Выскользнув из постели, она прокралась к столу старосты. Как можно тише пошарила в поисках карандаша. И нашла его!
Сара, всегда предусмотрительная, вложила в записку чистый листок бумаги для ответа.
Пройдя на цыпочках обратно к кровати, Реня написала: «Во-первых, нужно заплатить женщине, которая любезно согласилась принести мне записку, она рисковала жизнью. Во-вторых, нельзя ли заплатить ей за то, чтобы она поменялась со мной местами – чтобы я могла выйти на работу за пределы тюрьмы? Тогда мы сможем встретиться и решить что делать».
Утром в умывальне Реня сунула свой ответ той женщине, Белитковой, и договорилась встретиться с ней там же вечером.
Весь день, когда только предоставлялась возможность, Реня перечитывала письмо Сары: «Мы сделаем все, чтобы вызволить тебя. Цивья уже послала сюда человека с деньгами». Значит, ее друзья на свободе!
Тем же вечером пришло еще одно письмо: «Все будет в порядке. Пришлось долго убеждать, но в конце концов Белиткова согласилась, чтобы ты вышла на работу вместо нее. Ей заплатят драгоценностями и кучей денег. Сегодня же отправлю их к ней домой. Она бедна и очень обрадовалась деньгам».
На следующий день в умывальне Реня быстро переоделась в платье Белитковой и вместо нее вернулась в ее камеру; Белиткова вышла на перекличку под ее именем. Стояло холодное ноябрьское утро, и Реня закутала лицо всеми тряпками, какие удалось раздобыть. К счастью, никто из охранников не узнал ее.
С группой Белитковой она пришла на вокзальную площадь, здесь было много народу – русские, француженки, итальянки. Все они переносили кирпичи в железнодорожный вагон. Несмотря на относительную легкость работы, Реня была слишком слаба, чтобы выполнять ее. Поднимая кирпич, она неизменно роняла его, привлекая к себе внимание, и сгорала от нетерпения: когда же появится Сара? Секунды растягивались для нее в вечность.
Потом вдали она различила фигуры двух хорошо одетых элегантных женщин – у одной из них был свойственный Саре уверенный вид. Она увидела, как ее сестра оглядывает окрестности. Вероятно, она меня даже не узнаёт. Реня пошла по направлению к женщинам. Узницы озадаченно наблюдали за ней. Что это за варшавянки, чужие в здешних местах, с которыми она собирается поговорить?
– Это знакомые моей сокамерницы, – солгала Реня, стараясь выглядеть беззаботной и продолжая идти к воротам.
Старший охранник шел за ней по пятам. Он не знал ее и, слава богу, понятия не имел, что она из камеры политических. Реня подошла к стене, и, несмотря на то, что охранник стоял прямо за ее спиной, сестры не смогли сдержать слез. Это действительно была она. Сара задабривала охранника пирожными в пакете, пока Реня разговаривала с другой девушкой, Галиной. Ее прислала из Варшавы Цивья, и Реня знала зачем. «Неважно, если тебе не удастся, – сказала Галина, глядя в лицо Рени своими зелеными глазами. – Ты должна попытаться выбраться отсюда. В любом случае твоя жизнь в опасности».
Они договорились встретиться на том же месте через неделю. Девушки принесут ей одежду, в которую она переоденется. Она должна быть готова к побегу.
Реня не могла долго стоять у стены, не вызывая подозрений. Чувства переполняли ее, когда она смотрела вслед удаляющимся сестре и Галине, она надолго исполнилась решимости, которую ничто не должно было поколебать, и повторяла про себя слова Галины: Ты должна попытаться.
Но вернувшись с работы, она рухнула. Кровь пульсировала у нее в голове, она не могла стоять на ногах. Встреча с Сарой как будто спустила какой-то курок у нее в мозгу, писала она позднее. Лекарства не помогали. Три дня температура держалась на уровне сорока градусов. В забытьи она начинала бредить, и это было по-настоящему опасно. Что, если она заговорит на идише? Что, если невольно выдаст себя? Несколько сокамерниц жалели Реню, предлагали ей свой выданный на завтрак хлеб, но она не могла проглотить ни кусочка. Она упустит свой шанс. Она умрет.
Когда наконец температура чудесным образом снизилась, ее соузницы прочли воскресную благодарственную молитву за ее исцеление. Реня с искренней признательностью присоединилась к ним, встав с постели, опустившись на колени и молясь истово, как училась когда-то это делать.
Но посреди молитвы – новый прилив жара, и она потеряла сознание. Дверь была заперта, женщинам неоткуда было взять воды. Они побрызгали на нее грязной водой, в которой мыли миски.
Реня пришла в себя, но пролежала пластом еще два дня. Как это могло случиться?
Она обязана встать, обязана выздороветь. Обязана. Ты должна попытаться.
«12 ноября 1943 года. Эта дата навсегда отпечаталась в моей памяти», – пишет Реня в своих воспоминаниях. После бессонной ночи она первой вскочила с постели. Сегодня!
– Нет, – неожиданно сказала ей староста. – Сегодня ты не пойдешь на работу.
Что?
– Почему? Ты же разрешила мне на прошлой неделе.
Белиткова согласилась еще раз поменяться с ней местами, опять за крупную сумму.
