В последнем письме Тоси в Палестину, датированном 7 апреля 1942 года, она писала о том, как невыносимо видеть гибель своего народа и не иметь возможности остановить ее: «Евреи умирают у меня на глазах, и я бессильна им помочь. Вы когда-нибудь пытались пробить лбом стену?»[230]
В воспоминаниях одной молодой еврейки рассказывается о посадке на поезд, отправлявшийся в Освенцим. Она вдруг увидела почтовую открытку, которую кто-то засунул в щель между досками вагона. На открытке было написано: «Этот поезд везет вас в худший из лагерей смерти… Не садитесь на этот поезд!»[231]
Но женщина проигнорировала предупреждение. Оно звучало слишком безумно, чтобы быть правдой.
Однако Цивья не сомневалась: «Это спланированное тотальное истребление»[232]. Несколько дней после возвращения связных из Вильно она ходила по шумному, взбудораженному гетто, представляя себе, что все эти люди уже мертвы.
Единственное, что удерживало ее от самоубийства, это мысль о том, что у нее есть цель: спасти если не жизни, то достоинство этих людей, не дать им уйти в покорном молчании. Отодвинув чувства в сторону, Цивья принялась действовать. Ее товарищи по «Свободе» тоже знали правду; движению пришлось сделать еще один разворот и на сей раз во главу угла поставить организацию самообороны. Однако создание батальона сопротивления для борьбы с гитлеровцами было запредельно дерзкой задачей как из-за отсутствия ресурсов и опыта, так и из-за внутренних конфликтов – с юденратом, с религиозными лидерами, между разными молодежными движениями и даже внутри самой «Свободы».
Как молодежная группа «Свобода» не имела контактов с растущим польским подпольем, да Цивья и опасалась, что оно не будет так уж участливо помогать евреям, а им нужна была помощь «взрослых» товарищей. Лидеры разных молодежных движений договорились собраться и обсудить проблему с главами общины в надежде, что те осознают опасность и примут руководство на себя. Но лица взрослых лидеров побелели от страха и гнева. «Они обвиняли нас в безответственности, в том, что мы сеем отчаяние и панику среди людей»[233], – писала впоследствии Цивья. Глава «Джойнта» предостерегал их: действовать надо с осторожностью. Хоть этот человек и понимал реальность уже вершившихся убийств, он предупреждал, что поспешные действия могут привести к губительным результатам, которых еврейский народ никогда им не простит. Руководители же варшавского юденрата, с другой стороны, либо не верили слухам, либо никак на них не реагировали, опасаясь, что любые действия только спровоцируют нацистов на еще большее насилие. Они надеялись, что, не привлекая к себе внимания и играя по правилам, сумеют уберечь еврейскую общину – а может, и самих себя. Люди средних лет, обремененные семьями, детьми, они не желали подвергать опасности все еврейское население из-за идеалистической идеи партизанской войны, которую вбили себе в головы какие-то юнцы, не имевшие для этого никакой подготовки.
По мере того как тянулись подобные собрания, члены «Свободы» приходили в отчаяние. Испытывая «разочарование и бессильный гнев»[234], Цивья и ее товарищи убеждались, что полагаться придется только на собственные силы. Прежде всего им требовалась поддержка масс. Они должны будут сами открыть всю предстоящую страшную действительность своим соплеменникам. «Наш долг – видеть все в реальном свете[235], – считала Цивья. – Наш самый опасный враг – ложная надежда»[236]. Люди никогда не начнут сопротивляться и даже прятаться, пока не осознают тот факт, что смерть близка.
Участники «Свободы» знали, как печатать подпольную литературу, чтобы распространять информацию, но они не имели ни малейшего представления о том, как формировать боевые отряды. Как заметила Цивья: «Никто не знал, что делать, при том, что немцы вооружены и сильны, а у нас есть только два револьвера»[237]. До войны Бунд и сионисты-ревизионисты – правое крыло, которое выступало за индивидуальные действия и еврейские военные соединения, – создали отряды самозащиты. Однако молодежь крыла трудового, или социалистического, сионизма обучали преимущественно ведению дебатов по социальной теории. Они изучали вопросы самозащиты, но не были организованы для борьбы[238]. «Свободе» требовались союзники со связями или военное обучение.
