В прошлый раз я видел маму и приемного отца Джилл в тот день, когда она выходила замуж за Дерека. Они оказались похожими на ту версию себя, только немного более усохшими и сморщенными – и это несмотря на то, что оба много ходили и были вегетарианцами. Мы вместе сели за завтрак – бананы, арахисовое масло и хлеб с изюмом, – и мне бросилось в глаза, насколько свободно себя чувствует Джилл в присутствии родителей. Они оба улыбались, внимательно слушали свою дочь, часто касались ее, обнимали и целовали. Я никак не мог отделаться от мысли, что если бы мне достались вполовину такие чуткие родители, я ни за что не стал бы жить от них так далеко.
Позже, когда мы с Джилл отправились гулять по заповеднику, я спросил, почему она позволила такому значительному расстоянию отделять ее от родителей. Она ответила, что для того, чтобы жить ближе ко мне и Дарси. Я снова задал свой вопрос, на этот раз более настойчиво. Она снова сказала, что Дарси была ей лучшим другом и что она не могла с ней расстаться. Потом она добавила, что Дарс помогла ей пробиться через довольно мрачный период в жизни, связанный с ее биологическим отцом, когда она была еще в старшей школе. Она произнесла это таким голосом, что я понял, что продолжать задавать вопросы не стоит, и я не стал их задавать. Дарси однажды рассказала мне, что именно биологический отец Джилл с ней делал и как это побудило ее выйти замуж за Дерека, потому что она была запрограммирована на оправдание насилия. И что нынешний приемный отец Джилл помог им с матерью сбежать от ее отца, и поэтому Джилл считает его своим настоящим отцом, и даже взяла его фамилию и носит ее по сей день. Мне кажется, Джилл поняла, что мне все это уже известно. Я так почувствовал, и поэтому промолчал.
– Кроме того, – добавила Джилл, отбрасывая ногой сосновую шишку с тропы, – Мажестик – мой дом. И всегда будет моим домом.
Каждый вечер Джилл готовила для родителей восхитительные блюда. Получалось так вкусно, что даже не верилось, что все они строго вегетарианские. Мы все вместе собирали мозаику. Мы с миссис Данн также объединили силы против Джилл и ее отца в славной карточной битве у разожженной дровяной печи. Ближе к концу нашего пребывания резко похолодало, мы все вчетвером закутались потеплее и пошли смотреть на замерзшие водопады. Миссис Данн приготовила два термоса какао, приправленного кайенским перцем. Каждый раз, когда мы набредали на очередной частично обледеневший водопад в обрамлении вертикальных сосулек, мы разливали горячий острый напиток в крышечки термосов и поднимали тост во славу природы.
В ночь перед отъездом мы устроили раннее Рождество. Я был безмерно удивлен, что мистер и миссис Данн озаботились подарком для меня, и очень тронут, когда в пакете обнаружилась футболка и кепка, обе с надписью «Бревард, Северная Каролина».
– Это чтобы ты не забыл, куда возвращаться, – сказал мистер Данн.
– И поскорее, – добавила миссис Данн.
– Лукас вам тоже приготовил подарок, – сказала родителям Джилл, и я покраснел, потому что принесенные мной подарки показались мне глупыми. Но делать вид, что у меня ничего нет, было уже поздно, так что я сходил в нашу комнату и принес две небольших коробки, завернутые в бумагу.
Я протянул их родителям Джилл, и миссис Данн осведомилась у своей дочери: «Это ты заворачивала?», потому что никто никогда не может поверить, что мужчина в состоянии правильно завернуть подарок – но я могу, и Джилл так и сказала своей матери, что произвело на нее должное впечатление. Из коробок были извлечены кофейные кружки, которые я произвел на занятиях по керамике с Дэвидом Флемингом, и они показались мне невероятно неуклюжими и даже кривоватыми. Не дождавшись, пока к нам придет настоящее умение, мы с Дэвидом радостно наделали кружек для всех Выживших, а также для Марка, Тони и других близких людей. Но этот обмен подарками стал дебютом нашей торопливой работы за пределами близкого круга. Мне захотелось немедленно набрать Дэвида и запретить ему раздавать оставшийся запас на праздничных собраниях Выживших, настолько острым было охватившее меня чувство стыда.
Родители Джилл глядели на кружки, и тут Джилл сказала с гордостью в голосе:
– Лукас их сделал собственными руками.
– Правда? – спросила миссис Данн, рассматривая голубовато-зеленую глазурь.
Мистер Данн встал и вышел из комнаты, что я принял за дурной знак, но он вскоре вернулся с бутылкой того, что он назвал «нормальное пойло», и вскоре мы все, рассевшись вокруг печки, подпевали рождественским песням по радио, потягивая дорогой виски из пузатых кружек, наскоро слепленных мной для мистера и миссис Данн.
