Она не могла поверить. «Ведь это был легендарный Антек собственной персоной»[715], – писала она, называя его польским псевдонимом. Она старалась не смотреть слишком явно на высокого молодого блондина «с элегантными, как у богатого господина, усами». Он был одет во все зеленое.
Реня прошла мимо, чуть замедлив шаг, чтобы он рассмотрел ее цветок.
Но мужчина не пошевелился.
Что дальше?
Она рискнула: развернулась и прошла по улице в обратном направлении.
Опять никакой реакции.
Почему он к ней не подходит? Может, это не он? Подсадной? Или знает, что за ними следят? Их подставили?
Внутренний голос подсказал ей, что все же надо попытаться.
– Привет, – сказала она по-польски. – Ты Антек?
– А ты Ванда? – ответил он вопросом на вопрос.
– Да.
– И ты утверждаешь, что ты еврейка? – шепотом произнес он с изумленным видом. – Преклоняю колени.
Ее представление оказалось слишком хорошим.
– А ты утверждаешь, что ты еврей? – с облегчением ответила Реня.
Антек зашагал рядом с Реней твердым, энергичным шагом: он чувствовал себя уверенно на арийской стороне. Она не могла поверить, что этот «мнимый аристократ с решительной походкой»[716] на самом деле еврей. Реня описывала его как человека надежного, ловкого, как белка, настороженного, как заяц, замечающего все вокруг. Стоило ему посмотреть на тебя – и он уже все о тебе знал.
Вступив с ним в разговор, она, однако, обратила внимание на его скрипучий польский акцент и сразу определила: еврей из Вильно.
Они с тревогой и печалью поговорили о внезапном исчезновении Ины.
– Должно быть, ее задержали на пограничном паспортном контроле, – предположила Реня.
– Мы точно не знаем, – ответил Антек, стараясь успокоить ее. – Может, какая-то неприятность заставила ее вернуться домой.
Позже Реня вспоминала, что он обращался с ней ласково, заботливо, как с дочкой. В том мире раннего сиротства девять лет разницы в возрасте ощущались как девяносто.
Антек пообещал приготовить визы для оставшихся членов группы, а также автобус для евреев с семитской внешностью как можно быстрее. Но ни то ни другое легкой задачей не являлось, требовалось время для ее выполнения. Обговорив все это, они до поры расстались.
Пока товарищи не нашли для Ривки постоянного жилья, было решено поместить ее в убежище. Антек дал Рене адрес и деньги: по 200 злотых за день плюс на питание.
Реня провела в Варшаве несколько дней, спала в каком-то подвале. Там в коридоре жил мальчик-еврей, похожий на поляка, Реня изображала его сестру. Хозяйке дома они сказали, что Реня без разрешения сбежала от немцев, чтобы увидеться с братом, поэтому не хочет официально регистрироваться, но обещала пробыть совсем недолго. В последующие дни она старалась избегать встреч с хозяйкой, ни к чему было натыкаться и на соседей. Большинство «ассимилировавшихся» евреев сочиняли какие-нибудь истории о том, чем они занимаются в дневное время (работа, семья), и уходили из дому на восемь часов: бродили по городу, притворяясь, что идут по каким-то делам.
На самом деле Рене нечем было занять себя, кроме как ждать визы и информацию об автобусе, поэтому нетерпение ее росло. Каждый день она встречалась с Антеком и торопила его. Она не могла больше откладывать возвращение в Бендзин. Всеобщая высылка могла начаться в любое время. Может, лучше забрать уже готовые документы и уехать, больше не ждать? – размышляла она снова и снова. В глубине души Реня чувствовала – знала! – что каждый следующий день может стать роковым. Часы тикали, стрелки бежали все быстрее и быстрее, приближая гибель.
Ожидание затягивалось, отсрочка следовала за отсрочкой. Наконец автобус был готов, и Реня договорилась, чтобы ей прислали телеграмму с сообщением о том, когда он будет подъезжать к Камёнкскому гетто. Подоспело и еще несколько виз. Дополнительного оружия ей достать не удалось, но она взяла все, что смогла собрать, и сказала Антеку, что просто не может больше оставаться в Варшаве.
Реня отправилась в путь, двадцать две фальшивые визы были прилеплены у нее к телу и зашиты в юбку вместе с фотографиями и проездными документами, прилагавшимися к каждой из них. С того самого момента как она вышла на улицу, сердце у нее не переставало бешено колотиться. Она боялась, что ее могут задержать каждую минуту. Что же случилось с Иной?
В поезде проводились обычные проверки, но теперь к ним добавились и личные обыски. Жандармы приблизились к ней.
При первом же взгляде на них, вспоминала она впоследствии, ее охватила паника. Но она не потеряла присутствия духа.
Реня кокетливо посмотрела им прямо в глаза и невозмутимо открыла свои сумки. «Они рылись в них, как куры в песке», – писала она. Держась уверенно, задушевно улыбаясь, Реня не переставала болтать с ними, поддерживая зрительный контакт, не показывая и тени страха – чтобы они не стали обыскивать ее.
Жандармы ушли, ничего не заподозрив.
