Но Бэля не пряталась. С самого начала она выходила из гетто – с группой рабочих или через какой-нибудь узкий проход в ограждении, или через дома, стоявшие на границе гетто, – срывала свою шестиконечную звезду (которую не пришивала, а прикалывала, что считалось уголовным преступлением), шла на рынок и покупала еду и лекарства для своих друзей. Она была блондинкой, к тому же чужой в Вильно, поэтому не боялась, что ее по внешнему виду примут за еврейку, но по-польски говорила с еврейским акцентом, поэтому старалась как можно меньше говорить вообще. В гетто она жила в трехкомнатной квартире вместе с тринадцатью семьями – там всегда охотно давали приют евреям-беженцам. Спала на столе для пинг-понга. Не имея медицинской подготовки, все же нашла работу в больнице в качестве «медсестры» операционного блока: промокала кровь тампонами, а однажды ей даже пришлось подавать инструменты хирургу, оперировавшему при свете свечей.
Узнав о массовых расстрелах в Понарах, в лесу неподалеку от Вильно, товарищи начали готовиться к сопротивлению. Абба Ковнер из «Юного стража» создал повстанческую группировку. Руководители «Свободы» набирали девушек нееврейской внешности для работы связными между разными гетто. У Бэли уже был опыт выходов в город под видом нееврейки, и она добровольно вызвалась войти в группу. Однако чтобы передвигаться свободно, ей нужны были документы. Она обратилась к знакомой по больнице нееврейке, которая была всего на несколько лет старше нее, и сказала, что хочет поехать повидать семью. Коллега не стала задавать вопросов и дала Бэле свой паспорт, но предупредила, чтобы та никогда не появлялась у нее дома, поскольку ее муж ненавидит евреев. Так в возрасте девятнадцати лет Бэля Хазан стала Брониславой – Броней – Лимановской. В «Свободе» заменили фотографию и печать на паспорте; явная подделка прослужила ей несколько лет.
В задачу Бэли входило поддержание связи между Вильно, Гродно и Белостоком, доставка информационных сводок, денег и оружия. Ей поручили найти надежный дом для связных в Гродно и устроить там базу. Она покинула гетто утром в толпе рабочих и за десять золотых монет купила нательный крестик и христианский молитвенник. Потом, с диким ветром, свистевшим в ушах, понеслась вперед, пользуясь военным транспортом, попутными повозками и поездами, на ночь останавливаясь в разрушенных домах, пока не добралась до живописного средневекового Гродно с его крутыми островерхими крышами и мощеными улицами. Постучав в дом престарелой польки, стиравшей в кухне при свете масляной лампы, сказала, что ее дом разбомбили, вся ее семья убита и ей нужно какое-то пристанище, – при этом она все время боялась, что какое-нибудь еврейское слово случайно сорвется у нее с языка или она воскликнет: «О Боже!» вместо «Езус Мария!» Старушка успокоила ее и пустила переночевать. Но Бэля не спала всю ночь, опасаясь во сне пробормотать что-нибудь по-еврейски.
Бэле требовалось найти работу в Гродно, и она отправилась в бюро по найму.
– По-немецки говорить можете? – спросил ее сотрудник службы.
– Конечно. – В конце концов, идиш очень похож на немецкий.
Сотрудник проэкзаменовал ее. Она старательно произносила vas вместо vus.
– Вы говорите очень хорошо, – похвалил он. Ее плохой идиш обернулся хорошим немецким. – У меня есть для вас работа, – предложил он. – Вы можете стать переводчицей в канцелярии гестапо.
Работать в гестапо? Безумный риск, Бэля это понимала, но ведь это и положение, которое невероятно поможет ей.
На следующий день она начала работать в административном корпусе гродненского гестапо. Начальнику она сразу понравилась, как и большинству сотрудников, в основном немцев. В ее обязанности входило переводить с польского, русского и украинского на немецкий. «Внезапно, – вспоминала она, – я стала полиглотом!» Она также делала уборку и подавала чай.
В поисках квартиры Бэля избегала соседства образованных людей, которые могли бы распознать ее акцент. Она сняла комнату на окраине города у вдовы-белоруски, которая, как надеялась Бэля, не заметит ее лингвистических ошибок, и постаралась обжиться в крохотной комнате, стены которой были увешаны иконами. Но когда она возвращалась домой после десятичасовой смены, лики Христа вселяли в нее страх, как и воскресные посещения церкви – их она боялась больше, чем нацистского окружения на работе. Бэля всегда старалась ходить в церковь с кем-нибудь из коллег и становилась у нее за спиной, чтобы иметь возможность копировать все ее действия.
Через неделю после начала работы Бэля попросила начальника дать ей справку, подтверждающую, что она работает в гестапо. Он тут же выполнил ее просьбу. С этой справкой она пошла в мэрию, объяснила, что все ее документы пропали, и попросила выдать полный комплект новых. Чиновник так боялся связываться с сотрудницей гестапо, что сделал все вне очереди. Ей оформили удостоверение личности на фиктивную фамилию. Бэля выиграла в этой лотерее свободу передвижения.
