Я не спал всю ночь. На следующее утро, с восходом солнца, собрав похищенные вещи, я, крадучись, как вор, пробрался в дом Койлаша-бабу. Мне хотелось тайком отдать их слуге старика.
Нигде не найдя его, я остановился в нерешительности. И здесь мне пришлось подслушать происходивший в соседней комнате разговор старика с девушкой.
— Дедушка, что тебе вчера сказал вице-губернатор? — спросила Кушум нежным и ласковым голосом.
Койлаш, исполненный гордости, стал фантастическими красками расписывать ей все то, что якобы он услышал из уст вице-губернатора о старинном роде Нойонджора. Кушум слушала старика с большим вниманием. Слезы навернулись на мои глаза оттого, как эта хрупкая девушка с материнским сердцем поддерживала приятный деду обман.
Долго стоял я молча. Наконец, когда старик закончил свой рассказ и вышел, я приблизился к девушке, не сказав ни слова, положил перед ней реликвии рода Нойонджора и удалился.
До этого происшествия я никогда не здоровался со стариком согласно обычаю, сегодня же, завидев его, я совершил пронам[55]. Койлаш-бабу несомненно решил, что причиной моего внезапного уважения к нему послужил вчерашний визит вице-губернатора. Это льстило ему, и, гордый, как Индра[56], он принялся рассказывать мне о сахибе. Я не перебивал его. Более того, я всячески поощрял старика. Да и соседи, прослышавшие о вчерашнем событии, в свою очередь, стали просить Койлаша-бабу рассказать обо всем подробнее с самого начала.
Когда наконец все ушли, я с красным от стыда лицом смиренно изложил старику свою просьбу. Я сказал, что, хотя честь моего рода не может сравниться с честью рода бабу из Нойонджора, тем не менее…
Едва я кончил, как Койлаш-бабу привлек меня к себе и в порыве радости воскликнул:
— Я беден! Я и не думал, дружок, что судьба пошлет мне такое счастье. Моя Кушум много молилась — вот ты и берешь ее сегодня!
Из глаз старика потекли слезы.
В этот день впервые за всю жизнь старик забыл о своем долге по отношению к великим предкам и признался в бедности. Он добавил, что мое вторжение в их семью не причинит никакого урона знатности рода Нойонджора.
Итак, мой жестокий заговор против чести Койлаша-бабу привел к тому, что он полюбил меня как достойного зятя.
1895
ГОСТЬ
I
Мотилал-бабу, заминдар деревни Кантхалии, возвращался со своим семейством на родину. Однажды днем, когда его лодка причалила к берегу неподалеку от рынка и все намеревались пообедать, к ним подошел юноша-брахман, лет шестнадцати, не больше.
— Куда едете, бабу? — спросил он.
— В Кантхалию, — ответил помещик.
— Вы сможете подвезти меня до деревни Нонди?
Мотилал-бабу согласился и поинтересовался, как зовут незнакомца.
— Тарапода, — ответил юный брахман.
Это был красивый юноша, с большими глазами и светлой кожей. Добрая, нежная улыбка очень красила его. На нем было только грязное дхоти. Полуобнаженная фигура юноши поражала безупречностью линий, точно неизвестный мастер искусно вылепил ее. Казалось, Тарапода когда-то прежде был аскетом и жизнь, полная воздержания, уничтожила все лишнее в пропорциях его тела, и теперь он был воплощением священной красоты брахмана.
— Сын мой, выкупайся, а затем поешь с нами, — ласково предложил хозяин лодки.
— Хорошо, — ответил юноша и вызвался помочь приготовить обед.
Повар Мотилала-бабу, житель центральной Индии, не владел искусством приготовления рыбных блюд. Тарапода быстро справился с этим делом и, кроме того, весьма умело приготовил овощи. Окончив стряпню, юноша выкупался в реке, развязал свой узелок и надел чистую одежду. Расчесав свои длинные волосы маленьким деревянным гребнем, он откинул их со лба на плечи. Надев на шею пучок священных ниток[57], Тарапода подошел к Мотилалу-бабу, который отвел его в лодку и познакомил с женой и девятилетней дочерью.
Оннопурне красивый юноша очень понравился. Женщина с удивлением подумала, как может спокойно жить мать, потерявшая такого сына.
За обедом Тараподу посадили рядом с хозяином. Юноша ел мало. Оннопурна, решив, что он стесняется, усердно угощала его. Но, утолив голод, Тарапода не уступал ее настояниям. Очевидно, юноша привык всегда поступать, как ему хочется, но делал это так тактично, что не казался упрямым и своевольным.
После обеда хозяйка усадила гостя рядом с собой и стала расспрашивать его. Ей удалось узнать очень немногое.
Юноша сам убежал из дома, когда ему было семь лет.
— У тебя есть мать? — задала вопрос Оннопурна.
— Есть.
— Она тебя не любит?
— Почему не любит? — рассмеялся Тарапода; ему такой вопрос показался странным.
— Отчего же ты убежал от нее?
— У нее, кроме меня, есть еще четыре сына и три дочери.
