нее. Даже поляки-подпольщики прятались в гетто.
Однако Гиммлер[377] спустил новые квоты.
Был поздний вечер, руководители собрались для обсуждения планов, но Цивья тут же оделась и бросилась на улицу – оценить обстановку. Улицы были окружены. Немецкий часовой стоял перед каждым домом. Не было никакой возможности выйти, связаться с другими ячейками. Все вчерашние планы оказались бесполезными, предпринять какие бы то ни было боевые действия стало невозможно. Немцы собираются одним махом уничтожить все гетто?
Цивья запаниковала. Как они могли оказаться настолько неподготовленными? За последние месяцы, несмотря на многочисленность жертв летних «акций», успехи ŻOB’а возродили надежду. Как и в Кракове, молодежные группы состояли из людей, которые уже убедились, что могут доверять друг другу, и горели желанием войти в тайные боевые ячейки. В дополнение к нескольким сотням еще остававшихся в живых товарищей в гетто ŻOB набрал новых членов, тщательно заботясь о том, чтобы в их число не затесались осведомители. Была сделана еще одна попытка объединиться с другими движениями. И снова не смогли договориться с ревизионистской группой «Бетар»[378], которая была лучше вооружена и организовала собственную милицию (Еврейский воинский союз). А вот Бунд в конце концов согласился на сотрудничество. Вместе со «взрослыми» сионистскими партиями он присоединился к ŻOB’у, был создан новый альянс[379].
Обретя больший авторитет, ŻOB смог наконец наладить связи с польским подпольем[380], состоявшим из двух соперничавших фракций. Отечественная армия (известная в Польше как Армия Крайова, АК) подчинялась принадлежавшему преимущественно к правому крылу правительству в изгнании, базировавшемуся в Лондоне. Несмотря на то что в ней состояло много либералов, помогавших евреям (Ян Жабинский, известный директор варшавского зоопарка, был членом АК), руководство АК было антисемитским. Народная армия (Армия Людова, АЛ), с другой стороны, была ассоциирована с коммунистической ПРП и в то время являлась более слабой из двух фракций. Руководство Армии Людовой сотрудничало с Советским Союзом и более охотно шло на контакты с еврейским гетто и лесными партизанами – а фактически со всеми, кто хотел свергнуть фашистов. Но им недоставало ресурсов.
Армия Крайова неохотно помогала ŻOB’у по разным причинам. Ее командиры подозревали, что евреи не смогут оказать должного сопротивления, более того, они боялись, что восстание из гетто распространится на другие части города, а у них не было достаточно оружия, чтобы поддержать общегородской мятеж. Они опасались, что преждевременное восстание окажется пагубным, и хотели, чтобы немцы и русские обескровили друг друга, прежде чем повстанцы вступят в дело. Представители Армии Крайовой отказывались вести серьезные переговоры с какими-то жалкими молодежными группами; тем не менее, они хотели встретиться с новым альянсом.
Встреча прошла успешно. Армия Крайова прислала десять дробовиков в очень хорошем состоянии, а также инструкции по изготовлению взрывчатки. Одна еврейка открыла способ производства зажигательных бомб: собираешь электрические лампочки из покинутых домов и наполняешь их серной кислотой[381].
ŻOB со всем энтузиазмом приступил к широкомасштабным действиям. Так же, как Фрумку направили в Бендзин, других членов организации разослали по всей Польше, чтобы возглавить группы Сопротивления и установить зарубежные связи. (Впоследствии Цивья иронизировала над собственной наивностью, поскольку думала, что они не получают помощи извне, потому что мир о них ничего не знает.) Ривка Гланц отправилась в Ченстохову. Лия Перлштейн и Тося искали оружие в арийской части Варшавы.
Бундовцы укрепляли свои боевые ячейки[382]. К Владке Мид обратился один из бундовских лидеров, Абраша Блюм, пригласив ее на собрание участников Сопротивления. Принимая во внимание ее прямые светло-каштановые волосы, маленький нос и серо-зеленые глаза, Владку попросили поработать в арийской части. От самой мысли о том, чтобы уйти из гетто, где большинство евреев трудились в непосильных условиях, словно рабы[383], она испытала подъем.
Однажды вечером в начале декабря 1942 года Владка получила сообщение о том, что должна на следующее утро выйти из гетто с рабочей бригадой и пронести обратно последний бундовский подпольный бюллетень с подробной картой Треблинки. Она спрятала его в туфли, потом нашла бригадира, который принял от нее 500 злотых в качестве взятки и впустил ее в группу своих рабочих, ожидавших проверки у входа в гетто на морозе. Все было хорошо, пока нацист, проводивший проверку, не решил, что ему не нравится лицо Владки. Или, возможно, слишком нравится. Ее вытащили из толпы и завели в маленькую комнату, стены которой были забрызганы кровью и обвешаны фотографиями полуголых женщин. Охранник обыскал ее и велел раздеться, она осталась только в туфлях.
