Она видела, как в бараках сортируют имущество убитых евреев, и «теряла дар речи» от «немецкой пунктуальности и организованности». Каждое помещение отводилось под определенный вид предметов, как в какой-нибудь галерее. Впоследствии Хайка так описала немецкую скрупулезность: «В одном бараке были тщательно разложены предметы синей кухонной утвари. Все было аккуратно рассортировано соответственно качеству вещей». Были отдельные бараки для кастрюль, стеклянной посуды, шелка, серебряных приборов и прочего. Когда ей самой приказали выполнять работу по сортировке, ей хотелось разбить всю эту фарфоровую посуду на миллион осколков. Немки в украденных еврейских костюмах и чернобурках приезжали в лагерь отбирать вещи для своих семей, хвастались друг перед другом добычей, доказывая превосходство своего вкуса.
Хайку возмущали и «избранные» еврейки – хорошенькие девушки, которые работали на кухне, получали гусятину и слоеные пироги, платья и отдельные комнаты с тремя подушками. С другими они ничем не делились. «Эх вы, еврейские шлюхи, – пишет она, – я бы задушила вас собственными руками».
В обстановке постоянного отбора каждый еврей балансировал на тончайшей грани жизни, постоянно находясь на волосок от смерти. Жизнь в лагере была по-особому необузданной и безнравственной: избиения, кражи, мародерство в брошенных еврейских домах, спекуляция на черном рынке. Не говоря уж о евреях, наживавшихся на продуктах и сексе в предсмертной гедонистической жажде «ловить момент». Водка, вино. Хайка постоянно подвергалась сексуальным домогательствам. «Нет, я не желаю быть с вами! – хотелось ей крикнуть им всем. – Так или иначе, но я не хочу сдаваться раньше смерти. Меня тошнит от вас».
Солдат, дислоцировавшихся в Бендзине, отправляли на фронт, укреплять оборону против наступавших русских. На их место прибывали другие солдаты, постарше. Хайка подружилась с некоторыми из них. Они тоже страдали. Они не верили в рассказы о массовых убийствах, и Хайка, в соответствии с задачами движения, взяла на себя ответственность за распространение правды, за просвещение немцев, за то, чтобы открывать им глаза на то, что́ они творят на самом деле.
Глава 24Гестаповская сеть
Реня
Август 1943 года
Но как их вызволить?
Отчаявшаяся, измученная, Реня[755] не могла думать ни о чем ином, кроме как о том, чтобы помочь своим товарищам из ликвидационного лагеря. Кроме Хайки, по слухам, там жили Ализа, Хавка Ленцнер, дети из «Атида» и даже ее сестра Сара. Каждый день новые партии евреев отправляли на смерть. У Рени не было знакомых среди охраны, и она не знала расположения входов, так что сама проникнуть на территорию лагеря не могла.
Она предприняла лихорадочные поиски и узнала о Болке Коджаке, члене «Сионистской молодежи» (Ханоар Хатциони)[756] – небольшой политической сионистской группы, сосредоточенной на еврейском плюрализме и спасении. Члены блока были знакомы с несколькими охранниками и каждый день ходили в лагерь. Болк Коджак жил в арийской части Бендзина, маскируясь под католика. Он дружил со многими членами «Свободы», и Реня молила бога, чтобы он ей помог – хотя бы что-то посоветовал. В сопровождении Ильзы Реня два дня «простояла на улице, как собака», ожидая встречи с ним. И вот Коджак появился вдали, Реня подпрыгнула от радости и бросилась к нему, исполненная надежды.
Они пошли рядом, словно бесцельно прогуливались, потом сели на скамейку на рынке. Вели они себя очень естественно, но переговаривались шепотом, поскольку неподалеку от них сидели две пожилые польки. Реня умоляла:
– Пожалуйста, помоги мне.
– Для меня приоритет – спасение членов «Сионистской молодежи», – ответил он, и сердце у нее упало. Она была так близка к цели, слишком близка.
Но Реня не сдавалась. Как всегда, она делала все что могла, чтобы добиться своего[757]. Приглушенным голосом она умоляла, уговаривала и наконец предложила несколько тысяч марок, если он спасет хотя бы одного кибуцника «Свободы».
– Встретимся послезавтра, – сказал он. – В шесть утра.
Они разошлись, Болк в одну сторону, Реня с Ильзой – в другую. Девушки спешили на трамвай, шедший в близлежащий город Катовице, где они намеревались переночевать. Внезапно появились две женщины, сидевшие неподалеку от них на скамейке.
– Вы ведь еврейки, правда?
Они пошли вслед за девушками, а за ними – целая толпа детей, вопивших:
– Жидовки! Жидовки!
– Давай побежим, – шепнула Ильза.
– Нет. – Реня не хотела возбуждать подозрения. Они быстро вошли в пустой дом, где прежде жили евреи. Но толпа, возглавляемая двумя престарелыми женщинами, последовала за ними.
– Притворяетесь польками? А сами встречались с евреем! – заявила одна из женщин.
