– Я тебя люблю, – сказал я ей прямо там, на переднем сиденье своей машины, и немедленно об этом пожалел.
Грубо.
Преждевременно.
Смехотворно.
Повисшее молчание сжало мое сердце, как тисками.
Но тут Дарси подняла голову и улыбнулась. Я заглянул в ее зеленые глаза и увидел в них ведьму – но иную, такую, которая исцеляла, исправляла, наполняла бескрайней надеждой.
– Я тебя тоже люблю, Лукас Гудгейм, – сказала она и поцеловала меня в губы.
Впрочем, вернемся к моей матери.
Я теперь просто внимательно слушаю ее по воскресеньям, наблюдая при этом, как большая стрелка на кухонных часах путешествует с двенадцати на шесть, и в нижней точке прекращаю разговор словами:
– Мама, я был очень рад поговорить с тобой сегодня, а теперь мне пора.
Она начинает возмущаться, говорить, что я ее не люблю, что общаюсь с ней «по секундомеру», пытается пробудить во мне чувство вины и заставить слушать ее дальше. Тогда я напоминаю самому себе, что меня ждет мальчик, которому я помогаю в его инициации, и фаллическая энергия этой миссии побуждает меня сесть прямее, прервать ее излияния, твердо заявить: «Продолжим на следующей неделе», повесить трубку и успешно противостоять желанию взять ее снова, когда она немедленно перезванивает.
Иногда к тому времени, как я заканчиваю, в кухню приходит Джилл. Она каждый раз смотрит на меня восхищенным взглядом и говорит что-нибудь наподобие: «Тебе положена медаль за то, что ты добровольно звонишь этой женщине каждую неделю». Я обычно пожимаю плечами и отворачиваюсь. Тогда она говорит: «Ты добрая душа, Лукас Гудгейм», наливает себе вина и уходит, оставляя меня переживать в себе телефонный звонок. Иногда я восстанавливаюсь так в одиночестве целый час.
Моя душа после разговоров с матерью никогда не кажется мне доброй. Никогда. Ни единого раза.
Я пытался поговорить об этих звонках с окрыленной Дарси, но она почти совсем перестала со мной разговаривать, если честно. Она все еще оборачивает меня крылами и крепко держит так каждую ночь. Она также все еще роняет перья, а я продолжаю собирать их в пакет. Я держу его на третьей полке ее шкафа, рядом с ее аккуратно сложенными свитерами. Я в каком-то смысле осознаю, что Дарси все больше и больше становится ангелом – то есть все меньше и меньше человеком. Я начинаю понимать, что моей жизни с окрыленной Дарси должен вскорости прийти конец и что внутренний отсчет уже пошел.
Меня подмывает обсудить это все с Джилл, особенно учитывая, что она все время повторяет, что я могу ей во всем довериться и что она совершенно серьезно готова выслушать все, что мне захочется ей рассказать. Она также клянется, что никогда и никому не расскажет о моих секретах, хотя она по крайней мере однажды именно так и сделала, проболтавшись Исайе про фильм ужасов еще до встречи в библиотеке. Я подробно опишу ее в следующем письме, потому что немного засыпаю, а у меня впереди еще ночь с Дарси в спальне за запертой дверью.
Карл. Карл. Карл.
Это я решил еще раз попробовать заставить Вас появиться внезапно передо мной, как Железный Ганс. Вдруг это побудит Вас написать мне в ответ, или позвонить, или даже постучаться в мою дверь. Вам не обязательно приводить с собой метафорическое подобие коня, доспехов и братьев-рыцарей, потому что обо всем этом я позабочусь, как для себя, так и для Эли.
Мне кажется, Вы можете мной гордиться. Да и собой, собственно. Неужели Вам не хочется воочию наблюдать плоды своих усилий?
Карл. Карл. Карл.
Это мой зов.
Слышите ли Вы его?
Ваш самый верный анализируемый,
Лукас
9
Дорогой Карл!
В тот вечер Джилл отвезла нас с Эли в библиотеку с таким расчетом, чтобы быть на месте за сорок пять минут до начала нашего выступления. Мы не хотели, чтобы кто-нибудь из прибывших заранее увидел чудовище прежде времени. Эли был уже костюме – включая перчатки и маску, – но мы накрыли его простыней, в которой прорезали две дырки для глаз. Выглядел он как самое настоящее привидение – вариант для детей, самый простой костюм на Хэллоуин.
Эли все время повторял, что ему жарко. По его словам, пот уже плескался в резиновых бахилах. Он вслух размышлял, что нужно было бы разносить костюм сильнее, повторяя: «Как же мы об этом не подумали». Он также примерно миллион раз заявил: «Надо прорезать щели для вентиляции – в тех местах, где они будут скрыты перьями, разумеется, – потому что иначе я тут сварюсь».
