Стоял наполненный осенними ароматами октябрьский день, солнце еще хорошо пригревало, ничто не предвещало ничего необычного. Но то было утро массовой нацистской «акции» в Кракове. Она произошла на день раньше, чем ожидали участники движения, и застала их врасплох. Густа и ее товарищи не могли спасти своих родителей, едва сами вырвались из гетто живыми. Они спрятались на каком-то складе, потом перебегали из одного подвала в другой. Худшим, по мнению Густы, было то, что стояла абсолютная тишина. Если в других городах «акции» принимали гротескные, кровавые формы, когда целые семьи скашивали автоматными очередями, то здесь, в «столичном городе», все проходило без шума, при полном соблюдении порядка. Большинство евреев так ослабели от голода, что не могли даже кричать. Тишина, потеря близких, ужас – все это подстегнуло молодежь. Для того чтобы отвлечь нацистов и отомстить, они бросились на помощь.
В тот год выдалась на удивление красивая осень. «Листья сохраняли свою зеленую свежесть долго после окончания лета, – писала Густа. – Солнце превращало землю в золото и согревало ее своими благосклонными лучами»[363]. Но в движении знали: каждый день – это подарок. Когда пришли холод и дожди, ходить по лесам стало трудно. Поэтому они сменили тактику: решили проводить свои акции прямо в городе, избрав мишенями высокопоставленных нацистов, чтобы «даже маленькая атака была направлена в самое сердце власти и могла вывести из строя важный винтик в машине»[364], чтобы посеять смуту и возбудить тревогу у врагов. «Рассудительные голоса» убеждали молодежь повременить, не раздражать нацистов мелкими акциями, но бойцы просто опасались, что долго уже не проживут.
Это было невероятно напряженное время, все работали от рассвета до заката. Они устроили базы внутри и за пределами гетто, а также пункты связи и безопасные квартиры в близлежащих городах. Группами по два-три человека они наводили справки, работали связными, следили за тайной полицией, продолжали техническую работу, расклеивали листовки на людных улицах и противостояли врагам. Бойцы выскакивали из темных переулков, наносили удар, отнимали оружие и исчезали. Предателей и коллаборационистов предпочитали убивать. Из-за семитской внешности многим из них было трудно работать в арийской части города без маскировки; один из них надевал форму польского полицейского[365] и представлялся какому-нибудь нацисту[366].
Новые тесные связи установились между членами группы, и семейная жизнь иного типа помогала им преодолевать скорбь по той, что была утрачена. Для товарищей по всей стране движение сосредоточило в себе весь мир, только от их решений зависели жизнь и смерть, взаимное доверие стало делом первостепенной важности. Все участники движения находились в студенческом возрасте, это время, когда для самооценки и осознания себя личностью главными становятся личные отношения. Некоторые вступали в любовные связи, их чувства развивались стремительно, пары часто менялись. Сексуальные отношения зачастую возникали поспешно, были страстными и жизнеутверждающими[367]. Другие бойцы становились суррогатными родителями, братьями и сестрами друг другу.
В Краковском гетто опорный пункт движения располагался в доме номер 13 по Жозефинской улице, это была двухкомнатная квартира, к которой вел длинный узкий коридор и которая стала домом для участников группы, – вероятно, последним домом, как все они догадывались. Поскольку большинство молодых людей были единственными оставшимися в живых членами их семей, они принесли сюда все свои «пожитки» (белье, одежду, обувь), чтобы «в случае ликвидации»[368] перераспределить их между теми, кто будет в них нуждаться. Или продать, чтобы пополнить «общий котел». Они остро желали любить и быть любимыми и создали коммуну, где все было общим: от кассы до кухни. Эльза, девушка ревностная, но доброжелательная, приняла бразды «правления плитой» и «отдавала жизнь и душу руководству кухней»[369]. Кухонька была маленькой, кастрюли и сковородки штабелями громоздились на полу. Чтобы открыть дверь, приходилось отодвигать их. Квартира служила базой для всех операций, бойцы получали здесь задания и отсюда уходили их выполнять. За минуту до наступления комендантского часа все прибегали обратно, докладывали об успехе или провале и рассказывали о том, как уклонялись от пуль, – в буквальном смысле.
На Жозефинской ели все вместе. Каждый вечер становился особым, с разговорами и смехом. Анка, которая была такой сильной, что, когда ее арестовали, выглядело так, будто это она ведет полицейских[370], а не они ее; Мирка, очаровательная, искрометная; Тоска, Марта, Гиза, Това – семь девушек спали на кровати, остальные – на стульях или на полу. В квартире не было ни изысканно, ни даже особенно чисто, но это было их заветное жилище и последнее место, где они могли быть самими собой.
