Мальчик смотрел на меня в изумлении, и я кивнул на телефон, лежащий перед нами на столе, имея в виду «ответь, пожалуйста», и тогда он сказал: «Да, слышу».
– Лукас, к тебе тоже относится, – добавил Исайя.
На что я ответил:
– Так точно.
– Теперь прошу прощения, воскресное богослужение вот-вот начнется. Я обязательно замолвлю за вас словечко перед большим начальством, – сказал Исайя и повесил трубку.
Эли снова ищуще заглянул мне в глаза, а потом спросил:
– То есть вы теперь мой учитель?
«Я теперь твой Карл», подумал я, но не сказал это вслух. Вместо этого я велел ему помочь мне с приготовлением еды, потом мы уложили сэндвичи в пакеты, добавили к ним немного орехов и сухофруктов, наполнили водой фляжки и собрали рюкзаки. Мною продолжала управлять невидимая сила; мы забрались в машину и поехали прочь из Мажестика. Вскоре мы оказались у подножия Соколиной Горы. Мы поднялись по каменистой тропе к смотровой площадке, уселись на камне и стали наблюдать за полетом хищных птиц, взмывающих ввысь на невидимых нам воздушных потоках.
– Почему вы меня сюда привезли? – спросил Эли.
Я ответил, что мы с Дарси забирались на Соколиную Гору почти каждую неделю.
– Это было ее самое любимое место на свете. Всякий раз, когда мы здесь оказывались, а мы залезали на вот эту груду камней сотни раз, она говорила, как ей хотелось бы уметь летать. С горькой завистью она следила за птицами в бинокль и все повторяла: «Я бы руку отдала, если бы мне было позволено хотя бы раз парить вот так. Смотри, как они царственны. Как они просто обретаются в небе, вне власти всяких сложных эмоций. Жизнь для сокола не таит трудностей».
– Мне очень жаль, мистер Гудгейм, – сказал Эли. – Про вашу жену.
Тут я понял, что ему, наверное, неловко слушать, как я говорю про Дарси, учитывая содеянное его братом, и решил сменить тему.
– И что бы тебе хотелось сделать в качестве дипломного проекта?
– А что это вообще такое – дипломный проект? – спросил он, потому что ученики старших классов в Мажестике уже давно перестали их делать.
Тогда я объяснил, что в прежние времена каждый ученик выпускного класса в последней четверти самостоятельно исследовал какой-нибудь вопрос, а потом должен был лично представить результаты перед комиссией. Правила относительно выбора темы нарочно были расплывчатыми, чтобы поощрять академическую свободу и творческий подход.
– А почему тогда это прекратилось? – спросил он. На этот вопрос у меня не было хорошего ответа, и я просто пожал плечами. Тут Эли сказал:
– Значит, это будет что-то для нас двоих? Никто другой не будет участвовать?
– Это будет то, что ты захочешь, – сказал я, прикрывая глаза от солнца, чтобы разглядеть орла, кружившего высоко над нами. Мне стало интересно, бывает ли здесь окрыленная Дарси, летает ли теперь с орлами, соколами и стервятниками, и если да, то не получила ли она таким странным образом в точности то, о чем мечтала так много раз, сидя на этом камне?
Мы с Эли не торопясь съели свои припасы, продолжая наблюдать за хищными птицами – которые продолжали царить в небесах.
По дороге вниз я спросил Эли, знает ли его мать, где он. В ответ я получил поток ругательств. Из них выходило, что ему все равно, что его мать знает или не знает, и что он считает ее лично виновной в трагедии в кинотеатре «Мажестик».
– Когда мы были маленькие, она часами держала Джейкоба запертым в шкафу. И била его вешалкой для одежды, – сказал Эли, сообщая мне таким непрямым способом, что с ним его мать обращалась похожим образом, если не хуже.
Это наблюдение я решил не облекать в слова. Вместо этого я спросил, не станет ли мать его разыскивать, на что Эли гордо ответил, что ему исполнилось восемнадцать, а стало быть, он уже взрослый мужчина, и потому в моем вопросе нет никакого смысла.
Я вспомнил, как Вы, Карл, сказали мне однажды, во время одной из первых наших встреч, что я дожил почти до пятидесяти, но так и не стал взрослым мужчиной. Это воспоминание наполнило меня жалостью к Эли, который пытался простым усилием воли переместить себя во взрослость, не выполнив положенной работы. И вот теперь я имею смелость взяться ему помогать, не завершив процесс собственного юнгианского психоанализа с Вами, застряв в промежуточном положении между «вечным мальчиком» и истинной мужественностью. Но так уж сложились обстоятельства, и потому я со вздохом принимаю бремя, которое на меня возложено.
Мы оба были усталыми по дороге домой в машине. Голова Эли склонилась к левому плечу, глаза закрылись, и потому я старался не издавать лишних звуков и одновременно сознательно противиться одолевавшей меня самого сонливости, чтобы не попасть в аварию.
Мальчик проспал всю дорогу.
Когда мы въезжали во двор, он неожиданно заговорил.
– Может быть, это безумная затея, – сказал он, – но как вы думаете, я мог бы в качестве дипломного проекта сделать настоящее полнометражное кино?
Я снял машину с передачи, выключил зажигание и посмотрел на него. В его ответном взгляде явно читалась уязвимость. Я понял, что ему понадобилось набраться смелости, прежде чем он смог озвучить то, что от него требовала Личность, и потому ответил:
– Мне кажется, отличная мысль!