С новыми документами она могла не соблюдать комендантский час, даже вблизи гетто, куда ходила помогать. Сообщив обо всем в Вильно, Бэля предложила товарищам свои документы в качестве образца для изготовления подделок. Но получить разрешение на поездку по железной дороге было почти нереально – поезда резервировались исключительно для военных. Тогда однажды утром Бэля явилась на работу в слезах и сообщила, что в Вильно у нее умер брат и она должна его похоронить; по польскому обычаю, объяснила она, покойника нужно предать земле не позже, чем через три дня. Потом ей нужно будет уладить кое-какие его дела – все это займет неделю. Ее гестаповский начальник выразил ей сочувствие и лично сопроводил за получением пропуска для поездки на поезде.
Вне себя от радости, Бэля прибыла в Вильно, одетая как христианка, выбрала подходящий момент, чтобы войти в гетто, и приколола звезду, которую загодя спрятала в сумке. У ворот гетто к ней обратилась женщина с длинными светлыми косами.
– Мы с вами случайно не знакомы?
У Бэли бешено заколотилось сердце. Кто это?
– Как вас зовут?
– Кристина Козловская.
Женщина достала из сумочки фотографию, на которой была запечатлена группа товарищей и среди них Бэля!
– Мое настоящее имя, – прошептала она, – Лонка Козибродская.
Лонка. Бэля много о ней слышала: связная высшего класса, с безупречным польским и очаровательной отнюдь не еврейской внешностью, Лонка обладала мудростью и обаянием «священнослужителя, с ее длинными светлыми косами, нимбом уложенными вокруг головы»[452]. Товарищи порой задавались вопросом, уж не подослана ли она гестапо. Лет двадцати восьми, происходившая из культурной семьи, жившей в ближнем пригороде Варшавы, высокая и стройная, Лонка училась в университете и свободно владела восемью языками. Если Бэля, почти на десять лет младше нее, была сообразительной девушкой из рабочего класса, плотной и шустрой, изворотливой простолюдинкой, то Лонка обладала уверенностью образованной светской дамы. Она не пользовалась своим дерзким видом, чтобы заставлять товарищей робеть перед нею, зато охотно пользовалась им, чтобы производить впечатление на нацистов. «Не раз, – писала о ней одна из соратниц, – какой-нибудь гестаповец помогал ей нести чемодан с запрещенными материалами, поскольку принимал ее за девушку-христианку». Лонка, быстро завоевавшая высокий авторитет в «Свободе» благодаря своему веселому, но твердому нраву, разъезжала по стране, перевозя оружие и документы, а однажды провезла целый архив. Сейчас она находилась в Гродно с заданием из Варшавы. Вдвоем, смешавшись с группой рабочих, они вошли в гетто – это был первый, но далеко не последний случай их сотрудничества.
Бэля радостно встретилась с товарищами (которых тревожила ее в высшей степени рискованная служба) и отдала им свои документы, которые они копировали всю ночь в «мастерской по изготовлению фальшивок». Через несколько дней Бэля вернулась в Гродно, получив задание информировать юденрат о событиях в Понарах и передать просьбу о финансовой помощи для эвакуации евреев из Вильно. Ей надлежало также встретиться с товарищами из «Свободы» и поделиться с ними планами подготовки к восстанию.
Перед выездом из Вильно Бэля заменила еврейскую нарукавную повязку на черную траурную. В поезде она не сдерживала слез, на самом деле оплакивая убитых евреев. Попутчики утешали ее, думая, что она скорбит по брату. На этот раз никто не обвинял евреев во всех бедах страны. По ее возвращении квартирная хозяйка и соседи тоже утешали ее. А на работе ждала открытка с соболезнованиями от сослуживцев-нацистов, в которой говорилось, как они сострадают ее утрате. И это, наконец, заставило ее рассмеяться.
Бэля подала прошение о выдаче специального пропуска для посещения гетто. Она объяснила это необходимостью проконсультироваться у очень хорошего еврейского дантиста. Ей выписали пропуск на две недели. В юденрате она передала информацию из Вильно и просьбу тамошних товарищей: не могут ли они выделить какие-то деньги для самых бедных виленских евреев? Примут ли беженцев? Но члены юденрата, с которыми она беседовала, ей не поверили. А кроме того, сказали они, где они разместят прибывших людей? Что касается денег, то они вообще не имеют права давать их кому бы то ни было. В вестибюле Бэля расплакалась. Один из членов юденрата подошел к ней и тихо предложил помощь для беженцев, вручив ей деньги и поддельные документы. В цокольном этаже, в библиотеке, она встретилась с местным отделением «Свободы». Их было восемьдесят человек – многих она знала лично, – и они собрались на лекцию и занятия ивритом. Она рассказала им о Понарах и призвала молодежь готовиться к восстанию.
Накануне Рождества 1941 года Бэля впервые в жизни поставила елку и сообщила квартирной хозяйке, что на праздник к ней придет в гости подруга. Тэма Шнейдерман[453] приехала в Гродно в элегантной, но повседневной одежде и модных черных зимних ботинках. Она всегда – даже когда посещала гетто – привозила подарки: цветы, собранные по дороге, контрабандные лимоны или какой-нибудь предмет собственной одежды.