Вместо ответа старший посольский прислушался к доносившемуся с площади многоголосию. Он встал из-за стола и вышел на крыльцо. Сход, уже вызнавший условия татар, шумел:
— Обманут, поганцы, город пожгут, нас порешат! Пропадём ни за грош!
— Скольки разов уже такое бывало: выведут народ с крепости — и начнут топорами, как косой, косить!
— Коли уж гибнуть, так чтоб не задарма! Начинай крепость крепить! Гони татарву взашей!
Татарин, увидев гневные лица и услышав смелые крики, вернулся к столу и сказал:
— Заставьте своих людей сделать так, как было сказано. Тогда мы сохраним вам жизнь и разрешим оставить у себя три кубка с золотыми монетами!
Сказал — как плюнул. Смолкли застольники, сидят опустивши глаза: стыдно им от такого плевка — ещё ответа не дали, а татарин уже все жизни и имущество себе присвоил! Не выдержал Лука Сухой, вскочил с места и протянул татарину под нос огромный, как тыква, кукиш:
— Накось, выкуси, поганый пёс, скаредная собака! Ни себе не оставим, ни тебе не дадим!
Луку схватили за руки, закричали: рушишь нам, дескать, весь сговор! А Беклемишев, давно уже искавший способ проявить воеводскую власть, насупился:
— Ступай вон с моего стола, мы в разговоре и без тебя обойдёмся!
Лука ругнулся и вышел, а за ним ушли и остальные посадские. У крыльца их закидали нетерпеливыми вопросами. И вот уже по толпе поползло:
— Воевода с купцами город татарам продают!
— Жизнь себе торгуют, а платить, верно, нами будут — недаром посадских с совета выслали!
— Неча в избе клубком змеиным виться, пущай на Божий свет выползают!
Толпа кричала всё громче и грознее. Наконец на шум вышел Фёдор Строев, поднял руку и выкрикнул:
— Чево орёте? Татаре за смирение жизнь обещают. Не злобьте их упорством и безрассудством! Будя языки чесать!
— Ох-хо-хо! Языки наши пожалел! — закричали из толпы. — Ты свой пожалей — небось весь о татарскую задницу стёр!
— Тише, люди! — гаркнул Лука. — Ну-ка послухайте про мирзу Турая, от кого послы сюда посланы и с кем они сговариваются.
Он приподнял над толпою тщедушного слепца, обёрнутого в драную рясу. Слепец поклонился народу и заговорил:
— Лют и коварен этот Турай, аки аспид. В прошлом годе пришёл подо Мценск, загудел в свои басурманские трубля, вывел обманом многих людей в поле, а потом предал их смерти... У меня там приход был. Пришёл я к нечестивцу с великим смирением и стал молить его пожалеть сирых и убогих, не брать себе на душу ещё одного тёмного дела. «Будь по-твоему, старик, — согласился он, — только если ты заместо этого дашь свершить над собой сразу два тёмных дела». Не ведал я, что у него на уме. «Давай, — говорю, — верши!» Подошёл тогда ко мне аспид и вынул пальцами из меня оба глаза.
— О-ох! — Толпа сделала единый выдох, а потом зашлась в суровых криках: — Давай сюда посольских, мы им тоже вынем! Всю ихнюю плоть разбойную на крошки дробные разобьём!
— Так будем верить аспиду? — рявкнул Лука.
— Нет! — согласно ответил сход.
— Так будем супротив супостата насмерть стоять?
— Будем!
— Тогда разговорам конец!
И неожиданно всё разом стихло. Даже из судной избы стали выглядывать — что это вдруг за тишина? Её нарушил тонкий голос артельного Данилки:
— Наша московская артель вместе с вами противу басурман будет биться! Только пущай осадным головою Лука будет. Сами знаете, сколь проку от теперешнего воеводы!
— Верно! Пущай! Давай, Лука! — раздались голоса.
Лука поклонился народу:
— Спасибо, люди добрые, за веру! Слухайте теперь, что делать надобно...
Во время его речи на крыльце появился Беклемишев.
— Ты что это народ мутишь? — прервал он Луку. — Какие пушки? Какая смола? Зачем посад жечь? Мы порешили завтра город сдавать.
— А мы порешили его защищать! — ответил Лука. — Давай-ка ключи от амбаров и погребов — перед тобой осадный воевода!
— Ты что, сдурел?! — хмыкнул Беклемишев. — Меня за себя наш кормленщик Латиф оставил.
— А меня город выбрал. Ну! — Лука тряхнул тщедушного Беклемишева так, что у него заболталась голова. Он затравленно огляделся и, увидев грозную толпу, снял с пояса и протянул связку ключей. — Так-то оно лучше, — проговорил Лука. — Будешь у меня в подручниках по воеводской части, а делу помешаешь — голову срубим. Нам теперь терять нечего, понял? Люди! — обратился он к толпе. — На святое дело мы с вами поднялись! Так дадим клятву, что не предадим этого дела! И пусть Господь благословит нас, упразднив смерть и даруя нам вечный живот. Помолимся, очистимся помыслами, укрепимся духом и приведемся к крестному целованию. Но до того — свершим общий грех, и пусть он каждого из нас коснётся!
Лука приказал вывести из избы татарских послов. Старший посольский оглядел толпу, что-то сказал и громко засмеялся.
