уныло вздохнул ему вслед воевода.
— Сдаётся мне, батюшка, что зельный плут этот воевода, — сказал князю Прокоп.
— Отчего так?
— Дак на рожу евойную погляди. Недаром говорится: худое дерево — в нарост-болону, а плох человек — в волос-бороду. Отколь у татарского баскаки арабский жеребец? И науздье не татарское — слукавил, стало быть. Ну а по-пустому слукавил, значит, и в большом соврёт не задумавшись...
После обильного завтрака, которым угостил воевода приезжих, князь Андрей поехал осматривать крепость. Она представляла собой жалкое зрелище: крепостной огород зиял выжженными проёмами, вместо некоторых башен дымились груды обгоревшего смолья.
— Спалили крепостицу окаянные, а уж таку ладненькую отстроили, — хныкал воевода.
Но состояние крепости, похоже, мало занимало князя Андрея. Он больше выспрашивал о подробностях ночного боя и с придирчивой дотошностью уточнял бестолковые ответы воеводы. А тот, как не знающий урока школяр, со страхом смотрел ему в лицо, повторял движения рта, стараясь угадать верный ответ.
— С какой стороны шли злодеи? — спросил князь.
— Деи, — эхом отозвался Беклемишев и сказал: — Со всех. — Потом подумал и уточнил: — Везде!
— А может, здеся их было поболе? — Князь указал на участок, где уцелевший частокол выглядел особенно жалким.
— Боле...
— А может, помене?
— Мене...
— Так как же?! — рассердился князь.
— Же! — растерялся воевода. — Темно было, не разглядел.
— Не разглядел, — повторил князь и, поняв, что непроизвольно усвоил жалкую привычку воеводы, сказал ещё более рассерженно: — Когда бьют, всегда чуешь, с какого бока посильнее вдарили, хоть и в темноте. Али не били?
— Били...
— Людей потерял много?
— Много...
— Сколько?
— Лько... Не считано ишшо!
— Эх ты, это ж первое воеводское дело — урон свой узнать!
— Знать... — согласился Беклемишев. — Не поспели с мёртвыми — о живых радели. — И почти гордо посмотрел на князя — так понравился ему свой ответ.
Князь повернулся к Прокопу и показал ему на ближнюю церковь. Тот без слов поскакал к ней и вскоре вернулся с ответом:
— Нынче, говорит, одну только старицу соборовали, а так больше никого.
— Ты сам-то христианин? — спросил князь Беклемишева.
Тот от обиды даже охнул.
— А почему ж у тебя тогда погибшие без святого причастия остались?
Беклемишев промолчал.
— Ладно! — махнул рукой князь Андрей. — Вижу, с тобой говорить без толку. Поедем теперь по заставам, поглядим на ихнюю службу, а ты, дядька, — обернулся он к Прокопу, — вызнай мне всё про убиенных и раненых, да позаботься о них, как то наши христианские обычаи требуют.
Прокоп тяжело вздохнул и с грустью посмотрел вслед князю. «Совсем на крыло встал, — подумал он. — Раньше-то без меня ни шагу, а теперя так и норовит отлететь подале. Ишь работёнку дал — мертвяков считать. Видно, ты, Прокоп, совсем уж ни на что не годен».
Он поманил спешившего мимо дворского.
— Беда, Прокопий Савельич, — приостановился тот, с опаской поглядывая на воеводские хоромы, — дьяк-то ваш роздыху не даёт, уж так вклещился...
— Ты мне скажи-ка, приятель, — оборвал его Прокоп, — много ли вчера челяди было побито?!
— Бог миловал, Прокопий Савельич, все целы.
— А из посадских и прочих?
— Того не ведаю. Слышал вчера, артельные мужики чуть в бане не угорели, да тоже обошлось.
— Тьфу! — сплюнул Прокоп. — Ты ещё про баб скажи, какие опростались, да кто из ребятёнков в штаны наклал! Я тебя про военный урон от вчерашнего боя спрашиваю.
— Не-е... Не знаю, Прокопий Савельич. Пойду я, а то Мамырев затеваются...
Прокопий продолжил свои нерадостные думы: «Раньше, может, и потяжельше жилось, но зато проще, как закон Божецкий велит. Коли весна — так весна, и март зиме завсегда рог сшибал. Коли уж случался бой, то опосля него как положено — кому печаль, кому радость. А тут — ни урона, ни полона...»
Проезжая мимо новой надворотной башни, он заприметил среди копошившихся вокруг неё мужиков обмотанную тряпьём голову и тяжело вздохнул: «Никак, раненый, сыскался, пойтить поглядеть».
