Мы попрощались с Харви, и Джилл предложила пройтись по кромке воды, но тут мама учинила нам допрос, кто кому что купил на Рождество.
Джилл сказала, что это пока что секрет, на что мама заявила, что «семья Харви очень серьезно относится к вопросу рождественских подарков».
Подарки должны быть «достойными», продолжала она, и потому мы обязаны немедленно отправиться по магазинам.
– Особенно если то, что вы привезли, не особенно впечатляет, – закончила она.
Я вспомнил про наши с Дэвидом кривобокие кружки и почувствовал, что все мои внутренности вот-вот вывалятся и шлепнутся на цемент.
Джилл снова предложила пройтись по пляжу, но мама сказала, что ей хотелось бы разделаться с приобретением подарков как можно скорее, и что это очень поспособствовало бы ее душевному спокойствию. Она также сказала, что заплатит за все сама, после чего радостно уточнила, что на самом деле за все заплатит Харви, а потом продела свою руку в мою и объявила:
– Лукас, мой мальчик, я точно знаю, что ты можешь приобрести для меня!
Тогда Джилл сказала:
– А вы заметили, что еще не задали своему сыну ни единого вопроса?
– Я только что попросила его пойти со мной за покупками, – ответила мама.
– Лукас привез вам прекрасный подарок, сделанный собственными руками, – сказала Джилл, сильно преувеличивая эстетические качества моей керамики.
– Нет, это никуда не годится, – сказала мама, нахмурившись.
Тогда Джилл заорала на мою мать, обзывая ее такими словами, которые я затрудняюсь повторить – а особенно в письменном виде, – и не останавливалась по меньшей мере пять минут. Мама расплакалась и заявила, что Джилл – жестокая уродина, отчего Джилл закричала еще громче, и в какой-то момент я даже начал опасаться, что она может маму ударить. Но вместо этого Джилл прокричала:
– Лукас – самое прекрасное, что вам досталось в жизни, а вы обращаетесь с ним, как будто он – воплощенное зло! Ему вас так не хватало! Пятьдесят лет ему не хватало любви! И как бы мы все вместе ни пытались вас заместить, вы продолжаете иметь над ним власть, и при этом как будто и не догадываетесь, сколько вреда вы ему непрерывно наносите!
– Ну, по крайней мере я не сплю с мужем своей лучшей подруги, – проговорила мама сквозь слезы, и тогда Джилл закрыла глаза, сделала глубокий вдох и пошла прочь.
Когда она удалилась на достаточное расстояние, мама сказала:
– Лукас. Ты обязан от нее избавиться.
Я внимательно посмотрел на заплаканное лицо своей матери и побежал догонять Джилл.
Моя мать закричала мне вслед, но я не стал оборачиваться.
Когда я поравнялся с Джилл, с нее волнами скатывалась ярость, поэтому я просто молча пошел с ней рядом, и вскорости мы непонятным образом стояли перед дверью нашей комнаты в мотеле. Когда мы вошли и дверь за нами закрылась, Джилл повернулась ко мне и сказала:
– Лукас, так дальше нельзя.
Я не ответил, и тогда она обхватила мое лицо и притянула мои губы к своим, потом мы раздевали друг друга, потом упали на кровать, а потом не успел я опомниться, как уже был внутри Джилл, только на этот раз в этом не было ничего страшного, а наоборот, все наши действия были правильными, удивительными и прекрасными – в точности подходящими к декабрьскому утру во Флориде.
Потом мы лежали на спине, касаясь руками и пытаясь успокоить дыхание.
– Я не могу больше находиться рядом с твоей матерью, – сказала Джилл. – Просто не могу. Прости, пожалуйста.
– А что, если мы залезем сейчас в пикап и поедем дальше на юг, пока нам не попадется подходящее место, где можно провести Рождество? – сказал я.
Мы повернулись друг к другу, и тут я заметил, что у Джилл седые волосы. Я понимал, что они не могли поседеть сразу и внезапно, так что по всей видимости я этого просто раньше не замечал. Она по-прежнему была красавицей, только теперь превратилась в королеву – мудрую, могучую и уверенную в своих силах.
– Лукас, я надеюсь, что для меня ты тоже сделал кружку на Рождество.
– Мне помог Дэвид Флеминг.
Она поцеловала меня в губы три раза, мы сели в машину и отправились на юг. Мы выбрали место на пляже к югу от Сарасоты, и я выключил телефон, чтобы избавить себя от маминых сообщений с попытками меня пристыдить, угрозами и прочей неприятной ерундой.
В день перед Рождеством мы построили замок из песка и написали на нем имена всех восемнадцати людей, убитых в кинотеатре «Мажестик», включая нашу Дарси. Для этого мы использовали чаячьи перья. Ваше имя я, разумеется, тоже нацарапал, рядом с именем Леандры. Потом мы с Джилл просто сидели и смотрели в океан. Прилив нежно облизывал песок тысячами невысоких волн, пытаясь унести его обратно в Мексиканский залив, и постепенно размывал ваши имена. Это продолженное действие ввело меня в состояние тихой внимательной задумчивости, которое пошло мне на пользу, особенно учитывая, что мы никак не отметили годовщину трагедии несколькими неделями раньше, когда гостили в Бреварде.
