Многих бойцов посылали из гетто в лесные партизанские отряды, где они могли лучше вооружиться, но большинство из них были убиты по дороге. Потом одного из руководителей «Юного стража», Иосифа Каплана, схватили вблизи оружейного склада и расстреляли. Другой всеми обожаемый лидер группы бросился ему на помощь, но тоже был пойман и убит. Удрученная, группа решила перенести свой тайник на Дзельну. Регина Шнейдерман, молодая участница организации, спрятала все их оружие в корзину и двинулась в путь, но была остановлена немецким патрулем, который нашел его. (Как впоследствии вспоминал Антек: «Можете себе представить “обилие” нашего вооружения, если одна девушка могла унести его в корзине»[256].) Эта тройная трагедия, по словам Цивьи, явилась для них «сокрушительным ударом»[257]. Группа потеряла командиров, утратила моральный дух, ее планы рухнули.
В ŻOB’е возобновились дебаты: следует ли вступать в борьбу немедленно или сначала тщательно разработать стратегию? Разговорам не было конца. Тем временем в ходе трех «акций», осуществленных фашистами в течение трех месяцев, триста тысяч евреев были увезены из Варшавы в газовые камеры лагеря смерти Треблинка, и 99 процентов детей из Варшавского гетто убиты. Казалось, что евреи лишаются будущего. Оставшиеся в стенах гетто шестьдесят тысяч человек[258] не могли смотреть друг другу в глаза, стыдясь того, что остались живы, писала Цивья.
Тринадцатого сентября, в последнюю ночь «акции», несколько десятков товарищей собрались в доме номер 63 на улице Мила. Горячих голов, жаждавших немедленно нанести ответный удар, отослали в другую комнату. Более взрослые товарищи, которым было лет по двадцать пять или около того, остались обсуждать, что делать дальше. Все пребывали в подавленном настроении. Цивья описывала ту встречу так: «Мы собрались, расселись, от скорби сердца обливались кровью». Сошлись во мнении, что все границы перейдены, и уже слишком поздно; все чересчур измучены. Группе пришло время совершить последнюю, самоубийственную акцию. Они возьмут бензин, керосин и единственное оставшееся у них ружье, подожгут немецкие склады, застрелят несколько фашистов и будут убиты сами, но умрут с честью.
Цивья, будучи пессимисткой, выразилась без обиняков: пора умереть.
Против коллег и против любимой высказался Антек. Сначала шепотом, потом громко: «Я не согласен с этим предложением… Момент критический, и позор велик. Но то, что было предложено, это акт отчаяния. Он не будет иметь никакого резонанса… Он был бы хорош для каждого из нас в отдельности, потому что в подобной ситуации смерть может стать спасением. Но сила, которая держала нас до сих пор и мотивировала наши действия, – неужели она была дана нам лишь для того, чтобы мы могли выбрать красивую смерть? И своей борьбой, и своей смертью мы желали спасти честь еврейского народа… В прошлом нас постигли бесчисленные неудачи, мы потерпели множество поражений. Теперь мы должны начать все сначала»[259].
Его слова шли вразрез с настроением остальных и вызвали невероятное возмущение: он лишает их единственного шанса сохранить достоинство. Но в конце концов и те, кто жаждал совершить финальный героический поступок, не могли не признать логику Антека; план коллективного самоубийства был отвергнут. Они должны привести себя в полную готовность бороться с оружием в руках. Их движение прежде всего верило в превосходство коллективного над индивидуальным. Отныне и навсегда сопротивление станет их raison d’être[260]. Даже если оно их убьет.
Цивья принялась за работу. Разваливавшееся движение следовало склеить вновь для следующего этапа борьбы: ополчения.
Глава 7Дни скитаний: от бездомной до экономки
Реня
Август 1942 года
Тем жарким августовским утром 1942 года, когда в Варшавском гетто совершались массовые убийства, в Водзиславе светило ослепительно-оранжевое солнце, и воздух был свежим. Семнадцатилетняя Реня очнулась от ночного кошмара: ей снился какой-то хаос, среди которого она «сражалась, а потом упала, как прибитая муха», совершенно обессиленная. Но восхитительное утро успокоило ее и снова придало сил. «У меня прямо голову снесло, я хотела пить жизнь большими глотками… лицо у меня сияло. Я жива! Я непобедима!»[261]
Но одного взгляда на родителей хватило, чтобы ее настроение переменилось. Они сидели, закрыв лица руками, и казались обезумевшими. В ближайшем городе Кельце в ту ночь была проведена депортация. Тех, кто пытался сбежать, застрелили или, поймав, похоронили заживо, невзирая на возраст и пол. После того как Англия потребовала прекратить бесчинства над евреями, нацисты обещали, что депортаций больше не будет и всех ранее депортированных вернут.
Все оказалось ложью.
«Мы с твоим отцом еще молоды, но мы уже познали радость жизни, – сказала мать Рени. – Но бедные дети, чем они провинились? Я бы с радостью умерла прямо сейчас, здесь, на месте, если бы это могло спасти жизнь детям»[262]. Сорокапятилетняя Лия была одержима стремлением спрятать своих младших, чтобы уберечь их от смерти.
