Меня беспокоит мысль, что я использую Эли и фильм только для того, чтобы отвлечься от надвигающейся тьмы, которая стремится изгнать из меня все светлое. Мое состояние представляется мне все более пугающим.
Если совсем начистоту, то стоит мне перестать думать об Эли и о фильме, как мое горло перехватывает от ужаса, и я с трудом дышу. Вы – единственный человек, которому это известно. Я Вам доверяюсь. Я прощаю Вас за время, проведенное вдали от моих неврозов, но теперь, прошу Вас, не бросайте меня. Вы в каком-то смысле моя единственная надежда.
Заранее благодарный,
Ваш самый верный анализируемый,
Лукас
16
Дорогой Карл!
Прошу прощения, что так долго не писал. Я неважно себя чувствовал. Работа по завершению фильма ужасов отняла у меня последние силы. Только сейчас, спустя несколько недель после окончания съемок, я оказался в состоянии сесть за стол и составить еще одно письмо.
Эли и Тони начали заниматься монтажом еще в то время, пока шли съемки. Фильм в настоящий момент официально находится в стадии обработки материала, и – по причинам, которые мне не окончательно ясны, – внезапно настала страшная спешка, чтобы показать премьеру до конца лета. Как следствие этого, внутри оранжевой палатки у меня во дворе больше не зажигается по вечерам огонек. Эли переселился к Тони и Марку на постоянной основе. Мы с Джилл его почти не видим.
Не знаю почему, но в последнее время у меня в голове крутится мелодия песенки про волшебного дракона Паффа, и я никак не могу ее оттуда выгнать, как ни стараюсь. У отца была пластинка Питера, Пола и Мэри, и я часто слышал ее в детстве. От этой песни мне всегда становилось грустно. Но в то же время «Волшебный дракон» мне нравится. Сначала я думал, что Пафф – это окрыленная Дарси, а я – мальчик по имени Джеки Пейпер, которому удается подружиться с благородным драконом. Но потом до меня дошло, что Пафф – это я сам, а Джеки Пейпер – Эли, потому что в последнее время, с тех пор как Эли исчез из моей жизни, я в каком-то смысле удалился в психологическую пещеру. Драконьи проказы, как в песенке, мне перестали удаваться. Я с трудом нахожу в себе силы и смелость. Да и дорожка, усаженная вишневыми деревьями, мне уже давно не попадалась.
Каждый раз, когда отец ставил пластинку Питера, Пола и Мэри и начиналась вышеупомянутая песня, я думал о том, удастся ли мне когда-нибудь найти собственного волшебного дракона. Мне так отчаянно хотелось заиметь его себе в друзья, что у меня иногда слезы на глаза наворачивались – наверное, потому что я тогда был очень одинок.
Эли теперь живет у Марка и Тони. Это нормально.
Джилл все еще со мной.
Если честно, я потерял способность радоваться нашему художественному проекту с той же силой, с которой ему радуется Эли. Тот уверенный в себе Иной Лукас больше не появлялся, как я его ни звал себе на помощь. И я теперь почти уверен, что окрыленная Дарси улетела наконец в сияние, даже не попрощавшись. Я ее не виню. В конце концов, остальные шестнадцать жертв не смогли сопротивляться притяжению света ни секунды, не говоря уж о месяцах, в течение которых Дарси изо всех сил помогала мне держаться.
Не знаю, говорил ли я Вам об этом когда-нибудь, но раньше каждую ночь в успокоительной темноте спальни мы с Дарси перечисляли все то, за что чувствовали благодарность. Кот Джастин как правило лежал при этом между нами, свернувшись клубком, и тоже благодарственно мурлыкал. Дарси всегда была благодарна за возможность заниматься со своими учениками, потому что они предоставляли ей цель в жизни и давали надежду на будущее. Она была логопедом и помогала детям обернуть губы и языки вокруг скользких гласных и упрямых согласных. Она все время рассказывала об этих малышах с таким воодушевлением, что не влюбиться в мою жену в эти моменты было просто невозможно. Я часто думал о том, кто теперь помогает бывшим ученикам Дарси и любит ли этот человек их с той же щедростью, что и она. Я даже собрался однажды зайти в начальную школу, найти там логопеда и разъяснить ему, или ей, насколько важной является эта работа. Дальше стоянки машин перед школой мне продвинуться не удалось. Словно кто-то воздвиг невидимые стены вокруг всех школ города Мажестик – силовое поле, которое не пускает меня внутрь.
Я во время наших сеансов благодарности говорил Дарси, что тоже благодарен за своих воспитанников, потому что мне нравилось помогать им с их проблемами, так же, как сейчас я благодарен за выпавшую мне возможность помочь Эли в тот момент, когда никому в городе не хотелось тратить на него силы и время.
Дарси всегда говорила, что благодарна за своего чуткого мужа, а я отвечал, что благодарен за свою добрую и мудрую жену.
Мы также перечисляли крышу над головой и еду на столе, имена наших друзей, возможность ходить в дальние прогулки и жить в безопасном городе, лекарство, которое Дарси принимала от диабета, и контактные линзы, дающие мне способность видеть. Но кроме того мы упоминали и Ваше имя, Карл, поскольку Вы так усердно помогали мне с отцовским и материнским комплексами и с ранами, вынесенными из детства. Ваши усилия по моему исцелению, разумеется, шли на пользу Дарси ничуть не менее, чем мне самому. Дарси сама произносила Ваше имя каждую ночь в темноте как часть списка благодарности, и кот Джастин мурлыкал согласно, лежа на подушке между нами.
