[409]. Где лучше всего строить? Как замаскировать входы и выходы?
Строительные чертежи доставляли связные из Варшавы, где бункеры были образцами инженерного искусства: подземные коридоры простирались на многие километры, охватывая все гетто и выходя на арийскую часть. Главные туннели вели к боковым, где имелись свет, вода, радиосвязь, запасы продовольствия, амуниции и взрывчатки; каждый знал пароль для входа в бункер своего отряда. «Потрясающая изобретательность», – отмечала Реня. В Бендзине входы в убежище были устроены через печи, стены, кладовки, дымоходы, чердаки, просто под диванами. Чтобы их замаскировать, возводили даже новые стены. И все это делалось голыми руками[410]. Укрытия оборудовали под лестницами, в конюшнях, дровяных сараях. Евреев учили, в каком состоянии нужно оставить комнату, чтобы казалось, что жильцы покинули ее в спешке[411]. Электрическое освещение, вода, радиосвязь, скамьи, небольшие печки, сухари для страдающих желудочными заболеваниями – все было заранее предусмотрено.
Когда наступит момент, единственное, что все должны будут сделать, – это перейти в хорошо обеспеченные всем необходимым уже готовые бункеры.
Эта энергичная деятельность не осталась не замеченной в других местах и привела к одному из эпизодов Сопротивления внутри бендзинской еврейской общины[412]. В феврале 1943 года еврейской милиции понадобились новобранцы. Реня понимала, что́ это означает: новые депортации неминуемы. Конвоировать своих соплеменников к поездам должна была еврейская милиция, поэтому ей потребовалось дополнительно шесть мужчин, выбор пал на членов «Свободы». Работа в камёнской прачечной, где они продолжали трудиться, была приостановлена. Юденрат направил в кибуц предписание, в котором говорилось, что эти шестеро обязаны явиться в участок за получением форменных белых фуражек. В противном случае их зондер-пропуска будут аннулированы, а самих их депортируют в некий лагерь в Германии.
Юденрат уже отправил в Германию несколько юношей из гетто, ни один из них не вернулся. Несмотря на это, товарищи категорически отказались становиться частью того, что они называли «еврейским гестапо». Они были готовы потерять свои рабочие пропуска, но никогда не стали бы помогать нацистам отправлять евреев в лагеря смерти. Когда юноши не объявились в назначенный час, в кибуц прибыл милиционер с подписанным президентом юденрата приказом отобрать у них зондер-пропуска. Они послушно сдали их, несмотря на то, что быть пойманным где-нибудь без такого пропуска означало немедленно отправиться на принудительные работы или на смерть. На следующий день еврейская милиция окружила дом кибуца, вооруженная дубинками и приказом отправить поименованных юношей в Германию. Заблокировав вход, милиционеры проверяли удостоверения личности.
В этот момент двое молодых людей выпрыгнули из окна. Милиционеры погнались за ними; парни сбили их с ног кулаками и помчались дальше. Оставшиеся стали выкрикивать проклятья и угрозы в адрес милиционеров: они никогда, мол, не позволят им схватить своих товарищей! Командир отряда милиции приказал своим людям избить всех, взять оставшихся юношей в заложники и держать до тех пор, пока беглецы не вернутся по доброй воле. Реня потрясенно смотрела на эту стычку[413].
Фрумка боялась, что кого-нибудь убьют в потасовке или, хуже того, явятся немцы и убьют всех. «Никаких заложников!» – заявила она и велела тем, кто значился в списке, ехать в участок. Молодые люди повиновались, и весь кибуц последовал за ними по людной улице до автобуса. Но тут один из юношей, «сильный, как бык», вырвался из рук милиционера и побежал. Последовала драка между орудовавшими дубинками милиционерами и действовавшими кулаками кибуцниками, одна из девушек, Ципора Бозиан, нанесла серьезные травмы двум милиционерам. Побитый командир скомандовал своим людям садиться в автобус. «Едем в жандармский участок, – приказал он. – Жандармы порвут этих людей на куски». Жители гетто, наблюдая за происходящим и видя, что не все евреи боятся милиции, разразились аплодисментами. Реня просияла от гордости.
Однако Фрумка испугалась, что им всем придет конец, как только об инциденте станет известно в немецкой жандармерии, и стала уговаривать милицейского командира и его людей не предавать его огласке. Те уважали ее и уступили, но при одном условии: взамен сбежавших они возьмут заложников. Обозначенные в списке поднялись в автобус вместе с тремя заложниками: Гершелем Спрингером, его братом Йоэлем и Фрумкой. Она вызвалась добровольно. Испуганная, но находившаяся под большим впечатлением Реня смотрела, как отъезжает автобус.
