Беклемишев велел кликнуть войсковых начальников и показал им грамоту.
— Не оставил наш государь милостью детей своих, — сказал он, — приказал спешно с крепости выйти и реку переплыть. Неча, говорит, вам бесцельно за стенами гибнуть, а идите вы, говорит, биться в чистое поле, куда вам вскорости подмога будет. Передайте государское слово своим ратникам, пусть готовятся не мешкая отходить!
Город быстро узнал о приказе великого князя. Когда объявили ратный сбор, площадь сразу заполнилась народом. Ратники, сбившись в кучу, угрюмо оглядывались по сторонам. Горожане кипели возмущением:
— Нешто мы за то вас кормили, чтоб вы для поганых нас кинули?
— Как мир — у них пир, а как ратиться — они пятиться!
— Дык как им за ратовье держаться, когда все руки от ложек измозолились!
— Мы люди подневольные, — затравленно отвечали ратники, — по одной своей воле никуда бы отсель не пошли.
В это время со своего подворья вышел Беклемишев с Василием, и толпа поутихла. Беклемишев достал из-за пояса великокняжескую грамоту и потряс печатью:
— Видите государев знак? Вот его слово! Вы из-за своих стен разве что иные татарские задницы видите, а у государя нашего вся земля как на ладони. И для блага всей земли надо, чтоб орда нынче за Оку не просочилась, поняли? Коли останемся здесь, обойдёт орда город и на наш берег ринется — пойди её потом останови. Потому и приказал государь выйти из крепости, чтоб заслон Ахмату выставить! Не противьтесь его приказу!
На площади стояла тишина. Думали горожане: страшно идти против государского слова, да ведь и город свой жалко. И тогда громыхнул осадный воевода Лука:
— Братья! Вы помните свою клятву? Мы за государя нашего хучь в огонь, хучь в воду, но ему, далече отсель, трудно рассуждать, как ловчей поганых бить. Тем паче что обложили они нас и выйти с крепости не дадут. А коли здеся напрочно встанем, то споткнётся об нас Ахмат и за реку не ступит. Оставайтесь же для защиты города, детей, жён и матерей своих. Не берите на свою душу крестоцеловального греха!
— Верно! — зашумела обрадованно толпа. — Никуда не пойдём отсель и войско не отпустим!
Беклемишев рванулся к воротам:
— Ну-ка, ребята, за мной! Разгоним сиволапых!
Ратники нерешительно затоптались на месте, но несколько человек бросились выполнять приказ. У ворот стала закипать драка, забряцало оружие.
— Люди, опомнитесь! — пронзительно закричал слепец из Мценска. — Послухайте поле — там уже загудели басурманские сопела, созывают сыроядцев на приступ идтить. Как же можно в этакий час друг с дружкой свариться?! А вы, воеводы, почто миром промеж собой не ладите? Грех вам народ мутить!
К Беклемишеву пробрался монах Феофил, дёрнул за кольчугу и прошептал:
— Слышь, воевода, матушка прислала сказать, чтоб ты пешцев тута оставил и с города за это посул потребовал.
Беклемишев сразу же ухватил мысль своей жены: с конниками-то из крепости быстрее выскочить можно. Он поднял руку и крикнул:
— Старик прав — нужно нам по-мирному решать. Мне город тож не чужой, потому для его защиты могу всех пешцев оставить. Сам же по государскому приказу одних конников возьму, они для осадного сидения всё равно не годятся!
Площадь одобрительно загудела в ответ, а Беклемишев повернулся к именитым горожанам и уже вполголоса добавил:
— Не задарма, конешно, оставлю, смотря какой посул дадите.
— Да ты побойся Бога, Семён Фёдорыч, о деньгах ли говорить ныне?! — заволновались именитые.
— И о них тоже... Я же, людишек вам оставляя, в ущерб себе вхожу, так вы должны мне его восполнить.
— И сколь ты хочешь с нас взять?
— Мне пятерик да рублик на жену — вот и всё моё хотение.
— Эк хватил, это ж более половины годовой подати.
— Дак и я вам более половины войска отдаю.
— Креста на тебе нетути, вот что...
— И вправду, воевода, не ко времени торг затеян! — вступился Василий.
— Не встревай в моё дело, княже! — осердился Беклемишев. — Ты приехал и уехал, а подать годовую с меня государь спросит. Чем я отвечу, когда город разграбят? Пусть платят — вот моё слово!
— Заткните ему пасть ненасытную, и пущай убирается скорее! — крикнул Лука.
Почесали головы именитые и пошли собирать деньги — они после суровой казни Федьки Строева опасались перечить осадному воеводе. Когда конный отряд был готов к выходу, к Беклемишеву подошёл один из них и сказал:
— Горожане порешили выдать тебе пять рублёв отступных денег, а на жену не давать, пусть, если хочешь, тута остаётся.
— Я не согласный, не такой ряд был! — вскричал Беклемишев.
А в это время в татарском стане загремели боевые тулумбасы.
— Все по местам! — разнёсся по крепости громовой голос Луки.
— Отворяй ворота! — отозвался эхом крик Беклемишева.
— Отступные-то забери! — напомнила ему сидящая в лёгкой повозке жена.
Беклемишев выхватил деньги, стеганул коня и поспешил со своим отрядом из крепости. За ним понеслись брань, насмешки и свист готовящихся к бою алексинцев.