Прошло несколько часов. Джилл уснула в кресле своего отца, а сам мистер Данн давно ушел в спальню. Я помогал миссис Данн вытирать и убирать посуду. Вдруг она повернулась ко мне и посмотрела прямо мне в глаза. Я в ответ посмотрел в ее глаза, и сначала мне показалось, что они говорили мне: «Мне очень жаль», но потом я вгляделся немного глубже и понял, что на самом деле глаза миссис Данн говорили: «Я тебя люблю». Как только я это осознал, она обняла меня и притянула к себе, а потом прижала свою голову к моей груди. Я обнял пожилую женщину в ответ и держал так, пока не почувствовал, что меня начинает трясти, почти так же сильно, как когда я был в церкви Исайи и все молились, приложив ко мне руки. Миссис Данн принялась укачивать меня, словно маленького ребенка, из стороны в сторону, и повторять, что ей очень жаль, но что все будет хорошо, и что она очень счастлива, что я и Джилл теперь вместе, и тут мне уже захотелось, чтобы все происходящее скорее завершилось.
Миссис Данн наконец отстранилась от меня, отвернулась и вытерла глаза кухонным полотенцем, а потом ушла в спальню.
Я пошел обратно в гостиную, где стояла искусственная елка, украшенная белыми лампочками и игрушками, сделанными самой Джилл в бытность еще девочкой. Больше всего мне понравилась белка – сосновая шишка с двумя приклеенными глазами, к которой маленькая Джилл приладила хвост, явно принадлежавший до этого какой-то плюшевой зверюшке. Я обернулся и посмотрел на свою лучшую подругу, мирно спящую под пледом, скроенным ее матерью из обрезков старой одежды. Рождественская елка мягко освещала ее лицо, и в этом свете Джилл показалась мне очень молодой и даже немного небесной. Кажется, я просидел, глядя на то, как она спит, несколько часов.
На следующее утро мы отправились дальше, во Флориду. Мистер и миссис Данн не плакали, но было видно, что им очень грустно, и я сказал, что мы скоро вернемся и будем возвращаться часто, каковое обещание мне удалось сдержать, поскольку мы с Джилл теперь навещаем их по разу в каждое время года, то есть четырежды в году. Я теперь их очень люблю – как родителей, которых у меня никогда не было, но которых я, как мне кажется, заслуживаю.
Финеас называет это «прекрасным примером компенсации», и я думаю, что Вы с ним в этом согласитесь.
Я видел, что Джилл тоже было грустно покидать родителей, но она пыталась не показывать вида всю дорогу до Флориды.
Финеас взял с меня обещание не жить в доме матери и ее сожителя Харви.
– Подготовьте почву для успеха. Выделите место для себя и Джилл, в котором можно было бы уединиться, снять напряжение и поправиться между сеансами облучения.
Было немного странно думать о встрече с матерью в терминах «облучения», словно она представляла из себя источник радиации – нечто, потенциально вызывающее рак. Но мы последовали совету Финеаса и, к вящему ужасу моей матери, которой мы и так нанесли смертельную обиду, отказавшись поселиться в одной из ее трех «роскошных» гостевых комнат, каждая – с личной ванной, заехали в крохотный мотель, перед входом в который красовалась модель пальмы из неоновых трубок в натуральную величину. Поскольку в каждой комнате стояло по две кровати, мы решили сэкономить и взяли одну комнату, а не две.
Следующим утром мы встретились с мамой и ее Харви за завтраком на террасе кафе прямо на берегу Мексиканского залива. Погода оказалась более прохладной, чем я рассчитывал, и я немного жалел, что не взял с собой куртку. На лысеющей голове Харви красовалась панама, под его носом поселились густые усы, а одет он был в рыболовный жилет со множеством карманов. Одежду матери составляли в основном бриллианты. Они рассказали нам о своем загородном клубе. Потом о рыболовной лодке Харви, оснащенной «по последнему слову техники». Он называл ее «моя детка». Потом о сыне Харви, по имени Хантер, и его процветающем маклерском бизнесе. Они перечислили все сделки ценой выше миллиона, в которых он был посредником. Потом о своих соседях – все они без исключения оказались или слишком шумными, или же бескультурными, вследствие какового обстоятельства развесили на своих домах совершенно безвкусные рождественские украшения. Чем больше они рассказывали, тем больше мне казалось, что кроме них за столом никого нет.
Я пытался убедить себя, что они таким образом просто пытаются избежать неловкого молчания, но стоило Джилл заговорить, как мама и Харви немедленно хором перебивали ее, и вскорости я снова почувствовал, что внутри меня ворочаются острые ножи, пытающиеся прорезать мне живот.
Мама пожаловалась, что оладьи на ее тарелке расползлись из-за слишком большого количества сиропа, а Харви дважды отправил свои яйца пашот обратно на кухню, утверждая, что голландский соус «попахивает», после чего объявил официантке, что потерял аппетит. С этого момента он сидел весь надутый, а особенно ему не нравилось, когда официантка, проходя мимо нашего стала, спрашивала, все ли в порядке. Когда Джилл улыбнулась и сказала, что ее омлет с помидорами вышел замечательно, мама и Харви нахмурились.
Харви сказал, что запланировал прогулку на своей «детке» еще до того, как стало известно о нашем приезде, и покинул нас сразу после завтрака – впрочем, сперва он настоял на том, чтобы оплатить счет, который ему удалось перед этим изрядно сократить, поскольку его блюдо оказалось «несъедобным». Ни мама, ни Харви этого не заметили, но перед тем, как мы все встали и вышли на пляж, Джилл незаметно сунула официантке две двадцатки.