Все это время группа соблюдала традицию «Акивы» отмечать Онег Шабат. В ту пятницу, 20 ноября, они собрались, чтобы праздновать от заката до восхода. Два дня до этого они готовили еду, надели белые блузки и рубашки по случаю праздника, стол застелили белой скатертью. После момента тишины запели песни, которые всю жизнь пели гармоничным семейным хором. Но в тот вечер они приветствовали невесту-субботу[371] в последний раз. Кто-то воскликнул: «Это наш последний ужин!»[372] И все знали, что это правда. Восседавший во главе стола лидер группы долго рассуждал о том, что смерть близка и что пора «сразиться за три строчки в истории»[373].
Их активность еще возросла. Группе пришлось покинуть гетто из-за ухудшавшихся условий. Однажды вечером лидеры спрятались в парке и застрелили нацистского сержанта, проходившего мимо. Неспешно выйдя из-за кустов, они смешались с испуганной толпой и, петляя, вернулись на Жозефинскую; за ними даже не было погони. Но этот дерзкий акт переполнил чашу терпения властей. Нацисты, решительно настроенные покончить с этим унизительным для них мятежом, солгали публике о том, что случилось, усилили меры безопасности, перенесли начало комендантского часа на более раннее время, взяли заложников, составили список. Они охотились за лидерами движения, которые, в свою очередь, сами планировали развязку: открытый бой.
Проведя в городе еще несколько успешных убийств нацистов, движение решило нарастить активность и объединить силы с евреями – членами ПРП для финального крещендо. 22 декабря 1942 года, когда многие нацисты ходили по магазинам, покупая рождественские подарки, и собирались на праздничных вечеринках, на улицы Кракова вышло сорок евреев и евреек – бойцов Сопротивления. Женщины повсюду расклеивали антифашистские плакаты, а мужчины несли знамена польского партизанского движения и возлагали венки к памятнику польскому поэту – все для того, чтобы евреев не обвинили в том, что должно было последовать. Затем они напали на военные гаражи и включили сирены тревоги по всему городу, чтобы вызвать всеобщий переполох. В семь часов вечера они совершили налеты на три кафе, где немцы собрались на рождественские вечеринки, и забросали их гранатами. Они метнули несколько гранат в окна «Богемы», кафе, являвшегося излюбленным местом встреч немецкой военной верхушки в старом городе. В результате было убито по меньшей мере семь и ранено гораздо больше нацистов[374].
Хотя руководители Сопротивления были арестованы и впоследствии казнены, евреи продолжали бомбить цели за пределами города, включая главный вокзал Кракова, кафе в Кельце и кинотеатр в Радоме – все с помощью Голы Майр.
Через несколько недель после декабрьской акции Хеля ехала в поезде[375], охваченная паникой: где она будет спать, что есть, – и разговорилась с молодым поляком-преподавателем. Он заверил ее:
– Война скоро закончится.
– Откуда вы знаете?
Он объяснил: польские партизанские силы пришли в движение. Он очень гордился тем, что поляки-подпольщики взорвали кафе!
Хеля не смогла сдержаться. Что, если она – последняя оставшаяся в живых еврейка? Он должен узнать правду. Все равно не осталось никого из тех, кого она рисковала предать.
– Вам следует знать, дорогой пан, – сказала она, – что акция, о которой вы упомянули – взрывы в краковских кафе, – проведена молодыми бойцами-евреями. Если вы доживете до конца войны, пожалуйста, расскажите об этом миру. И, кстати, я тоже еврейка.
Мужчина был ошарашен. Поезд приближался к Кракову.
– Идите за мной, – повелительно сказал он, когда они приехали.
Наверное, это мой конец, подумала Хеля, но какое это имело значение?
Попутчик привел ее в теплую квартиру, где она смогла провести ночь в безопасности.
Глава 111943 год, новогоднее варшавское мини-восстание
Цивья и Реня
Январь 1943 года
В шесть утра, через несколько недель после того как она вместе с товарищами инспирировала мятеж в Кракове, Цивью разбудили новостью[376]: нацисты наводнили Варшавское гетто. Неожиданная «акция».
В ŻOB’е считали, что нацистам не до них, те проводили широкомасштабные аресты тысяч поляков в арийской части города. Организация даже попросила всех своих связных вернуться в гетто: казалось, что в тот момент это было безопас