Татары шли на приступ. Бескрайним морем казалось их войско, заполнившее неоглядные заокские дали, а из заполья и ближних лесов выплёскивались всё новые сотни. Грозно и несокрушимо надвигался первый вал, готовый в мгновение ока смести в Оку прилепившуюся к её круче жалкую крепостицу. В движении степной стихии был свой, выработанный веками порядок. Впереди с вязанками из хвороста и камыша шли приметчики, они должны были забросать ров и проложить дорогу под стены. За ними плыли грубо сколоченные щиты, служившие для верхнего прикрытия от камней и брёвен, сбрасываемых защитниками крепости. Далее шагали особо обученные воины-городоемцы с лестницами, таранами, огнемётными самострелами и другими приступивши хитростями. Их замыкали отряды лучников, а затем уже шло всё остальное войско.
Защитники крепости напряжённо всматривались в надвигающуюся лавину.
— Э-эх, рази ссилишь её, тьму нещетную! — послышался чей-то молодой голос.
— А ты и не считай, — успокоил бывалец новичка, — ты не вдаль гляди, а поперёд себя. Выбери какого-сь басурманца и срази его во славу Божью. Опосля другого избери и его срази. И так дальше, покуда руки стреляют, а зубья кусают. Вот тады и осилишь.
Татары приближались, но крепость, послушная приказу осадного воеводы, молчала. Наконец с церковной звонницы гулко ударил колокол: бам-бам-бам! И с третьим его ударом рявкнули единым разом все крепостные пушки, выплеснув из своих жерл смертоносный огонь. Множество воронок нарушило мерное течение наступавших, однако живые сомкнулись над павшими, и движение продолжалось. Такое же повторилось ещё раз, а затем пушечные залпы были усилены лучным боем.
Несмотря на большой урон, татарское войско неуклонно шло вперёд, и вскоре приметчики достигли крепостного рва. В берег воткнулось несколько бончуков, обозначивших места переходов, и в воду полетели вязанки. Ров стал быстро заполняться. Освобождённые от своего груза приметчики были хорошей целью для осаждённых, многие их тела устлали дно крепостного рва, ускоряя возведение переходных мостов. Вот уже в нескольких местах стала горбиться водная гладь, и через ров прытко побежали первые воины. В дело вступили татарские лучники. Рой стрел обрушился на защитников, не давая им высунуться из-за крепостных укрытий. Тогда загрохотали стрелявшие в упор пушки подошвенного боя — словно огромный гребень прошёлся по спутанной гриве, проложив в ней кровавые дорожки. Это был самый большой пушечный урон, из-за недостатка огненного зелья крепостные пушки стреляли всё реже.
Между тем узкая полоска земли на другой стороне рва постепенно заполнялась наступавшими. Городоемцы под прикрытием щитов рубили стены и выламывали нижние брёвна, ладили тараны и приставляли лестницы. С высоты на них летело и лилось всё, что могло лишить жизни или покалечить. Крепостные стены скрылись в облаках пыли и дыма. Уже не стало прицельной стрельбы, но при великом многолюдье стрелы и метательные снаряды легко находили свои жертвы.
Алексинцы стояли насмерть. Где силою, а где хитростью разили они врага. Одни перекатывали тяжёлые валуны, с тем чтобы сбросить их в кишащий внизу муравейник, другие подвозили бадьи с крутым кипятком, третьи метали горящую смоляную паклю, огненные клочья которой носились вокруг, иные же зацепляли городоемцев длинными баграми и тянули вверх под удары топоров своих товарищей. Раненые не покидали стен. Тех, кто мог двигаться, наскоро перевязывали, присыпав рану землёю, и они продолжали делать посильную работу. А недвижные лежали тут же — у защитников не было времени, чтобы оказать им помощь.
Татарское войско терпело большой урон, но горы трупов под крепостными стенами не останавливали наступавших: живые шли по мёртвым, и их натиск не ослабевал. С запада, где укрепления были наименее сильными, татарам удалось проломить часть стены, и бой закипел в самой крепости. Туда были брошены почти все ратники, силы которых в неравном единоборстве быстро таяли. Северные укрепления ещё стояли, но в одном месте врагу удалось взойти на стену по лестнице. Здесь на узком пятачке началась страшная резня. Из-за тесноты привычное оружие было отброшено в сторону, в ход пошли ножи и кулаки.
Архип только что свалил грузного татарина и не успел вовремя вытащить нож, застрявший между стальными накладками кожаного ярыка, прикрывавшего ему грудь. И так, с пустыми руками, оказался лицом к лицу с очередным врагом.
Он был велик, этот воин в пушистом лисьем малахае, забрызганном свежей кровью. Его рука сжимала шестопёр, между зубьями которого белела застрявшая черепная кость. Он широко размахнулся, и Архип в безысходном отчаянии прыгнул вперёд, угодив головою ему в живот. Татарин от неожиданности выронил оружие, и они сцепились в жестокой схватке, выворачивая руки и раздирая друг другу лица. Архип, изловчившись, подсек татарина, тот упал, увлекая его за собой, и вцепился зубами в руку. Никакие удары не смогли ослабить его железной хватки. И когда на помощь подоспел Данилка, уже мёртвому татарину пришлось раздвигать челюсти топором. Архип с трудом поднялся на ноги и огляделся. Боевые площадки были устланы павшими, защитники держались из последних сил.