Другая крикнула:
– Гитлер не закончил свою работу, мы закончим ее!
Не задумываясь, без колебаний Реня ударила женщину по лицу. Потом еще раз. И еще.
– Если я действительно еврейка, – выкрикивала она между пощечинами, – то вы должны знать, на что способны евреи. Еще раз назовете меня еврейкой, – пригрозила она, – и получите еще.
К месту действия подоспели два агента гестапо в штатском, и это, как ни странно, оказалось помощью.
– Что тут происходит? – поинтересовались они.
Реня по-польски изложила им ход событий, какой-то мальчишка из толпы переводил.
– Эта женщина не в своем уме, если принимает меня за еврейку, – сказала Реня спокойно и достала документы с отпечатками своих пальцев. – Вот, можете проверить мои документы.
Гестаповцы спросили ее полное имя, возраст, место рождения. Разумеется, и она, и Ильза знали свои данные наизусть. Как все, кто работал под прикрытием, они часами заучивали свои фальшивые биографии, их можно было разбудить среди ночи – и они бы без запинки воспроизвели всю «свою» родословную[758]. Подошел жандарм.
– Если они не говорят по-немецки, – сказал он, – то, должно быть, действительно польки. Все евреи понимают по-немецки.
Толпа согласилась, признав, что девушки на евреек не похожи.
Та из женщин, что была постарше, чувствовала себя пристыженно. Реня еще раз дала ей пощечину, на сей раз на глазах гестаповцев и жандарма.
– Узнайте ее имя и адрес, – сказала она, обращаясь к гестаповцу. – Возможно, я ей еще отомщу.
Гестаповцы рассмеялись.
– Вы обе – польские свиньи, – сказал один из них. – Что, черт возьми, ты можешь ей сделать?
Девушки развернулись и зашагали прочь. Дети у них за спиной подстрекательски закричали:
– Надо было зубы ей выбить за то, что она назвала вас еврейками.
– Она старуха седая, – ответила им Реня. – А я уважаю старость.
Ту ночь они провели у доброжелательной немки, знакомой Сары. Она сказала: будь это в ее силах, она обязательно помогла бы спасти их товарищей, и старалась успокоить Реню после драматического дневного происшествия. Реня не могла дождаться встречи с Болком, чтобы рассказать ему, что они невольно навлекли на него неприятности.
В пять утра назначенного дня, когда город еще спал, она села в трамвай и направилась к месту встречи с деньгами, полученными в Варшаве. Прождала час. Болк не появлялся.
Поначалу она удивлялась. Потом стала сердиться, чертовски сердиться[759]. Он должен понимать, как опасно для нее торчать на одном месте, разве можно заставлять ее так долго ждать? Когда прошло два часа, она решила, что это слишком опасно, и ушла. Но что теперь? Нужно было искать кого-то другого, кто мог бы проникнуть в лагерь и кто умеет в нем ориентироваться.
Прошло несколько дней, Реня, прекрасно знавшая на своем трагическом опыте, что в этом чудовищном мире каждая минута может иметь роковое значение, места себе не находила.
И вдруг, прямо там, в доме немки, – явление, словно выплывшее из сновидений.
Сара!
Радость Рени была безмерной, ошеломляющей.
Сестра тут же рассказала историю своего спасения: она оделась как гойка, один знакомый милиционер подкупил охранников, и она улизнула в арийскую зону. И теперь, когда у нее есть «коридор» для побега, ей нужно найти место, где можно было бы спрятать несколько человек. Сара пообещала товарищам, что сделает все, чтобы их вызволить[760].
Она вернулась в лагерь в тот же день. Нельзя было терять ни секунды.
Тем временем Рене надо было отвезти Ильзу в Варшаву и устроить ее там на арийской стороне. А после этого сообразить, где обосноваться самой.
Из Катовице в Варшаву. Билеты были куплены. У Ильзы и Рени имелись паспорта и проездные документы для пересечения границы, находившейся в двух часах езды. Поскольку их поддельные документы происходили из одного и того же источника в Варшаве, девушки сели в разные вагоны. Реня напоминала себе, как успешно ей удалось в свое время перевезти через границу Ривку Москович, и молилась, чтобы на сей раз все было так же.
В четверть первого ночи они подъехали к пропускному пункту. Реня видела прохаживавшихся на перроне военных, готовившихся войти в вагон. Ильза ехала в одном из первых вагонов, ее будут проверять первой. Реня ждала, со сдержанным оптимизмом повторяя себе: это же столько раз срабатывало прежде.
Но ожидание затягивалось. Почему так долго? Что-то не так? Обычно проверка билетов и паспортов занимает меньше времени. Или у нее просто разыгралось воображение? Наконец дверь в ее вагон открылась. Реня отдала свой паспорт и остальные документы, как делала это бессчетное число раз.
Проверяющие внимательно изучили ее документы.
– Они такие же, как в предыдущем вагоне, – сказал один из них.
Сердце Рени на миг замерло, потом бешено заколотилос