Спустя десятилетия Хася Бельская писала, что в лагере под Гродно девушек и женщин, которых комендант считал красивыми, одевали в вечерние платья и привозили на немецкие вечеринки. Всех их по очереди просили танцевать с одним из мужчин перед остальными гостями. А потом, в самый неожиданный момент, выходил комендант и, выхватив пистолет, стрелял женщине в голову. «Могу себе только представить, какой смертельный страх испытывали женщины, облаченные в бальные платья, от холодного пота прилипшие к телу. И не могу понять, как не подгибались дрожащие ноги у этих бедных женщин, когда их выводили на танцевальную площадку. Как их ужас не вырывался наружу душераздирающим воем, волной накрывающим танцующую пару»[729].
Сама процедура поступления в концентрационный лагерь была сексуально насильственной; женщин вталкивали в душевые, заставляли снимать всю одежду перед незнакомыми мужчинами и нацистскими охранниками. И эти новые узницы, находившиеся в состоянии стыда и смятения, оторванные от детей и родных, ощущавшие запах горелой плоти, подвергались надругательствам со стороны эсэсовцев, отпускавших грязные замечания, обсуждавших их формы, тыкавших рукоятями плетей им в грудь, натравливавших на них собак. Их брили наголо, ощупывали все складки на теле и даже насильно проводили гинекологический осмотр, чтобы убедиться, что эти голые еврейки не прячут драгоценности во влагалищах[730]. На женщинах ставили «медицинские» эксперименты, якобы изучая проблемы фертильности и беременности. Некоторые эсэсовские надзирательницы специально вступали в сексуальную близость со своими партнерами на глазах у еврейских женщин, которых одновременно заставляли наблюдать за чудовищными избиениями, что было невыносимо для них, потерявших своих любимых, – жестокость и распутство шли в одной связке.
Находились и в еврейских гетто «активисты», соучаствовавшие в сексуальном насилии: они поставляли нацистам женщин в надежде предотвратить собственную депортацию, несколько женщин выдвинули против руководителей общин обвинения в сексуальных надругательствах. По воспоминаниям одного автора, Ривка Гланц отказалась работать в лодзинском юденрате, потому что его глава домогался ее, другие женщины тоже утверждали, что этот страдавший манией величия тип пытался соблазнить их[731].
Некоторые неевреи, защищавшие и прятавшие евреев от нацистов, сами насиловали этих женщин или требовали от них сожительства в качестве платы. Шмальцовники могли потребовать секса в придачу к деньгам или вместо них. Анка Фишер из краковской организации Сопротивления нашла квартиру и работу на арийской стороне города, но ее начали шантажировать: один такой «смазчик» грозил донести, что она еврейка, если она откажется предоставлять ему сексуальные услуги. Она отказалась и вскоре после этого была арестована[732]. Девочки-подростки, жившие со своими семьями в укрытии, уступали шантажистам, чтобы защитить от домогательств своих младших сестер. Секс был единственной валютой, которой они располагали, единственной защитой от смерти – временной защитой, как оказывалось.
И наконец, сексуальному насилию подвергались еврейки-беглянки. Пятнадцатилетняя Мина Фишер[733] однажды решила, что хватит с нее жизни в гетто, улизнула с места своего принудительного труда и опомнилась, только уже бредя по лесу. Удрав от двух фермеров, которые заманили ее в ловушку, чтобы сдать немцам, она углубилась еще дальше в лес. Там ей негде было спрятаться ночью. Вдруг на нее набросились трое мужчин. «Я понятия не имела, что они со мной делают, поскольку почти ничего не знала о половой жизни, – вспоминала она впоследствии, – но это было чудовищное насилие, они начали кусать меня, как дикие звери, искусали все руки, откусили один сосок». Мина потеряла сознание. Они, должно быть, решили, что она умерла. Но она очнулась, в шоке, с болью во всем теле, истекающая кровью, не в состоянии встать на ноги. Только спустя годы, когда Мина, забеременев, чуть не умерла, она поняла, какой ущерб причинили те звери ее внутренним органам.
Несмотря на отчаяние и слабость, несмотря на тьму, царившую в лесу, молодая женщина старалась не терять ясность мысли. Мужчина снова придвинулся чуть ближе и стал забрасывать ее вопросами. Реня решила притвориться дурочкой и невпопад говорила в ответ какие-то глупости.
Одновременно она держала в голове, что медлить нельзя. Был уже час ночи, дорога́ была каждая минута. Она начала медленно отодвигаться от него, а потом вмиг бросилась бежать.
Он побежал за ней.
