С последним вздохом, перед тем как затянулась петля, Роза выкрикнула по-польски: «Сестры, отомстите!»
Глава 27Свет грядущих дней
Реня
Октябрь 1943 года
На выходе из камеры в Мысловице Реню встречал жандарм[810].
– Тебя… – сказал он.
Она так долго ждала, хватаясь за последнюю соломинку надежды, что теперь была готова. Готова умереть.
– …отныне в любой день, – медленно, многозначительно продолжил жандарм, – в любой день тебя могут забрать для выполнения нового задания. Пока ты будешь работать на полицейской кухне.
Что?!
Реня не произнесла ни слова, но вздрогнула от облегчения. Не Освенцим! Чудо! И даже не допрос, а «продвижение».
Впервые после месячного пребывания в мысловицкой тюрьме она вышла за ее пределы и пошла по улице, по нормальной улице. Направляясь в полицейский участок, она лихорадочно озиралась в поисках хоть кого-то знакомого, кому могла бы рассказать о своем заключении. Но вокруг были только чужие.
Ренина смена начиналась в четыре часа утра и продолжалась до четырех дня. Когда она покидала тюрьму, было еще темно, потом начинал брезжить рассвет, кроваво перетекавший в день. Поварихой, вспоминала она, была прожорливая немка, но она хорошо кормила Реню, и девушка постепенно восстанавливала силы. Из-за ежедневных проверок она не могла проносить еду в камеру, но, насытившись за день, отдавала свои тюремные обеды голодавшим сокамерницам, в основном еврейкам. Остальные смотрели на нее со злостью.
Один из жандармов[811], водивших Реню на работу, обращался с ней великодушно, угощал сигаретами, яблоками, бутербродами с маслом. Рассказал ей, что много лет прожил в Польше, хотя родом из Берлина, получил статус фольксдойче. Его заставили развестись с женой-полькой, но он забрал их ребенка и тайно отвез к ее родителям.
«Не могу сказать, почему я верила и доверяла ему, – писала впоследствии Реня. – Я интуитивно чувствовала, что он человек честный и что дружба с ним может быть мне полезна».
Однажды вечером, когда заключенные уже спали, Реня написала письмо. Пришлось рискнуть: она попросила дружелюбного жандарма отправить его в Варшаву, «ее родителям», объяснив, что со времени ее ареста никто не знает, где она. Он пообещал приклеить марку и отослать письмо, но погрозил Рене пальцем, предупреждая, чтобы она никому об этом не рассказывала.
С того дня Реня потеряла покой. Что она наделала? Что, если жандарм сдаст ее гестапо? Тогда ее положение станет еще более тяжелым. Письмо, пусть и зашифрованное, содержало кое-какую информацию и несколько адресов объектов – то, что следовало вывезти из здешней местности. Самое главное: она хотела, чтобы товарищи узнали, где она. Но с каждым днем, по мере того как ее все глубже затягивал водоворот лагеря, окружавшего нацистскую тюрьму, у нее оставалось все меньше надежды на то, что кто-то ее найдет.
Однажды поздно ночью в камеру привели четырех женщин с маленьким ребенком. Все женщины были еврейками, кроме одной, Татьяны Куприенко, русской, родившейся в Польше. Реня подружилась с Татьяной. Они разговаривали на смеси польского и русского. Татьяна рассказала, что прятала этих евреек в благодарность за то, что они помогли ей до войны. Она укрывала шестерых взрослых и одного ребенка у себя на чердаке, полагая, что никто этого не знал. Связавшись с фальсификатором, достала им чрезвычайно дорогие польские документы и надеялась, что они найдут себе работу в Германии. Большинство женщин не решались разлучиться с мужьями, имевшими выраженную семитскую внешность, но одна все-таки уехала в Германию и в письме сообщила, что действительно нашла там работу.
«Спустя два с половиной месяца ко мне в дом явилась полиция с семнадцатилетним юношей-поляком, – рассказывала Татьяна. – Не успела я и слова вымолвить, как мальчишка сообщил полицейским, что я прячу евреев. Нас всех арестовали, в том числе двух моих братьев и фальсификатора. Я до сих пор не знаю, откуда они узнали про мой чердак, про поддельные документы, про женщину, уехавшую в Германию, и даже про то, сколько я заплатила фальсификатору. Прежде чем допросить меня, они вслух зачитали все, что знали обо мне, и все было правдой». В полицейском участке Татьяну избили. Гестаповцы сказали ей: твое счастье, что ты русская, иначе тебя бы повесили. И пригрозили убить или сгноить в тюрьме.
Через два дня евреек и их мужей отправили в Освенцим. А еще через два в камере оказалась та женщина, которая уехала в Германию, она была в состоянии полного отчаяния. Уверенная, что выживет, работая до конца войны на какого-то фермера, жившего неподалеку от Берлина, она внезапно была арестована. После допроса ее принесли в камеру на носилках, изувеченную почти до неузнаваемости. Из ее тела были вырваны большие куски плоти. Нацисты заткнули ей рот кляпом, стали бить по ступням металлическими прутьями и протыкать кожу раскаленным железом. Несмотря на все эти пытки, она не выдала ни Татьяну, ни человека, изготавливавшего фальшивые документы. Точно так же нацисты пытали и Татьяну.