— Переведи! — приказал Лука Азяму.
— Он говорит, что русские собаки настолько трусливы, что хотят сдаваться уже сейчас, хотя им было приказано сделать это завтра.
Лука громко повторил перевод, встреченный грозными криками толпы.
— Смерть поганым! — неслось отовсюду.
Лука поднял руку.
— Мы послов не убиваем. К тому же мёртвый не сможет рассказать о своём позоре. — Он повернулся к татарину, подошёл ближе и плюнул ему в лицо.
— Ала! — завопили посольские и схватились за сабли, однако стоявшие рядом стражники заломили им руки.
— Соедините их вместе и привяжите, — указал Лука на позорный столб, у которого вершились судебные наказания, — пусть каждый из жителей пройдёт мимо и плюнет в них. А потом гоните этих псов плетьми до самого ихнего поганого становья, чтоб рассказали они своим мурзям о происшедшем. Иди-иди, воевода! — обратился он к Беклемишеву. — Теперь твой черёд. И пусть не будет в городе ни одного человека, кто пожалел бы на поганых своего плевка!
Алексинцы стали щедро и радостно «одаривать» послов. Последний житель прошёл мимо столба уже после полудня, а когда затравленных и грязных пришельцев гнали под свист и улюлюканье мальчишек по городским проулкам, в крепость уже потянулись посадские, уносившие свой нехитрый скарб.
К вечеру посад запылал. Жители, столпившиеся на крепостных стенах, смотрели на огромное бушующее пламя, отыскивая в нём свои костерки. Они молчали, только тихо хлюпали бабы, украдкой утираясь концами платков. Не заметили, как наступил вечер. Со стен их согнал только звон колоколов, призывавших к молебну и свершению крестного целования. Страшен был этот молебен. Сполохи гудящего пламени бросали красный неровный отсвет на суровые лица горожан, а они самозабвенно молили Бога не о спасении своих жизней, но о победе над татарами.
— Боже, взгляни с высоты и обрати свой гнев на нечестивых, творящих зло рабам твоим! — неслось над толпою. — Видишь сам, как вознёс их сатана гордостью до неба. Опусти же их, Господи, с высоты в бездну вовеки! И даруй нам силы одолеть окаянных! Да не рассыплемся мы во прах от их бесовского могущества!
Потом поднялся над толпой осадный воевода Лука и крикнул:
— Братья и сёстры! Ныне выпала нам тяжкая беда! Так поклянёмся, что превозможём её!
— Клянёмся! — ответила толпа.
— И не пожалеем в битве живота своего, осадных лютых нужд не забоимся, а друг к дружке пособивы будем!
— Клянёмся!
— Оставим черноту души и зальём её братской любовью, — вставил своё слово ветхий слепец из Мценска.
Лука громогласно повторил его призыв и прибавил:
— Но к врагам свово дела да не найдём милосердия никакова!
— Клянёмся!
И вынесли из церкви образ Спаса на убрусе, и привели всех к крестному целованию. Потом простились друг с другом, отделили женщин, детишек, старцев и убогих, вывели их из крепости и проводили в недальнюю пещеру, где жили прежде того приезжие артельные. Завалили пещерный вход, закидали ветками и поклялись снова, что под суровыми пытками не выдадут врагу тайника.
И, свершивши всё это, принялись за работу. Наполнили крепостной ров, подновили укрепления и усилили пушечный бой, выставив на стены все пушки. Распределили ратные припасы и забили часть посадского скота, потому как тесно стало в крепости от большого многолюдья. Посередине каждого городеня выложили каменки, а на них взгромоздили чаны для смолы и вара, чтобы было чем угостить незваных гостей. Всю ночь в кузнях пронзительно вжикали остримые сабли и раздавался звонкий железный перестук — ковали наконечники для стрел и лили пушечные ядра.
Вместе со всеми трудились и мужики из московской артели. Им назначили для защиты надворотную башню и часть стены, которую они сами и крепили. Башенным головой сделался артельный старшой Архип. Он распоряжался, по обыкновению, толково и рассудительно, словно готовился не к битве, а к привычной плотницкой работе. Приказал установить все пушки на нижний ярус для усиления подошвенного боя («Чтоб напрямки поганых под стенами стрелить!») и наглухо заложить башенные ворота («Будут крепче супротив таранов стоять!»). Отрядил нескольких мужиков во главе с Данилкой для сколачивания длинных желобов, которые затем наполнили смолою и подвесили на верёвках к вершине крепостной стены. Беклемишев всех этих действий не одобрил и побежал с жалобой к осадному воеводе:
— Не слухает меня мужичьё! Ворота заложили — как нам таперя для полевого боя выходить? Пушкам стрельную даль убавили — чем басурман на подступе бить? К стенам гроба какие-сь понавесили — где такое видано? От дерьма не отмымшись, а уже в стратиги ладят, сиволапые!
Однако Лука жалобы не поддержал и сурово одёрнул:
— Уймись и не сбивай мужицкий пыл своими воеводскими премудростями! Помнишь сказ про лапотника, кто на турнирном ристалище всех своих поединщиков из седла турнул? А поспрошали, как у него это вышло, он и разобъяснить не смог, потому что правилов никаких битвенных не ведал. Зане и победил, что бился не по правилам. Положимся во всём на Божью волю!