Собрав всю остававшуюся в ней энергию, Реня мчалась, пока не увидела дом. Дверь оказалась открытой, она ворвалась внутрь и побежала по темному коридору, потом, затаив дыхание, свернулась под лестницей, «как собака, за которой гнались», и затихла.
Утром, измученная и вконец обессилевшая, она отправилась в Варшаву.
Часть 3«Никакие границы им нипочем»
Они готовы на все, и никакие границы им нипочем[734].
Глава 23В бункере и за пределами
Реня и Хайка
Август 1943 года
У них не было дома. Не было никакого физического убежища, никакого духовного пристанища. Не было даже временного жилья, не говоря уж о хлебе. Не было семьи. Друзей. Работы, денег, официального статуса. Родины, за исключением тысячелетнего наследия рода. От них никто ничего не ждал, и никто не интересовался, где они. Никто даже не знал, живы ли они.
Но им, выжившим, надо было идти вперед, продолжать выживать.
Добравшись наконец до Варшавы и найдя приют у знакомых Антека, Реня выглядела обезумевшей от горя. Как она сама описывала свое состояние: «Достаточно было взглянуть на меня, чтобы понять, что случилось и какие новости я принесла из Бендзина»[735]. Никто не мог ее утешить. Даже она сама чувствовала, что в любой момент может лишиться рассудка.
День за днем она ждала каких-нибудь новостей, какой-нибудь весточки из Бендзина.
Что случилось с ее друзьями, любимыми людьми, с ее сестрой?
И что будет с ней самой теперь, когда заглембское восстание стало невозможным? Рене необходимо было знать, как обстоят дела, чтобы спланировать собственные следующие шаги.
Минуло три недели, и наконец от Ильзы Хансдорф доставили-таки открытку. «Немедленно приезжай в Бендзин. – Реня пожирала глазами каждое слово. – Все объясню на месте».
Не прошло и нескольких часов, как Реня связалась с Антеком и начала собираться в дорогу. Подполье снабдило ее чудовищно дорогими фальшивыми проездными документами, плюс выдало два дополнительных комплекта на случай, если в Бендзине кто-то еще остался жив. Ей выделили также несколько тысяч марок на непредвиденные расходы: откупиться от шмальцовников, дать взятку в полиции, оплатить убежище, еду, экипировку – кто знает, что еще?
Снова поезд – и вот она прибыла по адресу, указанному Ильзой: это был дом поляка-механика, обслуживавшего прачечную кибуца. Он поддерживал связь с членами «Свободы» на протяжении всей войны и всегда старался помочь. Всем был известен его адрес.
Реня услышала, как фрау Новак, хозяйка дома, поворачивает ключ в замке, и едва устояла на месте.
Дверь открылась. Тишина. У стола сидели две одинокие фигуры, истощенные и осунувшиеся. Но они обрадовались Рене.
Этой парой оказались Меир Шульман и его жена Наха[736]. Меир не был членом движения, но являлся преданным другом. В кибуце они соседствовали. По мнению Рени, он был чрезвычайно способным человеком – перфекционистом. Обладая обширными знаниями в области техники, он помогал строить бункеры и встраивать секретные радиоприемники. Чистил и чинил сломанное и изношенное оружие. Когда они получили из Варшавы инструкцию готовить взрывные устройства, именно Меир снабжал их необходимыми материалами. Он выреза́л поддельные печати и пытался печатать фальшивые деньги.
Теперь Реня надеялась найти у него ответы на сжигавшие ее изнутри вопросы. Что произошло во время депортации? Что с бойцами? Что с Сарой?
У Хайки – своя версия тех событий[737].
Несколькими неделями ранее, в воскресенье, в три часа ночи, раздались выстрелы.
Даже Хайка была удивлена. Она не верила, что нацисты станут портить себе выходной. Все проснулись. Цви Брандес отвел планку, закрывавшую щель бункера, и достал несколько пистолетов.
– Почему так мало? – спросила Хайка.
Оказалось, что они не успели подготовиться. Бо́льшая часть оружия была разбросана по разным местам, в схроне «Свободы» у Гершеля не было ничего. Хайка пришла в ярость.
– Неужели мы так долго вынашивали мысль о хагане только для того, чтобы в решающий момент оказаться безоружными?.. Мы не позволим им нас депортировать. Пусть это будет глупостью, пусть мы сделаем всего один выстрел, но и это что-то изменит, что-то должно случиться.
Один из бойцов Варшавского гетто, присоединившийся к ним, взял в руки пистолет и, рассердившись, что он такой грязный, принялся его чистить.
Все – там было двадцать человек – спустились по лестнице, прихватили две буханки хлеба, бутыль воды и через печь перешли в бункер «Юного стража».
Тот оказался маленьким и еще не законченным. Теснота была немыслимой.