Цивья не сдавалась. Опираясь на многолетний опыт искусного ведения переговоров, научивший ее гибкости, она продолжала работать с руководителями общины, но снова и снова наталкивалась на узкопартийный подход. В марте 1942 года она инициировала встречу представителей разных еврейских партий под эгидой Бунда. Выступавший от имени «Свободы» Антек умолял присутствовавших проникнуться срочной необходимостью подготовки ответного удара и предложил программу создания коллективного еврейского движения самозащиты. Собрание не дало никаких практических результатов. Сионисты хотели работать с Бундом, имевшим связи с польскими партиями, но Бунд не доверял буржуазным сионистским группам, одержимым идеей эмиграции в Палестину, и предпочитал бороться вместе с польским подпольем, располагавшим кое-каким оружием[239]. Лидеры основных партий обвинили молодежные движения в наивности, поспешности и алармизме при полном отсутствии воинского опыта. Соглашение же с хорошо вооруженным молодежным движением «Бетар»[240] было невозможно.
От полной безысходности сионистская молодежь попыталась установить прямой контакт с польским Сопротивлением. Потом приняла участие в Антифашистском блоке, инициированном еврейскими коммунистами. Коммунисты хотели сотрудничать с Советской армией за пределами гетто, но Цивья, которая входила в руководство[241], настаивала на важности внутренней обороны. Прежде чем удалось достичь соглашения относительно дальнейших действий, руководителей-коммунистов арестовали, союз распался. И у членов «Свободы» не осталось больше никаких идей – где достать оружие. Даже Цивья вынуждена была признать, что они зашли в тупик.
И ее пронзила мысль: мы опоздали.
Сказать, что время уходило, значило ничего не сказать. Летом 1942 года «акция» – нацистский эвфемизм массовой депортации и убийства евреев – добралась до Варшавского гетто. Она началась в апреле «кровавым шабатом»[242]: подразделения СС ворвались в гетто ночью и в соответствии с заранее составленными списками собрали и расстреляли всю интеллигенцию. С этого момента гетто превратилось в полигон для убийств, где господствовал террор. В июне приехала Фрумка с сообщением о существовании Собибора[243], еще одного лагеря смерти в ста пятидесяти милях к востоку.
Владка Мид (урожденная Фейгеле Пельтель), двадцатиоднолетняя бундовка, помогавшая издавать подпольную газету Бунда и руководившая нелегальными молодежными группами, впоследствии написала об обстановке, царившей в гетто в июле 1942 года[244]. Слухи о неминуемой смерти, ожидание облав, постоянная стрельба. Мальчик, занимавшийся контрабандой, рассказывал, что по ту сторону стены стоит цепь из немецких и украинских солдат. Страх. Неразбериха.
А потом появился плакат.
Евреи столпились на обычно безлюдных улицах, чтобы прочесть его: все, кто не работает на немцев, подлежат депортации. Владка целыми днями отчаянно металась по всему гетто в поисках документов, подтверждающих трудоустройство и, следовательно, дающих «право на жизнь», для себя и своих родных. В невыносимой жаре сотни измученных евреев торчали перед воротами фабрик и мастерскими, отчаянно надеясь хоть на какую-нибудь работу, чтобы получить заветный документ. Некоторые счастливчики прижимали к груди собственные швейные машинки, рассчитывая, что так их скорее наймут. Спекулянты продавали фальшивые рабочие карточки, взяточничество приобрело невероятные масштабы, за официальную справку о работе люди отдавали последние семейные реликвии. Матери бродили в оцепенении, не зная, что делать с детьми. Те, у кого работа была – и кто временно обезопасил таким образом свою жизнь, – всячески избегали разговоров, испытывая невольное чувство вины. По улицам проезжали грузовые фургоны, набитые отнятыми у родителей рыдающими детьми.
«Страх того, что ждет нас там, – писала впоследствии Владка, – лишал нас способности думать о чем бы то ни было, кроме спасения жизни»[245].
Понимавшая бессмысленность ожидания в бесконечных очередях Владка воспрянула духом, когда получила сообщение от друга-подпольщика. Ей надлежало явиться, имея при себе фотографии, свою и всех членов семьи, за получением учетных рабочих карточек. Она помчалась по указанному адресу. В помещении, наполненном густым сигаретным дымом, было столпотворение. Владка заметила нескольких руководителей Бунда и историка Рингельблюма, из обрывков разговоров поняла, что они изготовляли фальшивые рабочие карточки и пытались открыть новую мастерскую, чтобы спасать молодых людей. Однако они по-прежнему считали, что лучший выход – прятаться, даже несмотря на то, что спрятавшимся, если бы их нашли нацисты, грозила верная смерть. «Что поделаешь?» – бормотали они.
А потом началась паника: здание оказалось окружено. Владка, схватив фальшивые документы, сумела пристать к группе, подкупившей еврея-милиционера, – это становилось обычным делом по мере того, как все больше евреев хватали, а те пытались спастись, хотя и безуспешно, рассказывала Владка в своих записках. Женщины физически дрались с полицейскими, заталкивавшими их в грузовики, спрыгивали с поездов на ходу