Дальше я помню, что пришел в себя на заднем сиденье. Мое тело было свернуто калачиком, а голова лежала у Джилл на коленях. Джилл поглаживала мои волосы. Они с Исайей переговаривались шепотом, из чего я заключил, что они считали меня все еще спящим, и потому закрыл глаза и притворился, что сплю.
– Не знаю, правильно ли мы все делаем, – сказал сидящий за рулем мой лучший друг мужского пола.
– Ну, не оставлять же его в этом ужасном месте, – сказала Джилл.
– Ты его не удержишь, если с ним снова случится срыв.
– Не случится.
– Откуда ты знаешь?
Тут я, кажется, и в самом деле заснул, потому что больше ничего из нашей поездки у меня в памяти не сохранилось.
Потом Джилл и Исайя помогли мне выбраться из машины, а когда я огляделся, то обнаружил, что мой двор полностью покрыт плакатами, цветами и плюшевыми игрушками. На передней стене, как огромная улыбка, висела растяжка, белая с золотыми буквами, и это зародило во мне подозрение, что смастерил ее Хесус Гомес, поскольку она очень напоминала те майки, которые он нам всем раздал. Она гласила: «Мажестик с тобой, Лукас!»
Две недели спустя, перед началом ставшего с тех пор традиционным воскресного футбольного матча – большую часть прошедших четырех лет я стоял на воротах в основном составе, – Хеcyc торжественно вручил мне новенькую пару белых с золотом вратарских перчаток. Я поблагодарил его, а он сказал, что это самое меньшее, чем он может выразить свою благодарность мне.
– Но я сделаю больше, мой уважаемый друг, – добавил он, улыбаясь во весь рот. Потом он легонько выбил кулаками дробь у меня на правой стороне груди, словно я был боксерской грушей. – Твоя цель очень простая. Мяч не должен угодить в сетку. Но не беспокойся, если сегодня противник закатит тебе парочку. Знаешь почему? Потому что мы будем здесь в следующее воскресенье, и в следующее, и так всегда, и поэтому у нас с тобой, Лукас Гудгейм, будет время научиться. Понятно?
Я кивнул, и тогда он использовал в качестве боксерской груши левую сторону моей груди. Когда он закончил с этим занятием, он поднял к небу обе руки, сжатые в кулаки, и прокричал:
– Да здравствует воскресное утро!
После чего побежал к центру поля, разыгрывать мяч. Хесус – наш центральный нападающий, а также лучший бомбардир чемпионата.
Но вернемся в мой двор в тот день, когда меня отпустили из больницы для душевнобольных. Мне хотелось прочитать каждое слово. Когда я как следует огляделся, мне стало не по себе, потому что я прикинул количество благодарственных карточек, которые мне придется написать, и я начал беспокоиться, сколько марок мне придется купить и где я буду доставать правильные обратные адреса, и тут Джилл сказала:
– Это любовь, Лукас. От нее улыбаются, а не хмурятся.
Я послушно задрал уголки губ кверху, и мы вошли в дом.
Дом сиял чистотой. Окна были вымыты. На коврах все еще виднелись следы от пылесоса. Запах был одновременно как от свежевыглаженного белья и от сосновой смолы. В холодильнике и морозилке теснились десятки готовых блюд, каждое в собственной пластиковой коробке с подписанной маркером фамилией – все разные. Я опознал всех Выживших, но кроме них были и другие, незнакомые мне.
– От еды пришлось начать отказываться, – сказала Джилл, и я кивнул, потому что в холодильнике буквально не осталось больше места.
Внезапно силы оставили меня, я поднялся в нашу с Дарси спальню и рухнул на кровать, где немедленно заснул. Мне не снилось ничего.
Когда Джилл меня разбудила, было уже темно. Она сказала, что Исайя хотел бы со мной поговорить. Я подумал, что он собирается мне позвонить, и поэтому удивился, когда Джилл протянула мне планшет, на экране которого сияли лица Исайи и Бесс.
– Ализа родила, – сказала Бесс, и из ее левого глаза на щеку пролился небольшой поток.
– Девочка, – сказал Исайя. – Назвали Мажеста. Сокращенно Маж. Представляешь?
– Семь фунтов и две унции чистого счастья. Совершенно здоровая.
– Я хотел, чтобы мой самый близкий друг во всем свете был первым, кто узнает.
– Мы тебя снова наберем, когда доберемся до Калифорнии.
Кажется, я оказался в состоянии поздравить их и сказать, что я их всех люблю, но уверенным быть сложно, поскольку я все еще чувствовал себя совершенно выжатым. Потом я снова закрыл глаза и проспал еще четырнадцать часов подряд. Мне это известно потому, что Джилл, готовя мне обед на следующий день, повторяла: «Ты проспал четырнадцать часов подряд!»
Потом высокий человек с бородкой клинышком и седеющей шевелюрой до плеч присел рядом со мной на диван, представился Финеасом, а потом сказал:
– Не хотели бы вы заняться со мной алхимическим процессом?
Из этого я заключил, что передо мной юнгианский психоаналитик, а следовательно, я снова в надежных руках.
Финеас произнес небольшую речь, сказав, что мы доберемся до первопричины моего расстройства, а не будем лечить только симптомы, и я понял, что наконец получу лекарство, которое меня в самом деле исцелит, а не просто усыпит. Но я не удержался и спросил, не боится ли он меня, учитывая, что Джилл наверняка рассказала ему, на что я способен в отношении как себя самого, так и окружающих.
Он в ответ спросил, случалось ли мне нападать на людей, которые не пытались в этот момент убить моих друзей и близких.
