– С Рождеством, мама, – сказал я и повесил трубку.
Я вернулся в гостиную и убедил Джилл раскрыть большинство подарков Дарси, что она и сделала, хотя и неохотно. Джилл сказала, что кожаную куртку она сможет носить, но туфли оказались малы на целый размер. К счастью, я сохранил все чеки и сказал ей об этом. Она подтвердила, что крем для рук и лица найдет себе применение, как и душистые добавки в ванну и талон на массаж в салоне «Дзен». Дальше пошла мелочь, вроде одноразовых розовых лезвий для бритвы, женской пены для бритья и огромного пакета лакрицы, которую Дарси любила брать с собой в кино. Но потом Джилл открыла маленькую коробочку, в которой лежала пластиковая карточка, предоставляющая владельцу абонемент на бесплатное посещение кинотеатра «Мажестик» на весь следующий год. Она побледнела и спросила, почему мне пришло в голову завернуть это в качестве подарка.
Было видно, что ей не по себе, потому что глаза у нее широко распахнулись, а все тело задрожало.
– Это на когда они снова откроют кинотеатр, – объяснил я.
Дарси очень любила кино. Мы ходили каждые выходные.
Абонементы у нас всегда окупались, и не один раз. Мы дарили их друг дружке на каждое Рождество. Такая у нас была многолетняя традиция. Джилл тоже любит кино. Мы втроем бывали в «Мажестике» тысячу раз. Возможно, даже больше. Так что я был совершенно уверен, что абонемент ей пригодится, хотя она и не так ценила роспись на потолке Большого зала кинотеатра «Мажестик», как мы с Дарси. Что почему-то наводит меня сейчас на мысль, будто во внутреннем убранстве «Мажестика» есть какая-то деталь, которая ускользает из моей памяти, но при этом является важной и даже немного божественной.
Но Джилл просто сидела на полу и дрожала, держа в руках годовой абонемент.
До меня начало доходить, что я своими действиями испортил ей праздник, но я никак не мог взять в толк, каким именно образом. Неужели она думала, что Марк и Тони сломают здание с богатой историей только потому, что в нем один раз случилось трагическое событие? Отменить кино и потерять такое освященное место явилось бы для нас всех дополнительным наказанием. Какой же в этом смысл? Но выражение лица Джилл ясно давало понять, что она отказывается видеть логику моих аргументов. Не знаю почему, но это меня взбесило.
Так что я встал, схватил пальто и выбежал за дверь. Я глубоко засунул в карманы руки, сжатые в кулаки, и шагал так быстро, что это можно было почти назвать бегом. Огни рождественской иллюминации сливались в моем боковом зрении в ослепительные полосы электрической радости, а у меня при этом не было никакого способа ее в себя впустить. Словно я был оголодавшим нищим, отделенным стеклянной стеной от роскошного пиршества, искусно расставленного на длинном столе. Я мог сколько угодно колотиться в стекло – руками, ногами, даже головой, – но мне никогда не будет позволено даже попробовать эту еду. Я мог только смотреть и глотать слюни.
Я стучался к Вам в дверь, но Вы, разумеется, не ответили. Я также многократно прошел мимо дома Хансенов.
Не знаю, сколько миль я накрутил в тот день, но к тому времени, как полицейский Бобби поравнялся со мной в своей патрульной машине, солнце уже давно зашло.
– Мистер Гудгейм, – сказал он, опустив боковое стекло. – У меня тут тепло и уютно. Залезайте.
Мои уши превратились в ледышки, и я уже начал беспокоиться о долговременных последствиях обморожения, так что я не стал сопротивляться и исполнил приказание.
По дороге домой я никак не мог перестать дрожать, и в какой-то момент Бобби положил руку мне на левое плечо. Не знаю, хотел ли он меня таким образом согреть или просто успокоить и донести до меня мысль, что все будет хорошо. Я поднял правую руку и положил ее накрест, поверх его руки. Думаю, это означало: «Спасибо». Так мы и ехали дальше, застыв в этом положении.
Когда мы подрулили к моему дому, я спросил Бобби, не зайдет ли он выпить кофе, но он сказал, что ему пора домой к своей семье, и тут до меня дошло, что он разыскивал меня не по службе, а только потому, что Джилл его попросила. Я и так отнял у него достаточно времени в этот праздничный вечер, так что я кивнул и взошел на крыльцо. Он подождал, пока я войду внутрь дома, а потом включил передачу, помахал мне рукой и уехал.
В доме больше не играла рождественская музыка, а на полу больше не лежали обрывки оберточной бумаги. Кольцо подарков тоже исчезло. Я никогда их больше не видел, поэтому не могу в точности сказать, что с ними случилось. Джилл я обнаружил за кухонным столом. Она переносила все важные даты, которые мы с Джилл старались не пропустить – дни рождения, годовщины, когда нужно менять фильтр в кондиционере, – из прошлогоднего календаря с собаками, наряженными в пляжных спасателей, в новый, с ангельскими котиками. Что было немного странно, поскольку я не помнил, чтобы я принес календарь вниз из спальни, а это означало, что Джилл нарушила мое личное пространство, пока я отсутствовал. Я не давал ей на это разрешения. И переносить даты из старого календаря в новый я ей тоже не разрешал. По моей коже побежали щекотные мурашки, что случается всякий раз, когда кто-нибудь берет что-то, принадлежащее мне, без разрешения.