Я также помню свой разговор в Рождество с Финеасом по видеосвязи. Я рассказал ему все то, что изложил здесь, и он подтвердил, что я делаю в точности то, что нужно, и что я хорошо прислушиваюсь к Личности. То, что я покинул свою мать, являлось не регрессией и не попыткой отстранения, а было сознательным выбором сохранить из двух отношений те, которые были для меня важнее, – то есть Джилл. Поэтому остаток нашего отпуска я провел, гуляя с Джилл за руку по пляжу, иногда выходя в город, и мне казалось, что я ощущаю, как Дарси где-то в вышине улыбается, глядя на двух самых дорогих ей людей и на то, как они заботятся друг о друге в ее отсутствие.
Мы вернулись в Мажестик, Джилл переселилась в мою спальню, и мы стали спать под одним одеялом, но больше ничего не изменилось по сравнению с тем, как было заведено до нашего путешествия. Я трижды в неделю встречался с Финеасом, который медленно и методично собирал из осколков мою Личность. Джилл работала в «Кружке с ложками» и продолжала выискивать нам приятные субботние вылазки.
Так шло время.
Думаю, месяца два назад, незадолго до того, как я принялся за это последнее письмо, Ализа наконец добралась до Пенсильвании со своей дочерью, которая разделяет свое имя с нашим городом. Маленькой Маж три года. Мне кажется, что с тех пор не было ни одного вечера, когда мы или не принимали семью Исайи у себя, или не проводили время у них. Маж очень быстро подружилась с дядей Лукасом и тетей Джилл, и однажды мы даже провели вечер с ней наедине, пока Бесс и Исайя возили Ализу в Филадельфию на ужин в ресторане «215», по рекомендации Джилл. Не влюбиться в Маж невозможно – такой искренней радостью сияют ее глаза всякий раз, когда кто-нибудь улыбается ей и называет ее по имени.
Помню, что пустил побоку почти всех своих нянек и все недельное расписание, чтобы проводить больше времени с Ализой и Маж, пока Исайя и Бесс были заняты на работе. Однажды мы с Ализой пошли гулять в близлежащий лесной заказник. Я вез коляску с Маж, а Ализа вспоминала свои подростковые годы в старшей школе Мажестика, когда ее отец был свежеиспеченным директором, а я – юным воспитателем, недавно назначенным на должность «внимательного собеседника», как это тогда называлось. Мы встали в тени огромного дуба на берегу журчащего ручья, и Ализа сказала:
– Мне кажется, вы так и не поняли, какое огромное влияние оказали на меня тогда.
– Я только слушал, – возразил я. – Ничего особенного.
– Почему же вы перестали?
– Что перестал?
– Слушать.
– Я сейчас тебя внимательно слушаю.
Ализа опустила подбородок и задрала брови.
– Вы прекрасно знаете, о чем я.
Я отвернулся, потому что опасался, что речь может зайти о том, что я сделал с Джейкобом и как потом предал его брата Эли. Все мое тело снова начало зудеть.
– Мне кажется, вам снова надо заняться слушанием, мистер Гудгейм, – сказала Ализа. – И у меня есть на примете один знакомый, который может устроить вас на подходящую должность.
Я обговорил это с Финеасом, подчеркнув, что я понимал посыл Ализы и ценил ее доброту по отношению ко мне. Мне также было очень стыдно, что я продолжал высасывать деньги из сбережений Джилл и использовать Выживших в качестве развлечения. Лакшман категорически переплачивал мне за возню с бумажками по средам в своей адвокатской конторе и неоднократно предлагал взять меня на постоянную работу, но, по правде говоря, хотя мне и нравилось общаться с Лакшманом, его контора меня не очень вдохновляла. Робин Уизерс хотела нанять меня на ставку в библиотеке, но я отказывался брать с нее деньги за свою помощь по понедельникам, поскольку всем известно, насколько преступно недостаточны бюджеты общественных библиотек.
– Что говорит Личность, когда вы раздумываете о возобновлении работы в старшей школе? – не раз спрашивал меня Финеас.
Я закрывал глаза и пытался найти внутри себя равновесие, но Личность, казалось, говорила две противоположные вещи одновременно. Часть меня очень хотела заполучить обратно свою прежнюю должность, в которой я всегда находил ценность, смысл и даже радость. Когда-то мне неплохо удавалось ее исполнять. Но одновременно внутри меня поднималась кипящая волна, и другая часть меня предупреждала держаться как можно дальше от трудных подростков, напоминая мне про то, что я сделал с Джейкобом Хансеном.
И вот однажды вечером я набрался храбрости и упомянул о возможности возвращения в здание старшей школы города Мажестик в разговоре с Исайей. Он сжал мое плечо и объявил:
– Как только ты будешь готов, мы немедленно приставим тебя к занятиям с подростками. Чтобы провести твое назначение через школьную комиссию, мне понадобится ровно три секунды.
Я почувствовал себя одновременно радостным и несчастным. С одной стороны, было приятно получить настолько ободряющий ответ, а с другой – это означало, что решение зависит только от меня самого и ни от кого больше, и таким образом вся ответственность лежала на мне же.
– Когда настанет время вернуться, – говорил Финеас, – Личность это поймет. Возможно, даже появится недвусмысленный знак.