Я сижу сейчас у себя за этим письмом, а Джилл находится в соседней комнате. Лучшая подруга моей жены отделена от меня стеной толщиной в шесть дюймов. Два двухдюймовых слоя штукатурки, а между ними теплоизоляция. Если хорошенько ударить в стену кулаком, я пробью ее насквозь. И вместе с тем я ощущаю болезненное одиночество. Я осознаю свою неблагодарность, особенно учитывая, как много жителей Мажестика объединились вокруг Эли и его фильма ужасов.
Перед началом съемок Тони выдал нам всем предостережение. Он сказал:
– Первые несколько минут перед камерой покажутся вам невероятно захватывающими. Все последующее время вы будете зевать от скуки.
Я тогда не мог себе представить, как такое возможно, но когда стало ясно, сколько времени требуется, чтобы снять сцену длиной в полминуты – развести актеров, расставить свет, собрать звуковиков, выверить угол камеры, позаботиться о костюмах и гриме, а потом делать дубль за дублем, повторяя одни и те же слова тысячу раз, – до меня начало доходить, что кинематограф – тяжелый труд, и вовсе не такой увлекательный, как могло бы показаться со стороны.
Со мной также начало происходить нечто странное. Все помогали друг дружке, поддерживали положительный настрой и радовались возможности отвлечься от мыслей о трагедии, которую каждый из нас продолжал переживать внутри себя. На площадке постоянно царил дух отчаянного единения. Объятия, смех, иногда даже песни и танцы. Словно все мы вернулись в детство и пытались угодить родителям, которые при этом оставались невидимыми, если Вы понимаете, о чем я. Мы были образцовыми детками, выполняли указания Эли и Тони добровольно и радостно. Хесус Гомес изготовил белые футболки с надписью «Работы по восстановлению кинотеатра „Мажестик“» золотыми буквами на груди. Их постоянно носили все, кто не был непосредственно занят в кадре, что требовало правильного костюма из костюмобиля Арлен, который послушно следовал за нами по всему городу. Даже те, кто не был с нами в кинотеатре во время трагедии, выходили из домов и наблюдали за нами, уважительно и любознательно. Некоторые предлагали помощь, а другие делали Тони и Марку пожертвования, помогавшие им справиться с растущим бюджетом фильма.
Но чем больше жителей вызывались помочь Эли, чем больше город излечивался, тем более одиноко становилось мне самому. Я снова начал чувствовать, что исчезаю. Я начал сторониться зеркал, в страхе, что однажды не смогу увидеть собственное отражение. К счастью, большая часть времени и внимания окружающих была занята съемками, и никто не замечал моего постепенного отстранения. Никто не сказал ни слова, кроме Джилл, которая начала каждый вечер задавать мне один и тот же вопрос. У нас стало ежевечерней традицией качаться плечом к плечу в любимом гамаке Дарси.
– Все в порядке, Лукас? – спрашивала она.
– Ага, – отвечал я.
Тогда она брала меня за руку и легонько сжимала ее, в смысле: «Я знаю, что ты меня обманываешь, но ничего страшного, я с тобой».
Это никак не рассеивало моего одиночества.
Джилл назначила своего помощника Рэнди главным по провизии для работающих над фильмом. Так много жителей Мажестика вызвались помогать с готовкой и раздачей еды, что Джилл смогла уделять почти все свое внимание мне, тем более, что «Кружку» она во все протяжение нашего артистического начинания закрыла.
– Джилл тебя вытащит, – говорил мне Исайя всякий раз, когда натыкался на меня на задворках нашего обширного кинематографического предприятия. Потом он легонько трепал меня по щеке и добавлял:
– Эта женщина тебя не бросит, друг мой. И Господь тебя не бросит.
Молитвы Исайи и пожатия Джилл мне никак не помогали. Я понимаю, что с моей стороны это неблагодарность, но так оно и есть.
Забавно. Я в последнее время много думаю о своем отце и о том, как он однажды записался тренировать бейсбольную команду нашей младшей школы. Мы носили темно-зеленую форму и назывались «Кентавры», что, если задуматься, немного странное имя для бейсбольной команды, хотя вряд ли его придумал мой папа. У других команд были обычные названия – «Львы», «Медведи», «Тигры», и тут вдруг ни с того ни с сего команда полулюдей-полуконей.
В бейсбол я играл посредственно, и к тому же отец никогда особенно спортом не интересовался, поэтому когда он объявил, что будет нашим тренером, меня это удивило. Первое, что он сделал в этой должности, – отвел меня в магазин спорттоваров за перчаткой и битой.
– Выбирай с умом, потому что выглядеть нужно достойным образом, – сказал он, как я сейчас помню.
Я не знал, какая бита и какая перчатка позволили бы мне выглядеть достойным бейсболистом. Разве не любая? Помню, что я очень волновался, оглядывая стены, увешанные бейсбольным инвентарем в здании, которое прежде было спортивным магазином города Мажестик. Теперь в нем «Старбакс». Мне приглянулась черная перчатка с золотыми буквами, но когда я указал на нее, отец нахмурился и сказал: