Вы неоднократно бывали в кинотеатре «Мажестик», и потому прекрасно знаете, что именно я увидел в чудесной росписи на потолке – деталь, которую Личность без следа вытерла из моей памяти. Ангельское воинство, величественно парящее в небесах, широко распахнув крыла. Как только я увидел их, заклятие, наложенное на меня моим подсознанием в момент, когда я посмотрел на свои руки и понял, что с них капает кровь, разрушилось. И вот, стоя на сцене и глядя на ангелов, навечно замерших на потолке здания кинотеатра «Мажестик», в котором я должен был произнести речь, я одновременно находился в зале, в предыдущем декабре. Жизнь покидала мою жену, а на экране черно-белый Джимми Стюарт провозглашал: «С Рождеством, посетители кинотеатра!» Потом я отчаянно пытался остановить кровь, вытекающую из Дарси. Но мои руки не могли удержать алую жидкость внутри ее черепа и горла, и мне было ясно видно, что ее глаза, отражавшие происходящее на экране, уже превратились в два холодных зеркальца. Я слышал крики и стоны на соседних местах, прерываемые непристойными хлопками пистолетов Джейкоба Хансена. Он прижимал их дула к все новым головам и шеям, выполняя, как я потом узнал, «контактные выстрелы».
На первых занятиях групповой терапии некоторые предположили, что Джейкобу Хансену хотелось заставить страдать оставшихся в живых сильнее, чем ему хотелось убить наших близких. В обсуждениях с различными специалистами по душевному здоровью мы также узнали, что крайняя жестокость в сочетании с темнотой одних посетителей кинотеатра приковала к месту, а других заставила рвануться к аварийному выходу, который Джейкоб за несколько минут до того заблокировал снаружи своей машиной. Расстреливать неподвижно сидящих в креслах было просто. Целиться в сплошную массу спин у застрявшей двери было еще проще.
Я не могу быть полностью уверен, но мне кажется, что Дарси стала первой жертвой Джейкоба. Я не помню выстрелов и криков до того момента, как Джейкоб оборвал жизнь моей жены. Как и многие другие, Дарси любила сидеть в первом ряду второй от сцены секции кресел, чтобы иметь возможность вытянуть ноги в проход. В тот вечер мы немного запоздали, и поэтому единственные места в проходе остались только с самого края, сразу за дверью в фойе, через которую Джейкоб и вошел в зал.
И как раз в ту секунду, как мое сознание распадалось на части – в то же время, как душа Дарси покидала ее тело, – сильная и уверенная версия меня поднялась и отстранила меня от управления. Я вскочил и побежал по направлению к вспышкам и хлопкам. Потом мои ноги оторвались от земли, и я всей тяжестью своего тела обрушился на позвоночник юного убийцы. Мы оба упали на пол, я сгреб в кулаке пригоршню его волос и принялся вбивать его лицо в бетон – раз за разом, раз за разом, чувствуя, как кости его черепа подаются, размягчаются с каждым движением моей правой руки. Я в это время находился снаружи от самого себя, наблюдая за сущностью, в которую вселился демон – Иной Лукас не мог остановиться и продолжал до тех пор, пока полицейский Бобби, спустя минут десять или около того, не оттащил меня от обмякшего окровавленного тела.
И каким-то образом в тот вечер, когда должна была состояться премьера фильма ужасов, находясь на сцене, в одиночестве, в смокинге, на коленях, осыпая себя ударами и переживая заново свою травму на виду у полного зала, я одновременно стоял перед Вашим домом, Карл, заглядывая в окна первого этажа.
До Рождества остается три дня или около того. Все похороны прошли. Думаю, это вечер того дня, когда состоялись последние из них. Я вижу Ваше тело, словно парящее в воздухе. Стол в столовой отодвинут в сторону. Одинокий стул прямо под Вами опрокинут. Мои глаза путешествуют вверх, и я вижу оранжевый шнур удлинителя, обмотанный несколько раз вокруг Вашей шеи и закрепленный на крюке люстры. Потом я вышибаю плечом Вашу заднюю дверь, соседи звонят в полицию, я пытаюсь Вас снять, но это невозможно сделать в одиночку, и все, что мне удается, – это поддерживать Ваше окоченевшее тело так, чтобы Ваше горло больше не было сдавлено. Я удерживал Ваш вес на своей спине, пока ноги подо мной не подкосились. Я кричал, пока не охрип. Я в самом деле пытался спасти Вас, Карл, потому что любил Вас – сильнее, чем Вы догадывались.
Финеас говорит, что любить своего психоаналитика – это нормальное чувство, и даже, возможно, знак, что алхимический процесс переназначения родителей происходит успешно. Я понимаю, что Вы сделали то, что сделали, не с целью меня наказать, а скорее всего потому, что не могли представить себе жизнь без Леандры или были не в состоянии справиться с последствиями произошедшего с нами всеми в тот вечер в кинотеатре «Мажестик» несчастья. Как человек, переживший крайне болезненную и в значительной степени непроизвольную реакцию на трагедию, я отлично понимаю, как сознание может не выдержать. Я не стану Вас осуждать. Все, что мне хотелось бы, – это вернуться в тот день и заглянуть в Ваши окна чуть раньше. Кто знает, возможно, я смог бы упредить Ваше намерение.