Высшее командование милиции прознало о случившейся потасовке и в ту же ночь приказало окружить дом, где жили члены кибуца, и всех его членов собрать во дворе. К счастью, Фрумка и Гершель вернулись, но сообщили, что в наказание за то, что унизили милиционеров и их командира, все мужчины будут отправлены в Германию. Ту ночь Реня с товарищами провели во дворе под звездами. Сочувствующие соседи приходили и звали их к себе, но Фрумка запретила уходить. Она хотела показать милиции, что они смогут провести ночь вне дома, несмотря на то, что после наступления комендантского часа это было опасно, несмотря на рыскавшие вокруг нацистские патрули. Всю ночь милиция находилась поблизости, но лишь удостоверялась время от времени, что пломбы на дверях дома не сорваны.
Следующий день вся группа тоже провела во дворе, замерзшая и голодная. Фрумка и Гершель отправились в юденрат хлопотать за своих товарищей. Вечером Реня вместе с остальными скудно поужинала стараниями приюта «Атида», после чего явилась милиция и отперла двери. Наказание закончилось. Но где были Фрумка и Гершель? Реня боялась даже думать об этом.
Они вернулись поздно ночью. Никого не отправили в Германию, не призвали в милицию и не назначили на принудительные работы. По всему гетто ходили слухи о храбрости членов «Свободы».
Люди начинали понимать, что сказать «нет» возможно.
Из Варшавы просачивались новости[414]: «акция» неизбежна. Цивья и Антек информировали бендзинцев, что они готовятся к обороне и что евреям отныне безразличны партийные и идеологические разногласия, они готовы к общей борьбе. Товарищи отказывались бежать в арийскую часть города, даже когда предоставлялась возможность, все были решительно настроены умереть, глядя в лицо врагу.
В феврале Цивья написала бендзинским подпольщикам письмо, в котором снова требовала, чтобы Фрумка уехала за границу. Она должна остаться в живых, чтобы рассказать внешнему миру о варварском истреблении евреев. Потом, в марте, еще одно письмо: Ханце должна приехать в Варшаву, откуда будет тайно вывезена из страны. «Никаких отговорок и объяснений», – таков был ее начальственный приказ.
Так же, как Фрумка, Ханце отказалась. Она тоже ничего не хотела слышать о том, чтобы спасать свою жизнь. Как бы она могла оставить сестру в такой неопределенности? «Эти сестры готовы были друг за друга пройти через ад и вернуться обратно», – написала Реня. Фрумка тоже не могла себе представить разлуку, но умоляла Ханце уехать. Отказать сестре та не могла; она не хотела, чтобы Фрумка умирала от тревоги за нее.
Проводнику сообщили, что он нужен как можно скорее.
Готовясь к отъезду, складывая в саквояж модные, «арийского вида» вещи, Ханце была подавлена. Увидит ли она когда-нибудь снова своих товарищей? Она умоляла Фрумку ехать с ней, но та отказалась. «Ханце, с ее семитской внешностью, выглядела комично в одежде польской крестьянки», – писала Реня, встревоженная тем, что подругу могут разоблачить.
Спустя два дня пришла телеграмма из Ченстоховы. Держа ее в дрожащих руках, Реня прочла: Ханце перешла границу, находится в Генерал-губернаторстве и скоро двинется дальше. Потом еще одна телеграмма: она прибыла в Варшаву! Через несколько дней она выедет из Польши. Все для этого подготовлено. Реня вздохнула с облегчением.
Она замечала, что одна полька, много раз рисковавшая жизнью, помогая ŻOB’у, упоминается почти в каждой корреспонденции. Реня называла ее А.И.Р., скрывая ее настоящее имя, но речь шла об Ирене Адамович[415], ставшей к тому времени добрым другом Цивьи, Фрумки и Тоси. Ревностная католичка из аристократической семьи, в тридцатые годы – участница харцерского[416] движения, Ирена была одной из главных связных между ŻOB’ом и польским Сопротивлением. Окончив Варшавский университет по специальности педагогика, она работала с «Юным стражем», посещая его кибуцы, сочувствуя еврейскому националистическому делу. Во время войны сблизилась с членами «Свободы» и «Юного стража» и даже выучила идиш.
Ирена занимала в варшавском муниципалитете должность инспектора детских домов и имела пропуск, позволявший ей посещать гетто «по делам службы». В 1942 году она ездила в Вильно, чтобы сообщить руководителям «Юного стража» о ликвидации Варшавского гетто; переодевшись немецкой монахиней, она побывала во многих гетто, передавая и собирая информацию, подбадривая людей. Она обращалась к своим друзьям из командования Армии Крайовой с просьбой помочь варшавским евреям. Перевозила письма и публикации между польским и еврейским подпольями. Прятала евреев у себя в квартире и помогала им переходить границу. Хотя Ирена скрывала свою деятельность от соседей по дому, в среде еврейской молодежи, даже в Бендзине, она слыла легендой. «Мы все были восхищены ее личностью, – писала Реня, – хотя понятия не имели, как она выглядит».
Однако в письмах из Варшавы часто говорилось и о трагических провалах, упоминались связные, попавшие в тюрьму Павяк или в Освенцим. В своих дневниках Хайка также приводит рассказы о бендзинских курьерах, которых схватили и убили. Ее соратница Идзия Пейсахсон