Он улыбался. И это было неправильно. Как можно улыбаться, когда все кончается? Когда мир рухнул? Алиса чувствовала себя обманутой. Маленькой девочкой, которая проснулась в своей комнате и поняла что волшебная жизнь, обещания, чудеса — все это оказалось сном, навеянным избытком сладкого за ужином. Невыносимо.
"Я не могу" — подумала она, но Матвей тянул за руку, а Джентльмен вежливо отвернулся, чтобы не смущать ее, не смотреть вслед. "Я не могу" — думала Алиса, пока они бежали куда-то вниз — быстрей, быстрей, а ужасный Перекресток казался обветшалым дворцом страха, таким старым и нелепым как фильмы ужасов тридцатилетней давности, ватные и пластилиновые.
Перекресток умирал и вместе с ним умирал Джентльмен, ее друг. Живой, всегда понимающий ее, лучший на свете друг-призрак. Она так мечтала спасти его в ответ, а оказалось, она ждал от нее ровно противоположного — чтобы она привела, к нему, бессмертному, смерть.
Она мечтала, что все будет по-прежнему, и даже лучше, но теперь не будет ничего. И зачем она так старалась, зачем рисковала своей и чужой жизнью, зачем? Алиса потерялась внутри себя.
— Это здесь? Тогда я пойду первой, — голос Киры вывел Алису из полусна. Камера психушки, казавшаяся ей такой жуткой, что она избегала ее разглядывать и оглядываться, когда они только попали в Перекресток, теперь выглядела обыкновенной грязной клетушкой, ничего зловещего, ничего пугающего.
Кира открыла решетку, сделала шаг и в тишине прозвучал отчетливый звук, как будто рвалась ткань. Под ногами Киры возникла светящаяся трещина, быстро выросшая в рост взрослого человека. Кира ухнула в нее, не успел издать ни звука.
Перекресток вокруг застонал. Алиса почувствовала животом этот низкий вибрирующий звук боли и покрылась холодным потом.
"Я не могу".
Перекресток рушился, терял краски. Предметы теряли очертания, словно в расфокусе, стены покрывались трещинами. Пол ходил ходуном, как от землетрясения, гул не замолкал.
Следом за Кирой в трещину вышли Катя и Тим, за ними пролез Сергей. Матвей шагнул вперед и потянул Алису за рукав.
"Там, дома, не будет ничего. Папа вернется домой, убедившись что со мной все в порядке, и по-прежнему будет загонять себя все ближе к подмиру, без мамы, а я ничем не смогу ему помочь. Потому что скорби во мне будет ровно столько же, как и в нем. Я никогда не забуду своего побега. Я себе его не прощу. С ума сойду от горя, а потом научусь прикрывать его отговорками, километрами слов, научусь жить со своим предательством, но не забуду. Я не подпущу к себе больше ни радости ни счастья, отравленная им. Жизни мне не будет".
Она дала Матвею войти в трещину больше, чем наполовину и вырвала свою руку из его руки.
Глядя в его лицо, она сказала:
— Я не довела дело до конца. Я не могу уйти.
Матвей рванулся обратно, но Алиса толкнула его что есть сил, убедилась что он исчез в рваной ране Перекрестка и со всех ног побежала по разрушающемуся миру наверх.
***
Хозяин Перекрестка исчерпал все ходы и дошел до границ своего времени. Больше он не знал ничего, и это было благом — не знать. Как будто зашел слишком глубоко в океан, потерял опору под ногами и висишь в холодной немой пустоте, один, несущественный по сравнению со стихией, которая вот-вот поглотит тебя.
Хозяину это нравилось. Ему нравилось все, что отличалось от его предыдущего существования.
Он слишком долго смотрел на людей и научился им завидовать. Жизни, непредсказуемые, полные красок и событий, таланты зарытые в землю, другие люди вокруг, тысячи возможностей и целый мир внутри — таковы люди, всемогущие и до смешного нелепые в своем неведении.
Если бы Хозяин Перекрестка родился человеком, он знал бы как распорядиться таким сокровищем. Жаль, что ему ничего подобного не светило.
Он умирал и ждал смерти со смирением, не делая ничего, что могло бы хоть на мгновение продлить его жизнь. Он чувствовал смутно, что его последние пленники, а на самом деле, искусно расставленная приманка, уже вышли за пределы его власти. А значит ждать осталось недолго. Смутное беспокойство поднялось из горла и затрепетало в груди — что — то мешало ему умирать. И это что-то издавало громкие приближающиеся шаги.
Увидев Алису Хозяин потерял дар речи.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он. Хозяин Перекрестка знал что такое удивление — подсмотрел у людей, а теперь, перед смертью, довелось испытать его самому. Сильное чувство, повезло.
— Я верю, — сказала она, и ее глаза горели, а лицо светилось вдохновением. Она была необычайно хороша в тот момент, — Я верю, что если рядом с тобой будет друг, ты ни за что не исчезнешь навсегда. Ты обязательно станешь чем-то другим.
Она подошла близко близко, и доверчиво, как ребенок спросила:
— Кем ты хочешь стать больше всего?
— Ты не понимаешь, — осторожно сказал он, не зная чего от Алисы ждать в таком странном настроении, — Я убийца. Я мучитель. Я само олицетворения ужаса, паук. Я медленно высосал жизнь из сотен людей, перед этим подолгу их мучая. Я отобрал жизнь и у того, чье лицо ты принимаешь за лицо своего друга. Тебе нечего во мне любить.