А потом, не до конца понимая, что именно говорю, добавил:
– А что касается защиты перед комиссией – вместо этого мы могли бы показать его в кинотеатре «Мажестик».
Он уставился на меня, смаргивая свое беспокойство, и тут до меня наконец дошло, что именно я только что предложил.
Мы сидели рядом в машине, глядя друг на друга. Ни один из нас не мог решиться высказать то, что чувствовал, – а именно, что на нашем пути какая-то высшая сила рассыпала хлебные крошки, и вот наконец настал момент подобрать первую из них и решиться пойти по их следу туда, куда они вели.
Я уже открыл рот, чтобы поделиться с Эли этой мыслью, но он молча открыл правую дверь, вылез, пересек двор, залез в палатку и застегнул полог до самого низа.
Когда домой вернулась Джилл с пакетом гамбургеров из «Кружки», я сказал ей, что Эли необходимо сейчас оставить в покое, но умолчал о том, чем мы занимались весь день, сказав только, что у нас были «мужские дела», в ответ на что она сказала:
– Вы случайно не собираетесь переселиться в пещеру и начать охотиться с копьями?
Это было сказано шутливо и необидно, так что я засмеялся и сказал:
– Не исключено.
Позже вечером заглянул Исайя. Я описал ему первый день дипломного проекта Эли, и он сказал, что хочет вместе со мной помолиться. Мы положили руки друг другу на плечи и склонили головы, так что наши лбы пришли в соприкосновение, а потом закрыли глаза. Потом он гулким голосом объявил:
– Отец наш всевышний, благослови безумную затею, которую задумал мой друг Лукас, и не оставь также Эли в его стремлении исцелиться и избавить себя от боли, и в конце концов обрести путь, на который Ты, в бесконечной милости своей, его наставил. Аминь.
Я повторил за ним: «Аминь», и тогда Исайя меня обнял, похлопал по спине и сказал:
– Я так рад, что ты снова работаешь с молодежью.
Этой ночью, когда я запер за собой дверь спальни, окрыленная Дарси уже ждала меня внутри, и я спросил ее, парит ли она теперь, когда у нее появилась способность летать, над Соколиной горой вместе с хищными птицами, но она в ответ только обволокла меня крылами и крепко прижала к себе – сообщая таким образом, что гордится мной. Последнее, что я запомнил перед тем, как потерять сознание – ее слова: «Путь вперед лежит через этого мальчика», как и много раз до того. Истина этого утверждения отозвалась в каждой жилке моего тела, как небесная гармония.
Следующим утром мне удалось добавить к своей коллекции ангельских перьев еще четыре штуки. Я высвободил их за стержни из одеяла, и каждое стало для меня еще одним подтверждением всего, в чем я имел возможность лично убедиться со времени нашей последней встречи.
Кажется, Вы упомянули как-то, что в юнгианских терминах это называется «компенсацией», но возможно, что я неправильно запомнил. Мы уже давно не обсуждали философию Юнга.
Я скоро напишу Вам еще, но пока позвольте попрощаться.
Ваш самый верный анализируемый,
Лукас
7
Дорогой Карл!
А Вы знали, что в сети можно заказать настоящие перья?
Для меня это явилось открытием, хотя, если подумать, ничего удивительного тут нет. Мы с Эли остановились на фазаньих – они создают впечатление сродни тигровым полосам, если их выкладывать в ряд. Ирония тут богатая, поскольку Эли хочет снять фильм ужасов, где он сам играл бы чудище, непонятое поначалу, но обладающее человеческой душой, как у Франкенштейна. Разница в том, что у нашего чудища будет совершенно здоровый собственный мозг и оно не станет убивать девочек – да и вообще никого не станет убивать. (Эли готов перечислить еще кучу отличий, но ужастики, мягко говоря, не мой конек.)
Мы с Эли долго спорили, как наше чудище будет выглядеть, учитывая ограниченный бюджет и тот факт, что у нас нет ни гримеров, ни специалистов по компьютерным эффектам. (Эли внес в копилку чуть больше четырехсот долларов, а изначально мы думали направить на проект деньги, полученные Джилл от страховой компании после фальшивых похорон Дарси.)
Эли все повторял:
– Каким образом мы, учитывая ограниченный бюджет и временные рамки, могли бы передать ощущение чуждости, которое одновременно отталкивало и привлекало бы среднего зрителя?
Похоже, что он пылает еще большей страстью к классическим фильмам ужасов, чем я предполагал, – но более в теоретическом ключе. Он их, разумеется, рассматривает как метафору. Как я уже упоминал, он и его брат Джейкоб проводили выходные за просмотром классических фильмов ужасов, пока Джейкоб не «отъехал», как выражается Эли. Они собрали внушительную коллекцию дисков, но за несколько месяцев до трагедии их мать внезапно отнесла ее всю в комиссионный магазин, сказав, что деньги ей понадобились на еду и ипотеку, хотя, насколько я понимаю, у нее была неплохая должность – директора или какого-то другого начальника в одной популярной телевизионной программе, которую, я уверен, Вы бы немедленно опознали, если бы я упомянул название, но я этого делать не стану, чтобы не привносить в эти письма политику. Вы всегда говорили, что политика – прямой путь к внутреннему расколу и бинарному мышлению, как я смог убедиться на собственном опыте, когда Сандра Койл использовала против меня стыд в качестве оружия на последнем собрании Выживших.