Конечно же нет, ответил я.
Тогда он спросил, сколько случаев нанесения телесных повреждений самому себе я могу вспомнить за три года, предшествовавших трагедии в кинотеатре «Мажестик».
– Ни одного, – честно ответил я.
Тогда он утвердительно кивнул и спросил, не могло ли мое саморазрушительное поведение перед премьерой быть частью абстинентного синдрома, поскольку мой психоанализ был внезапно прекращен и никакого плана дальнейшей работы по восстановлению моего душевного здоровья не существовало.
Я признал, что мое обращение к насилию и в самом деле было вызвано чрезвычайными обстоятельствами и что я понимал, к чему он клонит, но все же сказал:
– Вне зависимости от обстоятельств, или от намерений, или от мотивации, или от того факта, что своими действиями я спас людские жизни, – я убийца, Финеас. По самому определению этого слова. Я лишил человека жизни.
– В каждом из нас живет убийца, – сказал Финеас небрежно, как будто его вовсе не волновало то, что я сделал. Он даже не прервал визуальный контакт. – Во мне безусловно живет убийца. Как и в Джилл, и в Исайе, и в каждом человеке, с которым вы когда-либо встречались. Эти наши внутренние убийцы заботятся о нашей безопасности уже многие тысячи лет. Они нас кормили. Они позволяли выжить нашим семьям. Они защищали наши страны, когда психопатические диктаторы пытались нас себе подчинить.
Я понял, о чем он говорит, но внезапно ощутил, что больше не могу поддерживать с ним визуальный контакт.
Тогда он сказал, что более точным – и менее осуждающим – способом говорить об этой силе, живущей внутри меня, было бы назвать ее «воином». Храбрым и благородным воином. Он сказал, что именно таким меня и видел весь Мажестик. И что настало время пожать этому внутреннему воину руку. И возможно, даже поблагодарить за его героические действия. За все, чем он пожертвовал, чтобы спасти людские жизни.
Когда он закончил все это объяснять, я едва дышал. А в конце нашего знакомства Финеас объявил, что нам необходимо встречаться трижды в неделю, и это вынудило меня признаться, что я, по всей вероятности, не смогу себе позволить платить по его расценкам в таких количествах.
– Все уже улажено, – сказал Финеас и направился к двери. – Увидимся завтра. И начинайте вести дневник сновидений, какими бы незначительными они вам ни казались. Мне нужно знать, что говорит подсознание.
Он вышел, я обернулся и увидел, что Джилл спускается вниз по лестнице. Она спросила, как прошло знакомство.
– Кто будет платить за мой психоанализ?
– У тебя все еще осталась медицинская страховка через школу. Как тебе понравился Финеас? Мне кажется, он замечательный. И очень тебе подходит.
– Школьный полис не покрывает психоанализ, тем более трижды в неделю, – сказал я.
Джилл обогнула балясину в основании лестницы и попыталась ускользнуть на кухню, бросив на ходу:
– Что ты будешь на обед?
– Кто платит за мой психоанализ? – повторил я и понял, что почти кричу. Меня это удивило.
Джилл повернулась и посмотрела на меня.
– Я.
– Но у тебя нет такого количества свободных…
– Я продала дом, – сказала она и закусила нижнюю губу с левой стороны. – Надеюсь, ты не против, что я теперь поселилась здесь. Так что ты хочешь есть?
Джилл открыла холодильник и начала выкликать названия тех из блюд, которые уже оттаяли, но я не мог сосредоточиться на том, что она говорила, в основном потому, что пытался осознать тот факт, что мы с ней теперь живем вместе на постоянной основе. Нет, само по себе меня это ничуть не беспокоило. Но я знал, сколько времени и усилий необходимо, чтобы выплатить значительную часть закладной за дом, особенно если для этого приходится кормить завтраком и обедом жителей города Мажестик в штате Пенсильвания. Я также знал, сколько стоит сеанс психоанализа и с какой скоростью эти расходы поглотят сбережения Джилл. Но вместе с тем я признавал, что психоанализ мне был совершенно необходим. Эти мысли гонялись друг за дружкой у меня в голове, спутавшись в гордиев узел.
В конце концов я решил, что стану вести подробный счет всем средствам, которые тратятся на мои встречи с Финеасом, а потом возмещу Джилл все убытки, как только смогу снова выйти на работу – поскольку вовсе не был уверен, что с началом нового учебного года моя должность не была заполнена кем-то более нормальным, чем я, и что таким образом моя зарплата, превратившаяся в длительные отпускные, не прекратит поступать на мой счет.
Я спросил, как поживает Эли, и Джилл сказала, что Марку и Тони действительно удалось устроить его в виде исключения в какой-то калифорнийский университет на отделение кинематографии начиная с осеннего семестра, и он даже получил стипендию на стажировку при киностудии. Мальчик уже улетел в Калифорнию, а билет ему взяла за свои авиационные бонусы Выжившая Трейси Фэрроу. Так же, как и Ализа, Эли впоследствии обосновался в Калифорнии, а в летние каникулы занимался тем, что подрабатывал на съемочных площадках фильмов независимых режиссеров. Время от времени новости о нем достигали меня через Марка и Тони, но сам Эли никогда не связывался со мной напрямую. Я догадался, что теперь-то он наверняка узнал о моем непосредственном участии в судьбе его брата, и потому я больше не услышу от него ни единого слова. Его внезапное отсутствие в моей жизни причиняло мне боль, но я ни в коем случае его не винил и желал ему только добра.