Последние недели изобиловали слухами о творившихся злодеяниях. Люди, которым удалось бежать из соседних деревень, которых не застрелили немцы и не вернули домой поляки, искали пристанища в Водзиславе, где якобы евреи еще продолжали жить. Они едва держались на ногах, у них с собой не было ничего, кроме жалких потрепанных котомок и душераздирающих рассказов – многие касались детей. Один мужчина рассказал, как его жена вытолкнула двух своих малышей из очереди тех, кого угоняли в лагерь. Немец, с пеной на губах, бросился к ней и у нее на глазах до смерти забил детей шипованными мысами своих сапог. Матери было приказано смотреть на это, а потом самой выкопать своим детям могилы. Потом он проломил ей череп прикладом ружья. Еще долго, рассказывал мужчина, его жена билась в конвульсиях, пока наконец не умерла.
На следующий день Реня увидела группу женщин – полубезумных, оборванных, бледных, с синими губами, дрожащих как осиновый лист. Сквозь истерические рыдания эти оголодавшие женщины рассказали ей, что их город был окружен. Стрельба началась сразу отовсюду. Их дети играли на улице и побежали домой. Но фашист поймал их и забил до смерти, одного за другим. Женщины, полураздетые, в одних ночных рубашках, босые, убежали через поле в лес и бессмысленно скитались, перебиваясь тем, что подавали им некоторые сердобольные крестьянские жены.
Потом объявилось еще 17 человек. Только они остались в живых из 180 бежавших вместе с ними. На них напали поляки, отобрали все, что у них было при себе, и пригрозили, что выдадут немцам. На мужчинах было только исподнее, иные прикрывались носовыми платками, дети были совсем голыми. Они умирали от жажды, поскольку не пили и не ели уже много дней, все они выглядели полуживыми. И тем не менее, были счастливы – им удалось избежать смерти. Другие погибли или взрезали себе вены, чтобы не попасть в руки фашистов, или просто исчезли. У молодых в одну ночь поседели волосы.
Потрясенная их видом, Реня вынесла им одежду и еду. Она чувствовала, что должна что-то сделать, как-то помочь.
Одним из самых тяжелых потрясений, пережитых Реней, была встреча с пятью детьми, которые рассказали, что, когда немцы окружили евреев, мама спрятала их – кого в шкафу, кого под кроватью, кого завернула с головой в одеяло. Несколько минут спустя они услышали грохот немецких сапог и замерли. Какой-то фашист с винтовкой вошел в их комнату и стал ее обыскивать. Он нашел их всех.
Но вместо того чтобы убить, молча дал каждому по куску хлеба, сказал: «Прячьтесь, пока не стемнеет» – и пообещал, что их мать вернется за ними. Дети стали бурно благодарить его, фашист рассмеялся, а потом заплакал и стал гладить их по головам, приговаривая, что он тоже отец и сердце не позволяет ему убивать детей. Ночью в городе наступила мертвая тишина, малыши вылезли из своих укрытий и обнаружили, что их двухмесячная сестренка задохнулась в одеяле, куда ее спрятала мама, тельце было уже холодным. Старшая, одиннадцатилетняя девочка, взяла маленькую Розу на руки, мертвая, она казалась тяжелой, и отвела братьев и сестер в подвал из страха, что на улице их схватят. Она одела их, и они стали ждать маму. Неужели мама про них забыла?
Их мать так и не вернулась. На рассвете старшая взяла младших за руки и вывела из дома через окно, оглядываясь в поисках соседей и все время чувствуя, будто мама идет за ними. Она увела младших братьев и сестер из города, по дороге они просили хлеба у крестьян, спали на голой земле, убегали от мальчишек с ферм, которые забрасывали их камнями. Девочка говорила крестьянам только то, что их мама умерла, больше ничего. Они слышали, будто в Водзиславе еще остались живые евреи, поэтому направились туда; ступни были у них изрезаны дорожными камнями, лица и тела распухли, одежда порвалась и испачкалась. Они боялись разговаривать с кем бы то ни было, чтобы не нарваться на переодетого немца. «Мама наверняка ищет нас и плачет. Что будет, если мы ее не найдем? Бедные малыши ревели не переставая: “Где мама? Где мама?”»[263] Этих детей приютили богатые семьи, но Реня все гадала: что будет дальше? Все, кому удалось избежать руки палача, обречены вот так же – голыми и босыми, обезумевшими от горя – скитаться, выпрашивая корку хлеба.
Паника, ее охватила настоящая паника. Реня чувствовала, что ситуация ухудшается с каждой минутой. Каждый момент их жизни становился критическим. Каждый новый прожитый день воспринимался как чистое везение. Никто не спал по ночам, что, наверное, было к лучшему, потому что нацисты обычно орудовали именно по ночам. «Мудрецы враз утратили всю свою мудрость. Ребе не знали, что советовать людям. Они сбрили усы и бороды, но все равно в них безошибочно угадывал