— Эй, молодец, кто это тебя покалечил?! — окликнул он парня.
Тот в ответ издал звериный рык и отвернулся. Остальные угрюмо молчали.
— Один, выходит, говорливый, да жаль, сердит больно! — усмехнулся Прокоп. — А остальные что, языки потеряли?
— Пока ещё нет, но с утра грозились отсечь, так что ступай, мил-человек, подобру-поздорову.
— Так я не шутковать пришёл. Кто старшой?
— С утра ещё был, а таперя он с говорливыми у воеводы под замком. Поспрошай их, а нам недосуг.
Прокоп покачал головой и поехал было дальше, но, поразмыслив, свернул к глухой приземистой избе. Острог был закрыт тяжёлым замком и казался безлюдным. На крик появился стражник.
— Кто сидит?
— С утра какие-сь людишки брошены, — пожал тот плечами.
— Растворяй!
— Не можно. Ключи у самого воеводы або у его боярыни.
Воеводша пила чай и утиралась рушником. Один, уже насквозь мокрый, тяжело свисал с лавки.
— Уф-ф! — выдохнула она, увидя гостя, и широко улыбнулась.
«На ширину ухвата!» — отметил про себя Прокоп и сказал по-доброму:
— Хлеб да соль, матушка.
— Благодарствую, батюшка. Садись, чайку испей, — пропела она и с шумом осушила блюдце.
— В другой раз. Мне бы ключик от острога.
Воеводша поперхнулась и схватилась за грудь.
— Не дам! Приедет воевода, тады.
— А мне сейчас надобно, — сокрутился Прокоп.
— Иди, старче, откеда пришедцы, — насупилась воеводша. — Да и нет у меня ключа!
— А я своих молодчиков приглашу, матушка. Они в твоих мокрых пуховиках порыщут. — Прокоп указал на её грудь и сладко зажмурился, — тады не токмо ключишко сыщут. Чаю, тай тама помягше железа.
Однако воеводша поняла его по-своему. Жадная баба хранила на груди — благо места хватало! — целый клад и, убоявшись, что он может обнаружиться, сразу помягчала.
— Ох уж эти московские охальники, — игриво закатила она глаза, — как приехавши, так сразу за пазуху! На уж, чёрт старый!
— Благодарствую, матушка! — Прокоп даже ручкой извернулся — ещё бы, его князь с иноземцами дружбу водит, всякого политесу насмотрелся!
В остроге, среди смрада овощного гнилья и человеческих нечистот, обнаружил Прокоп несколько мужиков.
— За какие злодейства сидите? — строго спросил он их.
Те помялись с ответом.
— Никак, тоже молчуны? А меня обнадеили, что вы из говорливых будете.
— Ты сам-то кто таков? — спросил Прокопа худой мужичонка.
— Я от князя Андрея Васильича.
— Так он, выходит, ужо приехал, а мы до него надумали добираться!
— Какое же у вас к нему дело?
Мужичонка нерешительно оглянулся на своих товарищей. Те отозвались:
— Давай, Данилка.
— Мы, господин хороший, хотели пожалобиться на здешнего воеводу. Приехали с самой Москвы град помогать твердить, а он нас на обустрой свово двора бросил и разные злодейские дела вершит...
— За то и сидите?
— Не-е, сидим незнамо за что. Вчерась у нас пожар случился, и один немой усмотрел в поджигателях нашего артельного монаха Феофила. Мы, узнав про то, монаха схватили и поутру всей артелью к воеводе, чтоб рассудил. «Кто, — спросил воевода, — видел поджигателя?» Мы свово убогого вытолкнули — вот он! «Ну рассказывай!» А как тот расскажет, ежели у него язык татарами отрезан? «Молчишь? — говорит воевода. — Ну дак и всем остальным язык отрежу, коли ещё раз про такое услышу!» Приказал нас пятерых в острог кинуть, а прочих на работу выслал. Вот сидим, думаем и в толк не возьмём: в чём наша вина?
Прокоп всё честь по чести выспросил и напоследок уверил:
— Ладно, мужики, доведу князю про ваше дело, а вы терпежу наберитесь и ждите...
Князь Андрей возвратился вечером и запёрся до ночи со своими советчиками, а наутро призвал к себе воеводу и объявил:
— Несёшь ты воеводскую службу не гораздо и уличён во многих злых делах. Первое — это мздоимство. Украл ты из государской казны поболе пятидесяти рублёв.