– Туфли долой! – рявкнул он. Но как раз в этот момент в помещение ворвался какой-то нацист и сообщил ее мучителю, что один еврей сбежал. Оба бросились прочь. Владка быстро оделась и выскользнула из комнаты, сообщив часовому, стоявшему у двери снаружи, что проверку прошла. Она продолжала работать в арийской части и стала налаживать контакты с неевреями, находя для евреев места, где они могли бы прятаться, и доставая оружие.
Одной из главных задач для ŻOB’а было устранение коллаборационистов, которые сильно облегчали работу нацистам. По всему гетто они расклеили плакаты, сообщавшие, что организация отомстит за каждое преступление, совершенное против евреев, и сразу же подтвердили свое намерение, убив еврейского милиционера и члена совета. К изумлению Цивьи, убийства произвели впечатление на жителей гетто, которые прониклись уважением к ŻOB’у.
В гетто появилась новая власть.
До полномасштабного восстания боевой организации оставалось несколько недель. По словам одного из руководителей Бунда Марека Эдельмана, великая дата была определена: 22 января[384].
Когда 18 января началась нацистская «акция», Цивья испытала шок. У товарищей не было времени собраться и выработать согласованный ответ. Некоторые члены группы не знали точно, где должны находиться. Большинство ячеек не имело доступа к оружию, у них были лишь палки, ножи и железные прутья. Все оказались предоставлены сами себе, связи не существовало.
Но времени терять было нельзя. Две группы начали действовать экспромтом. Если уж на то пошло, отсутствие времени на «комитетские» дискуссии мобилизовало их[385].
Цивья тогда не знала этого, но Мордехай Анелевич моментально приказал группе мужчин и женщин из «Юного стража» выйти на улицы и позволить схватить себя, чтобы проникнуть в ряды евреев, которых поведут на umschlagplatz[386]. Подойдя к углу улиц Ниская и Заменхофа, он дал команду – бойцы выхватили спрятанное оружие и открыли огонь по немцам, шедшим в оцеплении. Бросая в них гранаты, товарищи Анелевича кричали людям, чтобы те бежали. Некоторые последовали призыву. По словам Владки Мид: «Депортируемые массово набросились на немецких полицейских, пустив в ход руки, ноги, ногти, зубы»[387].
Немцы были ошарашены. «Евреи в нас стреляют!» В этой суматохе молодые бойцы действительно продолжали пальбу.
Но нацисты быстро пришли в себя и нанесли ответный удар. Нечего и говорить, что несколько пистолетов горстки мятежников не шли ни в какое сравнение с огневой мощью немцев. Солдаты рейха погнались за бойцами ŻOB’а, которым удалось убежать. Увернувшись от пуль, Анелевич выхватил ружье у одного из немцев, укрылся в ближайшем доме и продолжал стрелять оттуда. Какой-то еврей, прятавшийся в подвале, втянул его к себе. Уцелели только Анелевич и одна девушка. Результат оказался трагическим, но резонанс от действий бойцов – оглушительным: евреи постреляли немцев!
Другой вступившей в действие была группа Цивьи. Эта группа под командованием Антека и еще двух молодых людей избрала другую тактику. Большинство оставшихся евреев попрятались, это означало, что немцы вынуждены были обыскивать дома. Вместо того чтобы вступать в открытый бой, который они, без сомнения, проиграли бы, товарищи Цивьи решили ждать, пока нацисты войдут, и стрелять по ним изнутри. Цивья сообразила, что, действуя из засады, они убьют больше немцев.
Она пребывала в боевой готовности на одном из опорных пунктов «Свободы», в жилом доме 56–58 по улице Заменхофа. Сорок мужчин и женщин заняли в нем свои позиции. У них имелось четыре гранаты и четыре ружья на всех. Большинство были вооружены всего лишь железными прутьями, палками и самодельными зажигательными бомбами, сделанными из лампочек, наполненных серной кислотой.
Цивья и ее товарищи знали, что это их последний бой, но с нетерпением ждали прихода нацистов, чтобы нанести им как можно больший урон и погибнуть с честью. Полгода немцы систематически истребляли варшавских евреев, и ни одного выстрела не было сделано в ответ.
Абсолютная тишина, если не считать время от времени раздававшихся пронзительных криков тех, кого тащили на umschlagplatz. В ожидании столкновения Цивья с волнением сжимала оружие, чувствуя сильнейшее возбуждение и в то же время испытывая глубокую печаль. Позднее, описывая тот момент, она определила свое тогдашнее смятение как «своего рода эмоциональную инвентаризацию собственной жизни перед последним ее моментом»[388]