Алиса взяла его за руку, настоящую, пусть и потрескавшуюся и уже потерявшую пару пальцев, рассыпавшихся сухим серым прахом. Она сказала:
— Если бы ты был человеком, я бы тебя возненавидела и обвинила бы в обмане, во всех грехах. Но ты не человек. Ты появился таким, какой есть. Нельзя ненавидеть ветер за то что он дует, нельзя ненавидеть дождь за то что он льет, потому что стихия не может изменить свою природу, у нее нет на то воли. И у тебя нет. Но твоей воли хватило на то чтобы себя прекратить. Я считаю, что это заслуживает награды, а не ненависти.
Хозяин Перекрестка впервые не знал, что ему ответить.
— Мальчик, которого я встретила на берегу у ивы не был злым и жестоким. Он был в тюрьме и стремился вырваться из нее, он стремился к тому, к чему стремятся все дети и люди — ему нужен был друг, любовь и свобода быть тем, кем он захочет. Я знаю, что это и был ты. Часть это целое в миниатюре.
— Итак, — снова спросила она, поднимая на него сияющий, волшебный взгляд зеленых глаз. — Кем ты хочешь стать теперь?
Хозяин Перекрестка понял, что не может исчезнуть и позволить этой безумной, прекрасной, лучшей на свете девушке исчезнуть вместе с ним.
И, словно все это время ожидавшее финальных слов, все кончилось.
Эпилог
Лето было солнечным и жарким, но, несмотря на то, что этот дом всегда оставался в тени, не находилось желающих укрыться около него от солнца.
Девушка наблюдала за домом из-за забора. Очень высокая и какая-то угловатая, с некрасивым лицом, но необычайной силы взглядом она невольно привлекала внимание. Составив мнение о доме, она решительно переступила невидимую границу между ним и нормальным миром.
Она поморщилась, обнаружив, что уродливые горгульи и монстры, хорошо знакомые ей, заполонили первый этаж, лестницу и почти подступили к единственной двери на втором этаже. Они неохотно расступались перед ней, не спуская с нее внимательных, голодных и жадных глаз-угольков.
Дверь она захлопнула у них перед носом, прежде чем встретиться с хозяином дома.
— Твои дела совсем плохи, Фобос, — сказала она низким для женщины бархатным голосом. Такой голос легко завладевает вниманием и сказанное им сложно подвергать сомнению. На людей он действовал, как гипноз, но Фобос человеком не был.
Он с минуту внимательно разглядывал незнакомку, проигнорировав ее слова.
"Тебе все же удалось вернуть себе тело, Гостья", — сказал он наконец.
— В этом нет моей заслуги, одна удача, — ответила она. — Я и не предполагала, что попав в Перекресток, окажусь запертой где-то на окраине мозгов этой сумасшедшей девчонки, без права голоса, беспомощная, наблюдателем за событиями, которые влияли и на мою жизнь тоже. Если бы я знала заранее, что так будет, черта с два я бы помогла этой девице влезть в ту дыру.
Фобос слушал ее внимательно, наклонив голову. Гостья не стояла на месте — все ее вытянутое тело испытывало жажду движения. Она ходила по комнате, разглядывая книги, мебель, выцветшие останки картин. На черный шар на подставке она посмотрела с уважением и трогать не стала.
— Она оказалась храбрей, чем я о ней думала, следует отдать ей должное. Храбрая, влюбленная и сумасшедшая — плохой коктейль и то, что она придумала, плохо кончилось. Я рвала и метала, когда поняла, какое изощренное самоубийство она задумала, но ничего не могла поделать. Я исчезала вместе с ней, хотела ли я того или нет.
"Но ты как-то вернулась".
Гостья кивнула.
— Мир потерял для нас обеих очертания и какое-то время я не помню ничего, только смутные отрывки, тревожные, как полузабытый по пробуждении кошмар. Память возвращается ко мне в тот момент, когда я открыла глаза и увидела мир, неудержимо зеленый и отчаянно голубой. Только этими двумя цветами он был раскрашен, когда я увидела его впервые в моей новой жизни: все оттенки зеленого от травяного до изумрудного и куполом вздымающаяся синь неба. Солнце было в зените, оно безраздельно правило на чистом, без единого пятнышка, небе. Стрекотали цикады. Мой нос наполнили ароматы нагретой земли, травы, и какого-то масличного куста. Голову горячей ладонью накрыл послеполуденный зной, а кожи на шее коснулся горячий ветер. Я смотрела и смотрела, сколько у меня хватало глаз, на опушку леса, трогала жесткую, выгоревшую на солнце траву дрожащими пальцами, вдыхала и вдыхала запахи, которые успела позабыть.
Я была жива и навсегда запомнила, как прекрасен и полон был мир в тот день, когда я вернулась.
Хозяин Перекрестка держал свое слово до конца и сумел вернуть мне тело, каким-то непостижимым образом. Должно быть, за шестьсот лет в Перекрестке накопилось какое-то количество годной для создания тела материи, а возможно сработал какой-то неведомый мне в магии закон — я не долго гадала на счет этого.
Я знаю, чего ты ждешь, Фобос. Мы с твоей дочерью были в одной лодке, но нас вынесло из нее в разные стороны. Я не знаю где она.