– Слишком рискованно, – ответила староста. – Вдруг до начальника лагеря дойдет, что ты из камеры политзаключенных? Все мы окажемся в беде.
– Прошу, – умоляла Реня, больше ей ничего не оставалось. – Пожалуйста, умоляю тебя.
Недовольно ворча, староста все же позволила ей выйти еще раз. Маленьким чудесам не было конца.
Одетая в платье Белитковой, укутав голову драными шарфами, Реня вышла из тюрьмы. Надзирательница не узнала ее. Женщины поддерживали ее справа и слева, чтобы она не упала; как же много женщин помогали ей выжить! Наконец они пришли на площадь – пятнадцать узниц и пять охранников. Реня сложила кирпичи и огляделась в поисках Сары и Галины. Их нигде не было.
Десять часов утра. Вот они! Реня осмотрелась вокруг: женщины были заняты своими кирпичами и своими тяготами. Все чисто. Она стремительно покинула рабочую площадку.
Но не успела она добежать до своих спасительниц, как рядом с ней возник главный надзиратель и завопил:
– Ты как посмела бросить работу без моего разрешения?!
Сара попыталась задобрить его, стала флиртовать, умолять.
– Возвращайтесь к двум с сигаретами и выпивкой[813], – тихо шепнула Реня Галине.
Женщины были недовольны тем, что у Рени возник конфликт с главным надзирателем, – это навлекало опасность и на всех них.
Реня, успокоившись, вернулась к своим кирпичам. Но прямо перед обедом к ней подошел другой надзиратель.
– Значит, ты из политических, – сказал он к ее ужасу. – Ты очень молодая, мне просто тебя жалко, иначе уже давно доложил бы лагерному начальству.
Погрозив пальцем прямо у нее перед лицом, он велел ей даже не думать о побеге: ее на куски порежут.
– Как бы я могла убежать? – ответила Реня. – Я не настолько глупа, чтобы не понимать, что меня поймают. Да и арестовали меня всего лишь за то, что я попыталась перейти границу, так что, возможно, скоро и освободят. Зачем мне лишать себя шанса?
Реня поняла, что женщины открыли старшему надзирателю ее секрет. Неудивительно: если Реня сбежит, пострадают и они. После побега тех двух партизан все проявляли сверхосторожность.
Это еще больше затрудняло побег. За ней наблюдали все: и надзиратели, и соузницы. К тому же Реня знала, что ее прикрытие разоблачено. Теперь известно, что она «из политических». И так, и так она обречена.
Где же Сара с Галиной? Часов у Рени, конечно, не было, их отобрали, и ей казалось, что прошло невероятно много времени с тех пор, как они ушли. Что, если что-то случилось? Если они не вернутся? Сумеет ли она сбежать сама?
Наконец вдали показались два силуэта.
На этот раз Реня пошла напролом.
– Пойдемте со мной, пожалуйста, – попросила она старшего надзирателя. Он последовал за ней.
Три еврейские девушки и нацист остановились сразу за стеной разбомбленного здания.
Галина передала надзирателю несколько бутылок виски. Пока они набивали его карманы сигаретами, он почти опорожнил одну из бутылок. Завернув в платок несколько пачек сигарет и маленьких бутылок, Реня раздала их другим охранникам и попросила их не пускать женщин за стену: мол, ее знакомые принесли ей горячий суп, и она не хочет ни с кем делиться. Охранники не слишком обеспокоились, зная, что за самой Реней следит их старший.
Старший же к тому времени был совершенно пьян. Нужно было придумать, как избавиться от него.
– Почему бы вам не посмотреть, не видит ли нас кто-нибудь из женщин? – предложила Реня. Надзиратель, спотыкаясь, ушел.
Момент настал. Сейчас или никогда.
Реня была не единственной еврейской связной, пытавшейся бежать из тюрьмы.
После бомбардировки Кракова Шимшон Дренгер исчез; Густа обходила все полицейские участки, пока не нашла его, и осталась с ним. Второй раз жена выполнила заключенный между ними семейный уговор и сдалась, чтобы быть рядом с мужем.
Густу поместили в бывшую богадельню Хельцелей, где теперь находилось женское отделение тюрьмы Монтелюпих[814]. Расположенная в центре красивого старого города, тюрьма Монтелюпих была еще одним жутким гестаповским застенком, гордившимся своими средневековыми методами пыток. Избив Густу до полусмерти, нацисты приволокли ее к мужу, надеясь, что вид ее страшных ран заставит его признаться. Но Густа сказала ему: «Мы это сделали. Мы организовали боевые отряды. И если нам удастся выбраться отсюда, мы организуем их еще больше, и сделаем их сильнее»[815].
Густу поместили в огромную темную «камеру 15», где содержалось пятьдесят женщин, в том числе несколько еврейских связных. Она установила для сокамерниц повседневный распорядок: пока была вода, заставляла их мыться, расчесывать волосы и скоблить стол, чтобы поддерживать гигиену и сохранять человеческое достоинство. Регулярно устраивала дискуссии по философии, истории, литературе и Библии. Они отмечали Онег Шабат. Читали и сочиняли стихи. И когда группу узниц уводили на расстрел, оставшиеся выражали свою солидарность и сострадание песней.