Изборская крепость, опоясавшая светлой лентою гору Жеравью, была крепким орешком для всякого врага. Стены из плиточного камня толщиною чуть ли не в две сажени строго следовали извивам горы, что укрепляло их твёрдость и позволяло противостоять ударам тяжёлых стенобитных машин. Четыре из шести башен грозно смотрели на запад, откуда обычно приходили непрошеные гости. На двух центральных, самых высоких — Вышке и Рябиновке, — стояли великобойные пушки, безответно разившие врага на дальних подступах. Пушки двух крайних башен — Темпушки и Плоскушки — служили для создания многоярусного бокового огня. Строители крепости оказались горазды на выдумку. Они не стали делать обычных ворот с проломами в стене, но устроили так, что на месте входов две встречные стены заходили одна за другую, образовывая захаб, так что неприятель, намеревающийся проникнуть внутрь, подвергался перекрёстному огню защитников с противоположных стен. Из крепости было устроено несколько тайных лазов к озеру и прилегающим оврагам, которые могли быть использованы для вылазок защитников и посылки гонцов.
Ливонцы, отведав ещё на подходе силу изборских пушек, решили действовать по всем правилам военного искусства. Они обложили крепость и сосредоточили главные силы с наиболее слабой, восточной стороны. Речка Смолка с с её обрывистыми берегами и замерзшее озеро, прикрывавшие эту сторону, сейчас не являлись серьёзными препятствиями. Правда, они не давали возможности подвезти обычную приступную технику, но было решено взорвать крепостную стену с помощью пороховых бочек, забрасываемых баллистами. Бочки снаряжались особыми фитилями, обеспечивающими взрыв через строго определённое время после поджога. Два дня ушло на подготовку, а в ночь перед приступом лагерь ливонцев содрогнулся от взрыва: изборцам удалось через тайный лаз проникнуть к пороховому складу и поджечь его.
Разозлённый неприятель принялся разорять и жечь изборские окрестности. Над ними заклубился чёрный дым, он тянулся всё дальше на восток и вскоре стал заметен из Пскова.
Шуйский начал готовить город к осаде и отправил к великому князю гонца с просьбой о помощи. Псковичи, однако, не могли спокойно смотреть на разорение своей земли. Наиболее отчаянные требовали выйти в поле и пресечь творившийся разбой.
— Куды нам супротив немца? — трезвили их благоразумные. — У них что ни человек, то рыцарь, всю жизнь в поле, как на пашне. А у нас половина войска впервой за боевой топор держится, таких только на смередушку посылать.
Князь-наместник понимал рискованность вылазки, но рот отчаянным не затыкал, у него самого, по правде говоря, чесались руки. Когда немцы зажгли одну из ближних деревень, он всё же рискнул. Псковское ополчение вышло из стен и, встретив неприятеля у озера, начало готовиться к битве.
Закованные в крепкую броню немецкие рыцари не знали иных боевых приёмов, кроме тяжёлого лобового удара, который проламывал стену вражеского войска, после чего она начинала быстро разрушаться. Шуйский решил противопоставить такому удару несколько боевых линий, первую из которых образовал сторожевой полк. Это было самое опасное место, и брали сюда только добровольцев. Семён со своим гуляй-городом попросился к сторожевикам одним из первых. Он приказал прикрыть щиты еловыми ветками и подтянуть вперёд. Теперь его отделял от врага лишь небольшой отряд из пешцев, но ливонцы так ничего и не заметили. Первый удар им предстояло наносить передовыми силами, ибо занятая грабежом главная рать ещё не успела собраться.
Время перевалило уже за полдень, когда из ливонского стана донеслись звуки боевых труб. Вскоре озёрная даль затуманилась от снежной пыли, взбитой тяжёлыми немецкими конями. Рыцари медленно приближались, глубокий снег мешал их стремительному движению, но от этого вражеская лавина выглядела особенно грозной и несокрушимой. Псковичи, не имевшие опыта больших полевых битв, заволновались. Кто-то непроизвольно даже попятился назад, к гуляй-городу.
— Берегись! — предупредил их зычным окриком Семён и приказал приготовиться к открытию огня. — Пали!
Гуляй-город ответил согласным грохотом. Пушкари действовали сноровисто, стреляли «через пушку» — одновременно чётными или нечётными орудиями, чем достигалась непрерывность ведения огня. Цель была недалёкой и крупной, поэтому ни один выстрел не пропал даром. Рыцари и их кони с железным лязгом валились в снег. Теперь черёд для волнений настал для наступающих. Они всё более замедляли движение, а некоторые даже стали отворачивать в сторону. До передовых пешцев доскакали лишь несколько всадников, не удержавших взбесившихся от испуга коней.
Пушкари продолжали разить отступавшего врага. Кто-то из них, чтобы увеличить дальность стрельбы, переусердствовал и положил двойной заряд пороха. Пушку разорвало и усердна покалечило. Это была единственная жертва со стороны псковичей, тогда как враг лишился не менее сотни воинов. Вскоре от них пришёл переговорщик, немцы просили дозволения убрать раненых и погибших. Сторожевой воевода великодушно разрешил, он даже чувствовал какое-то смущение от того, что исход стычки оказался таким неравным. Немцы собирали своих до самых сумерек, а тем временем их главная рать начала неспешный отход. Она отступала без всякой паники, даже с достоинством, словно забыв о своём недавнем поражении. Об её отходе стало известно уже в темноте, когда преследование, могло быть небезопасным. К тому же благоразумные твердили своё:
— Куды нам супротив немца? Они даже битые порядок не теряют; а у нас одне смердячие смерды.