Джилл все время повторяла, что простыня привлечет не меньше внимания, чем оперенное чудище в полном облачении, но мы с Эли возражали, что все дело тут в искусстве сюрприза, что мы воспользуемся сценическими приемами, чтобы выставить наш план в самом выгодном свете, на что Джилл сказала: «Ну ладно», больше в смысле «я буду за вас болеть», чем «вы совсем чокнулись». Мы с Эли отметили ее положительный настрой, но самый большой заряд энергии я получил, когда по дороге в библиотеку взглянул вверх и на фоне облачного неба увидел Дарси, как бы указующую нам путь. Ее огромные крыла мерно и мощно вздымались, без труда поддерживая ее в воздухе над Мэйн-стрит. Я не мог понять, почему никто, кроме меня, не замечал ее в закатном небе, ведь это был первый раз, когда она явилась мне при свете солнца – а я-то считал, что это невозможно. Мне хотелось кричать в лицо каждого прохожего: «Взгляните наверх! Чудо! Исцеление!» В золотых лучах моя жена представляла собой дивное зрелище. Но голос где-то в глубине моей души спокойно и уверенно сказал мне: «Окрыленная Дарси – только для тебя, и ни для кого иного», что помогло мне вернуться на землю. Мне удалось не проболтаться, и вскоре мы уже прибыли на место – заехали на стоянку около городской библиотеки.
– Ты точно-точно уверен? – спросила еще раз Джилл. Эли высунул из-под простыни пернатую руку, сжатую в кулак, и я по ней хлопнул.
– В жизни не был уверен ни в чем сильнее, чем сейчас, – сказал я.
– Я тоже, – подтвердил Эли, а потом снова пробормотал что-то на тему того, как ему жарко, и даже сравнил себя с пиццей, задвинутой в глубину печи.
– Что ж, Лукас, – сказала Джилл, не обращая внимания на жалобы Эли, и улыбнулась. – Веди, а я за тобой.
– Подождите здесь, – сказал я и вылез из пикапа. По дороге к входу в городскую библиотеку я раздумывал о том, что она выглядит немного как домик хоббита и немного как что-то из «Гарри Поттера», поскольку построена из камня в стиле «средневековый замок с коньками и фронтонами». На левой стороне здания расположилась башенка, словно вышедшая из легенд о короле Артуре – можно было легко представить внутри нее Мерлина, работающего над заклинаниями.
– Ну, вперед, – сказал я и потянул на себя тяжелую дверь, окованную железом.
Робин Уизерс встретила меня самым крепким объятием, которое мне довелось испытать за всю свою жизнь. Она обхватила мою спину и сказала:
– Как я рада тебя видеть, Лукас. Ты и представить себе не можешь, как мы все по тебе скучали.
Мне было приятно это слушать, но в то же время нельзя было отвлекаться от главной цели, стоявшей передо мной этим вечером, – которая не включала в себя собирание коллекции объятий и комплиментов от Выживших.
Так что, выделив ей приличествующее ситуации время, в течение которого ее большая сережка успела оставить отпечаток на моей щеке, я осторожно высвободился и сказал:
– Вы мне верите?
– Разумеется, – ответила Робин. – Тебе я готова доверить свою жизнь.
Мне стало немного не по себе, хотя я и не совсем понял, что было этому причиной.
– Прошу внимания! – крикнул я на всю библиотеку. – Прошу вашего общего внимания!
Все повернулись ко мне.
– Сегодня я провожу здесь очень важную встречу. Для нее мне понадобится реквизит, который я намерен спрятать в шкафу в комнате для заседаний. Для меня очень важно, чтобы никто не видел, что именно я спрячу, поэтому я прошу всех присутствующих закрыть глаза, чтобы предоставить мне временную невидимость. Я приношу свои глубокие извинения, но это дело чрезвычайной важности, и кроме того, вашим глазам, наверное, не помешает немного отдохнуть после усердного чтения.
Все, включая Робин, продолжали на меня смотреть.
– Только на минутку! – заверил я их. – Так. Глаза закрыты!
Все обернулись к Робин, которая кивнула и немного помахала рукой в воздухе, как будто погладила что-то перед собой, после чего все закрыли глаза, включая и ее.
– Отлично. Не подглядывать! – сказал я и выбежал за Эли и Джилл, которая и помогла мне быстро провести чудище под простыней через стоянку и внутрь библиотеки.
– Пожалуйста, не открывайте глаза! Это очень важно! – крикнул я в качестве напоминания, и вид крепко зажмуренных век, куда бы я ни глянул, меня немного успокоил.
Водворив Эли в шкаф в комнате для заседаний, я высунулся в общий зал и крикнул:
– Глаза можно открыть! Я благодарю всех за помощь в нашем важном деле!
Потом я закрыл дверь и принялся раскладывать приготовленные конспекты на кафедре.
– Пусть Эли снимет хотя бы маску, иначе он может перегреться и потерять сознание, – сказала Джилл. Мне это показалось разумным, но, когда я открыл дверцу шкафа, выяснилось, что Эли уже сам снял не только маску, но и перчатки с бахилами. Волосы у него были насквозь мокрыми, и пот градом катился с тех участков кожи, которые не были покрыты костюмом.
– Я сейчас зажарюсь, – сказал он, тяжело дыша. Тогда я приподнял шкуру, прикрепленную сзади, и потянул за молнию. Под ней открылась вспотевшая спина, которая тоже приобрела багровый оттенок.
– Мне кажется, – добавил он, – этот костюм на размер меньше, чем надо. Когда он застегнут, мне трудно дышать. Но ничего страшного. Мне перед съемками не помешает немного похудеть. Я чувствую, что уже скинул фунтов пять за сегодня.
Неприятности с костюмом меня обеспокоили, особенно учитывая, сколько времени и денег было потрачено на его совершенствование, но времени об этом думать уже не было, поскольку назначенный час почти настал.