В своих мечтах я всегда застаю Вас в решительный момент, обычно когда Вы прикрепляете шнур к крюку люстры. Я врываюсь в Вашу столовую, и Вы виновато падаете в мои объятия. Я похлопываю Вас по спине и повторяю, что все будет в порядке и что мы найдем для Вас помощь.
Даже Финеас, наверное, смог бы провести Вас через самый черный период. Кто знает?
После моего весьма публичного нервного срыва на премьере фельдшеры отвезли меня в заведение для душевнобольных, где – не спросив моего согласия – меня накачали таким количеством успокоительного, что я заснул как убитый. Но прежде, чем потерять сознание, я успел понять, что тот шум, тот ветер в голых кронах, исходящий из глубины, был криком души. Последнее, что я запомнил перед тем, как наступила тьма, – это невероятная, окончательная уверенность: никогда больше я не хотел слышать этот звук, звук истекающей из меня жизни под вопли моей собственной души.
По этой причине я послушно принимал все таблетки, предлагаемые мне врачами. Лекарства держали меня в состоянии отупения, я пускал слюни и засыпал сидя перед телевизором, по которому как раз начали крутить первые рекламные ролики кампании Сандры Койл. Теперь-то она губернатор штата, так что я привык видеть ее говорящую голову в телевизоре и молчащее лицо на плакатах, но тогда мне казалось, что я провалился в параллельную вселенную. Помню, меня занимал вопрос, каким же образом Сандре удалось переплавить крик своей души в политический золотой запас, в то время как мне досталась пластиковая кушетка в отделении для буйных, с которой у меня даже не было сил встать.
Вместе со мной в отделении было довольно много народа, но ни с кем из них я не смог установить контакт. С другой стороны, никому из них также не удалось установить контакт со мной. Тем, кто вели себя сравнительно нормально, полагались дополнительные привилегии – они могли проводить время на открытом пятачке газона, примыкающего к общему залу и огороженного с четырех сторон стеклянными панелями, которые удерживали менее вменяемых от выхода на лужайку без разрешения. Нормальные, выходившие туда, казались мне тогда божествами, озаренными небесным светом, – еще немного, и они воспарят к небесам. Если бы только мне позволено было вступить в пределы этого сияющего куба, думал я тогда, все мои страдания закончились бы. Но лекарства мешали мне даже встать с места, не говоря уж о том, чтобы переместиться выше в цепочке созданной в больнице экосистемы психического здоровья.
Уверен, что Джилл и Исайя не оставляли попыток высвободить меня или хотя бы повидаться со мной, но мне было сказано, что свидания будут позволены не раньше, чем через пять дней, а номера их телефонов у меня в памяти не сохранились, потому что все они были внесены в адресную книгу на моем собственном телефоне, который у меня отобрали по прибытии. Так что древний телефон-автомат на стене был для меня совершенно бесполезен.
Меня постоянно вызывали в кабинеты психологов и социальных работников и задавали там бессмысленные вопросы: «В чем я вижу цели своего лечения?», или «Каким образом я собираюсь финансово поддерживать себя в будущем?», или «Есть ли у меня доступ к стабильной социальной группе?», или «Завершил ли я должным образом период траура по своей жене?» Только когда я попал под замок, мне открылась истинная тяжесть Вашего отсутствия, Карл.
«Мне необходим юнгианский психоаналитик», повторял я им. Я даже обещал не быть слишком разборчивым. Я не собирался требовать диплома института Юнга в Цюрихе. Но я наотрез отказывался от наблюдения не-юнгианцем, что, как мне кажется, невероятно оскорбило весь лечащий персонал этого заведения. Одна из социальных работников, девушка, с виду не сильно старше, чем Эли, даже закатила глаза, когда в очередной раз это услышала. Но по большей части я сидел на кушетке перед телевизором в общей комнате, постоянно засыпая и пуская слюни, а говорящая голова Сандры Койл все время выскакивала на экран и принималась вещать об опасностях беспорядочного владения огнестрельным оружием. Я убеждал себя, что спать – это не стыдно, что я эмоционально и душевно истощен и что налаживание контакта с окружающими может подождать до завтра, когда я буду более отдохнувшим.
А потом появились Исайя и Джилл и сказали, что мне пора уезжать, на что я ответил, что тут какая-то ошибка, потому что прошел всего день с моего прибытия – два, самое большое. Но они настаивали, что я здесь уже три недели, во что мне было очень сложно поверить. Когда мы вышли из здания и пошли к машине Исайи, я помню, что заметил пожелтевшие листья на деревьях, и меня это испугало – передо мной было вещественное доказательство, что я где-то утратил значительное количество времени. Джилл села рядом со мной на заднее сиденье, а Исайя вел машину, и тут я осознал, что никогда уже не смогу вступить в пределы волшебного куба, пронизанного солнцем, и вознестись оттуда к небесам, и это заставило меня почувствовать такую глубокую грусть, что я с трудом мог ее выносить – хотя, без всякого сомнения, гораздо предпочтительнее в моей ситуации было оказаться спасенным своими друзьями.