Тем не менее представление надо было продолжать.
Реня решила ненадолго остановиться в Ченстохове, чтобы встретиться с Ривкой Гланц и поделиться новостями. Темпераментная, чувствительная, жизнерадостная Ривка была известна в подполье как активистка, контрабандистка и организатор. Когда произошло вторжение нацистов, она выполняла задание в портовом городе Гдыне: наблюдала за организацией отъезда товарищей из страны, некоторые отплывали на кораблях по морю. Сама она оставалась, пока нацисты не выслали ее. Ривка быстро собрала маленький чемоданчик и тут заметила губную гармошку из кибуца. Ее охватило щемящее чувство: этот маленький губной орга́н доставлял товарищам столько радости! Она выронила из рук чемодан и схватила музыкальный инструмент. В Лодзь она прибыла без ничего: ни одежды, ни каких бы то ни было нужных вещей. Спрятав гармошку рядом со входом в кибуц, она вошла в него с пустыми руками, заявив: «Я не смогла ничего взять с собой». Позднее, как она узнала, товарищи нашли инструмент. Им было понятно ее желание спасти то, что доставляло радость[717]. Эта гармошка стала легендой движения.
Вспомнив об этой гармошке, Реня испытала острое желание повидаться с Ривкой, подпитаться от ее доброты и храбрости. Но это оказалось невозможным. К своему ужасу, прибыв в этот пограничный город, Реня узнала, что здешнее гетто полностью разгромлено, сожжено дотла. От людей не осталось ни следа. Все уничтожены.
Когда к ней вернулся дар речи, она спросила у местных поляков, что случилось, и те поведали, что несколькими неделями раньше в гетто произошло сражение[718]. Молодые евреи, вооруженные всего лишь небольшим количеством пистолетов и коктейлей Молотова, оказали сопротивление фашистам, открыв стрельбу. Кому-то удалось в ходе боя завладеть оружием нацистов. Остальные, используя кухонные пищевые баки, натаскали с военных заводов алюминий, свинец, карбид, ртуть, динамит, всякие химикаты и заготовили много взрывчатки. Было заранее вырыто несколько тоннелей. Несмотря на то что повстанцы сильно уступали врагу в численности, не говоря уж о вооружении, они сумели продержаться полных пять дней. Многие евреи смогли убежать в лес, теперь живут там, как звери. Немцы, опасаясь активности партизан, послали местную милицию прочесывать леса в поисках прячущихся беглецов. Те выдергивали евреев одного за другим, но всех найти не сумели.
Все, что Рене удалось узнать о Ривке Гланц, это то, что она была убита в бою, командуя своим звеном[719], с оружием в руках. «Сердце мое обливалось кровью при мысли о ней, – писала Реня. – В Ченстохове она была для всех евреев матерью»[720]. Реня вспоминала, как однажды, когда Ривка хотела уехать, остальные евреи не позволили ей это сделать, заявив: пока Ривка с ними, они чувствуют себя в безопасности.
Реня поспешно вернулась на вокзал, гоня от себя все эмоции. Теперь ей надо было добраться до дома. Всю ночь поезд ехал через лесистую местность. Глаза жгло, они сами собой закрывались, но – нет, нет, нет – она не могла позволить себе заснуть. Ей нужно было все время сохранять трезвость мысли. Не спать и быть начеку. Кто знал, когда случится обыск, проверка документов или бог знает что еще. Кто вообще знал, что будет?
Только позже Рене стало известно, что Ину арестовал женский нацистский патруль на пропускном посту возле границы[721]. Когда ее везли в Освенцим, она спрыгнула с поезда и убежала. Обессиленная, избитая, подавленная, нашла пристанище у подруги в местном гетто. Но нацисты назначили высокую цену за ее голову: либо Ина – либо двадцать евреев будут расстреляны, и еврейская милиция выдала ее. На сей раз ее везли в Освенцим под персональным присмотром гестаповского надзирателя с собакой, которую он натравил на Ину прямо в вагоне при попытке неповиновения. Ина плюнула ему в лицо. Она умерла еще по дороге.
Глава 22Заглембский Иерусалим в огне
Реня
Август 1943 года
1 августа 1943 года[722].
Наконец Реня прибыла в Бендзин, грязная, усталая от долгой дороги, надломленная. Но как только она сошла с поезда, всё – перрон, знакомые большие квадратные часы в стиле ар-деко – почернело у нее перед глазами. Нацисты гнали пассажиров с вокзала.
Издалека до Рени доносились пронзительные крики, шум какого-то столпотворения.
– Что происходит? – спросила она у поляков, теснившихся поблизости и пытавшихся хоть что-то рассмотреть.
– Евреев вывозят из города с пятницы. Группу за группой.
Был понедельник, четвертый день. И это еще был не конец.
– Всех евреев выселяют? – спросила Реня голосом, совсем не похожим на ее собственный, притворяясь, будто ей не только безразлично, но и нравится происходящее. Притворяясь, будто она – одна из сторонних наблюдателей, каких полно во всем мире. Притворяясь, будто это вовсе не был тот момент, который она уже много месяцев предвидела и которого так страшилась.