Однажды, пребывая в менее подавленном настроении, чем обычно, Татьяна сказала Рене: «Несмотря на все, через что мне пришлось пройти, у меня все равно такое ощущение, что в один прекрасный день я окажусь на свободе. Я должна выжить, чтобы позаботиться о маме. У меня в Варшаве есть богатый свояк, может быть, он меня выкупит отсюда».
Реня сочувственно улыбнулась: должно быть, Татьяна немного тронулась рассудком от всех этих пыток.
Несколько дней спустя Татьяну вызвали. Она побледнела: очередной допрос. Он ее доконает. Ее вывели из камеры и передали ожидавшим гестаповцам.
Но буквально через несколько минут Реня услышала ее истерический смех. Татьяна вернулась, стала целовать всех сокамерниц и сообщила, что ее освобождают. Она возвращается домой!
Когда дошла очередь до Рени, она шепнула ей на ухо, что ее свояк действительно выкупил ее – за полкилограмма золота.
У Рени загорелись глаза. Если гестапо можно подкупить даже здесь, в Мысловице, то, может, все не так безнадежно?
Однажды днем к воротам тюрьмы подъехало такси. Из него вышли двое мужчин в цивильном платье, предъявили часовым документы, объяснили, что они – гестаповцы, работающие под прикрытием, и проследовали в мужской блок, в самую жуткую камеру, где узники, как живые тени, лежали, прикованные цепями к кроватям. Гестаповцы в штатском назвали имена двух молодых людей, обвинявшихся в том, что они руководили партизанским отрядом. Их расковали, гестаповцы оттащили их в ожидавшую машину, и машина быстро уехала. Охранники, увидев, что гестаповцы несут заключенных на руках, чего никогда не бывало, заподозрили неладное, но сообщили об этом в катовицкое отделение гестапо только после того, как такси скрылось из виду. Оказалось, что два «гестаповца в штатском» были партизанами, использовавшими фальшивые документы. Все четверо исчезли. Спаслись.
Реня ликовала. «Этот инцидент пробудил во мне желание жить и веру в освобождение, – вспоминала она. – Кто знает, может, случится чудо и для меня».
Высшее начальство тюрьмы, однако, пришло в ярость. Часовых арестовали. Дисциплину ужесточили, возобновили закрытые было дела. Однажды утром Рене внезапно объявили, что она не идет на работу; вместо этого ее избили и заперли в темной камере в порядке наказания за то, что она солгала, будто была арестована только за попытку перейти границу. Теперь ее подозревали в шпионаже. От тех побоев у нее на лбу на всю жизнь остался шрам.
Потом Реню поместили в камеру для политических узниц. Никого из них на работу не водили. Каждые несколько дней приезжала комиссия из гестапо и пересчитывала их, как скот на базаре. Вырваться из этой камеры не было никакой надежды.
Случайно Реня узнала от женщины из Катовице: Ильза под пытками призналась, что она еврейка, и ее повесили. Сердце Рени разорвалось на миллион кусочков, но на лице не дрогнул ни один мускул. «Я бы не раскололась, даже если бы меня резали ножом»[812].
Днями и ночами Реня думала о судьбе своих товарищей и чувствовала, как меркнет ее память, словно она понемногу сходила с ума. Она не могла сосредоточиться. Не могла вспомнить собственных показаний. Не была уверена, что выдержит, если ее снова начнут пытать. У нее постоянно болела голова. Она так ослабела, что едва могла стоять на ногах. Ее преследовал образ юной Ильзы. Днем заключенным не разрешалось лежать на кроватях, но Реню надзирательница жалела и позволяла ей присесть на краешек койки. Едва заслышав приближение начальства, девушка вскакивала, так что никто не видел ее сидящей. Ее постоянно преследовало юное лицо Ильзы.
А ведь она была так близка к свободе.
Глава 28Великий побег
Реня и Густа
Ноябрь 1943 года
– Это тебе, – шепнула женщина, вручая Рене записку. – Мне ее передали, когда я работала на улице. – Реня, направлявшаяся в туалет, насторожилась. – Завтра эта женщина придет за ответом и принесет пакет с едой.
У Рени дрожали руки, когда она брала записку. Возможно ли это? Весь день она держала записку, зажав в кулаке. И только ночью, когда все вокруг спали, развернула свое сокровище и прочла, жадно глотая каждое слово. Неужели это происходило в действительности? Почерк был похож на Сарин.
Сестра сообщала, что все пока живы. Товарищи нашли убежища в домах поляков. О Рениной судьбе Сара узнала из письма, которое получила в Варшаве Цивья. Жандарм в самом деле отослал его! Сара спрашивала, как они могут помочь. Товарищи готовы сделать все, чтобы вызволить Реню. «Не отчаивайся», – призывала Сара.
Реня перечитывала записку снова и снова.
Размышляла, строила планы, искала выход.
Постоянно проверяла, все ли спят. Время уже перевалило за полночь.