Псковичи в нерешительности потоптались на месте и, вняв остережениям благоразумных, вернулись в городские стены, надеясь на скорую помощь Москвы.
На этот раз они её не дождались. Великий князь, обеспокоенный поведением мятежных братьев, не счёл возможным распылять силы. А братья, видимо, не стремились к миру. Андрей, несмотря на значительные уступки Ивана Васильевича, медлил с ответом. Примирение лишало его честолюбивых надежд и снова прятало за спину державного брата. Вняв советам Лукомского, он решил не спешить. К тому же в воздухе носились слухи, что Ахмат вот-вот двинется на Москву. Если так будет, Ивану уже не отделаться какими-то жалкими городишками. Нужно, нужно выждать, и Андрей, чтобы отделаться от назойливого Вассиана, сказался больным.
Надежды мятежного князя имели основание. В середине апреля в Москве стало известно о движении Орды. К Оке было спешно выдвинуто войско во главе с Иваном Молодым и Андреем Меньшим. Первые ордынцы появились под Каширой на берегах реки Беспуты. Здесь их уже ждали. Русские ратники в нетерпении рвались отогнать врага, но воеводы имели приказ не переходить за Оку. К тому же переправа чрезвычайно затруднялась из-за весеннего половодья. Оно в этом году было таким, что стоявшие на противоположных берегах воины с трудом замечали друг друга. Впрочем, расстояние позволяло татарам видеть, что левый берег Оки прочно прикрыт русскими.
Иван Васильевич с нетерпением ждал вестей «с брега». Как ни готовил он себя к битве с ордынцами, а поначалу ощутил какую-то растерянность. Ему всё казалось, что упустил нечто самое главное и многое не успел. Дел действительно предстояло немало. Все задумки, которые когда-то считались дальними, всё то, что не спеша совершалось впрок и казалось разрозненными действиями, теперь предстояло совершить разом, объединить и направить на одну цель — отпор грозному врагу.
В Крым срочно направился посол Иван Иванович Звенец с богатыми дарами и очередным докончальным ярлыком, в котором подтверждалась уния «супротив вопчих врагов». Помимо Ахмата в их число был включён польский король, и обязательство Менгли-Гирея звучало теперь так: «Такоже и на короля, на вопчего своего недруга, быть нам с тобою заедин: коли ты на короля пойдёшь или пошлёшь, и мне на него пойти и на его землю; или король пойдёт на тебя, на моего брата, или пошлёт, и мне такоже на короля и на его землю пойти». Отправились посольства и к православным соседям, а сверх того по окрестным землям были разосланы бирючи для призыва охочих людей. «О, храбрые русские люди, потщитесь спасти землю русскую!» — выкликали они страстный призыв, и русские откликались.
Тверской князь Михаил Борисович решил забыть на время про затянувшиеся распри и обещал прислать подмогу. Рязанскому князю, стремившемуся породниться с Москвой и сватавшемуся к сестре великого князя Анне, не терпелось выказать удаль — он обязался привести свою рать самолично. Из верховских земель пришла весть от князя Воротынского, собирающего охотников для борьбы с басурманами. И многие вовсе безвестные люди снимали со стен сабли и примеряли хранившиеся в чуланах пыльные боевые доспехи. Годы делали своё дело, не всякий доспех мог вместить раздобревшую плоть старого хозяина, тогда призывался младший брат, или сын, или племянник. Ни одна сабля или бронь не должны были остаться без дела — так издавна повелось на Руси. Кто не мог принимать участие в битве самолично, вносил посильную лепту. Троицкий монастырь прислал снаряжение для пятидесяти тяжёлых конников, московская суконная сотня решила ободежитъ половину полка, Кузнецкая слобода взялась поставить пушечному двору пять тысяч ядер, Новая кузнецкая слобода обещалась изготовить семьдесят ручниц для «огненных стрельцов» — представителей только что зарождающейся службы. Всё это делалось без указа властей, по собственной воле и разумению. То, что великокняжеские службы выколачивали обычно месяцами, теперь являлось само собой в неизмеримо большем числе. Малорасторопные приказные, гораздые только на ленивую спесь и суровый окрик, не могли справиться с изъявлением народного воодушевления и подвергались всеобщим насмешкам.
В таких суматошных хлопотах пролетел месяц. Постепенно всё возвращалось на привычную стезю. Приказные пришли в себя и приноровились к стихии. Она, как оказалось, позволяла не то чтобы греть, а прямо-таки жечь руки. Кто воюет, а кто ворует — сложилась о них присловица. Вести «с брега» особой тревоги не внушали: ордынцы вели себя смирно и, хотя вода спала, на русский берег не лезли. Первоначальная растерянность уступила место нетерпеливому ожиданию.