– Что ты делаешь? – спросил я, когда стало ясно, что она не собирается отрывать глаза от своего занятия.
Она не ответила, и тогда я пошел к себе в спальню и оставался там весь вечер и всю ночь. Когда явилась окрыленная Дарси, она сказала, что от Джилл нужно отстать на какое-то время, потому что она пережила шокирующее событие, а ангела, который помог бы ей справиться с последствиями, у нее не было. Это показалось мне разумным. На следующее утро елка исчезла, и мы с Джилл вернулись к своим прежним отношениям – до тех пор, пока не поехали вместе весной в Мэриленд, но об этом я Вам уже писал.
А рассказал я Вам эту рождественскую историю вот почему: она объясняет, каким образом Эли узнал, что в начале июля у Джилл день рождения. Ему об этом рассказал кухонный календарь с ангельскими котиками. Когда июньская страница с крылатым полосатым котенком, играющим на арфе, сменилась июльской, с крылатым взрослым котом в смокинге, парящим в облаках, освещенных солнцем, Эли сказал:
– А вы знаете, что на следующей неделе у Джилл день рождения? Седьмого числа.
Я ответил ему, что я, конечно же, знаю, хотя и забыл, и тогда он сказал:
– Вы обязательно должны для нее что-нибудь сделать.
– Я? Ты, наверное, имел в виду «мы»?
– Так, – сказал Эли и покачал головой. – Джилл кормит нас и весь Мажестик. Как насчет вы отведете ее в хороший ресторан? Пусть у нее хотя бы на один вечер будет отпуск. И пусть, для разнообразия, кто-нибудь покормит ее.
– А ты не захочешь присоединиться? – спросил я, и тогда он спросил, какие между мной и Джилл на самом деле отношения, на что я ответил, что мы уже много лет как лучшие друзья. Потом я сказал, что и я, и Джилл, и Дарси одновременно закончили ту же самую школу, в которой когда-то учился и он и в которой мы с ним и познакомились, когда я еще работал там с трудными подростками.
Тот факт, что мы все получили образование в одном и том же месте, Эли не заинтересовал. Он долго перечислял все то, что Джилл сделала для нас обоих, отметив, что она стирала, готовила, убирала, обеспечивала питание на читках, и это все сверх своей ежедневной работы.
– Так что, – закончил он веско, – в день рождения Джилл вы отведете ее в роскошный ресторан.
И не успел я опомниться, как уже сидел, облаченный в брюки и рубашку, на правом сиденье пикапа Джилл, который двигался в направлении центра Филадельфии. На Джилл было легкое платье, в выгодном свете выставляющее ее крепкие загорелые ноги, кожаные сандалии, подчеркивающие свежий лак на ногтях, и большие золотые сережки, выпирающие сквозь плотную занавесь светлых волос, уложенных специально на этот вечер.
Мы поставили машину в городском гараже и пешком добрались до ресторана, который назывался «215». Эли нашел его в интернете и сказал, что это «новое модное заведение».
Мы вошли, и Джилл сказала, что у нас заказан столик на имя «Мажестик Филмз Инкорпорейтед», потому что Эли использовал деловой счет и приложил кредитную карточку нашей зарегистрированной корпорации, которую Марк завел специально для таких случаев.
– Прошу вас, – отозвалась официантка и провела нас к отличному столику в углу, уютному и уединенному. Она выдала нам меню, после чего сказала:
– Голливуд не часто к нам заходит.
А потом подмигнула Джилл, не знаю, зачем.
Ресторан подавал испанские тапас – то есть заказывать нужно было много маленьких порций, с чем Джилл прекрасно справилась за нас обоих. Вскоре к столу начали прибывать разнообразные блюда, и их поток не прерывался в течение следующего часа. Джилл была на седьмом небе. Она все повторяла: «Какая прелесть. Ты чувствуешь?» Она задала официантам так много вопросов, что в конце концов шеф-повар вышел к нам и пригласил ее посетить кухню. Она с восторгом приняла приглашение. Было видно, что этому повару, хотя он был младше нас лет на десять, очень понравилась Джилл, потому что его глаза скользили по ее заду всякий раз, когда ее глаза были заняты очередной кипящей кастрюлей, скворчащей сковородой или раскаленным подносом в сверкающей печи. Он также легко касался руки Джилл, направляя ее то туда, то сюда, и ни разу не взглянул в мою сторону. Я волочился за ними, как забытый хвост. В животе у меня зародилось очень странное и незнакомое чувство, словно я проглотил что-то раскаленное, а потом я начал испытывать в отношении Джилл некоторое раздражение, непонятно почему.
Мы расплатились, и Джилл спросила, нельзя ли нам погулять немного по городу. Вечер был жарким, но не душным. В точности таким, чтобы разгорячить кожу и дать легким почувствовать тяжесть влажного городского воздуха.
Мы сели на скамейку в парке, и Джилл сказала:
– Сорок девять. Это как вообще?
Я пожал плечами, и она добавила:
– Жаль, что с нами нет Дарси.
Потом она взяла мою руку и прижала ее к себе. Я посмотрел на нее вопросительно, но она сказала: «Все хорошо». Потом мы просто сидели, глядя на прохожих, а она легонько поглаживала тыльную сторону моей ладони. Было немного щекотно, но также и завораживающе. Я просидел так, не шевелясь, около получаса.