— Боже, что ты говоришь! — воскликнула Оннопурна, огорченная равнодушием юноши. — Если у тебя пять пальцев на руке, разве легко потерять даже один?
Тарапода был еще юн, и жизнь его была короткой. Но он представлял собой человека совершенно нового склада. Четвертый сын в многодетной семье, рано потерявшей отца, он был всеобщим любимцем. Мальчика баловали мать, сестры, братья и соседи. Даже школьный учитель редко бил его, а когда ему случалось наказывать Тараподу, огорчались все, свои и чужие. Судя по всему, для побега не было причин. Даже заброшенный, хилый ребенок, ворующий фрукты в чужих садах и за это подвергающийся наказанию и оскорблениям, не покидает родную деревню и нелюбимую мать, а этот всеобщий любимец без всяких угрызений совести убежал с труппой бродячих актеров. После долгих поисков беглеца вернули домой. Мать, обливаясь слезами, прижала его к своей груди, сестры рыдали. Старший брат, исполняя тяжелый долг главы семьи, пытался строго вразумить его, но в конце концов смягчился и предоставил мальчику полную свободу действий. Соседки зазывали Тараподу к себе в гости, осыпали ласками и старались различными ухищрениями помешать его уходу из деревни. Но он не терпел никаких оков — даже оков любви. Тарапода родился бездомным скитальцем. Видел ли он чужую лодку, плывущую по реке, санниаси[58] из далеких мест, присевшего отдохнуть у подножия фигового дерева, цыган, расположившихся на прибрежных лугах и плетущих небольшие циновки из пальмовых листьев и корзинки из молодого бамбука, — сердце его начинало беспокойно биться, загораясь желанием уйти в незнакомый, привольный мир.
После нескольких побегов Тараподы родные и соседи махнули на него рукой. Первый раз он убежал с труппой бродячих актеров. Именно тогда, когда хозяин труппы привязался к нему, как к родному сыну, когда все, от мала до велика, полюбили его, когда в домах, где труппа давала представления, его осыпали ласками, в особенности женщины, Тарапода исчез, не сказав никому ни слова. Напрасно его искали.
Как молодая лань, Тарапода не терпел ни малейшего ограничения своей свободы. С такой же силой любил он музыку. Песни актеров бродячей труппы увлекли его из родного дома. Каждым нервом, каждой частицей своего существа мальчик воспринимал мелодии. Еще ребенком, слушая музыку, Тарапода забывал обо всем: будто взрослый, с серьезным видом раскачивался он в такт, и окружающим, глядя на него, стоило больших усилий удержаться от смеха. Но не только музыка волновала Тарапода. Удары капель дождя по густой листве в месяце срабон[59], гром в небе, завывание ветра в лесу, напоминавшее рыдания гигантского ребенка, брошенного матерью, раздавшийся в полуденной тишине крик коршуна, парящего высоко в небе, кваканье лягушек в дождливый вечер, вой шакалов глубокой ночью — все находило отклик в его душе.
Очарованный пением, мальчик присоединился к труппе бродячих певцов. Глава труппы с любовью обучал его пению, заставлял учить наизусть целые поэмы. Он привязался к Тараподе, как к любимой певчей птице, но птица научилась нескольким песням и в одно прекрасное утро улетела.
Последнее время Тарапода странствовал с акробатами. С конца месяца джойтх[60] по конец месяца ашарх[61] в этой местности происходили ярмарки, передвигавшиеся с места на место. Труппы актеров, певцов, поэтов и танцовщиц ездили по стране, а расположенные в лодках лавочки с разными товарами перебирались по маленьким речушкам с одной ярмарки на другую. Маленькая труппа акробатов принимала участие в представлениях на этих ярмарках.
Сначала Тарапода присоединился к торговцам на лодках и торговал бетелем, затем удивительное искусство мальчиков-акробатов привлекло его, и он вступил в труппу. Еще раньше юноша научился играть на флейте, и во время исполнения акробатического номера его единственная обязанность состояла в том, чтобы возможно быстрее исполнять какую-нибудь легкую мелодию. Но Тарапода покинул и эту труппу.
Прослышав, что заминдары деревни Нонди с большой пышностью ставят любительские спектакли, он увязал свои вещи в маленький узелок и отправился туда. По пути он и познакомился с семьей Мотилала-бабу.
Во время своих скитаний Тарапода встречался с разными людьми, но благодаря мечтательности и силе характера общение с ними не наложило на него никакого отпечатка. Он всегда оставался свободным и ко всему безразличным. Он слышал брань, видел дурные примеры, но все это не влияло на него. У Тараподы не было никаких привязанностей. Он не признавал никаких ограничений и условностей и плыл по грязным волнам этого мира, точно белоснежный лебедь. И сколько бы раз, движимый любопытством, Тарапода ни нырял на дно, он всегда всплывал с незапятнанными и сухими перьями. Поэтому свет чистоты и юности озарял лицо Тараподы, и пожилой, умудренный опытом Мотилал-бабу, поняв это, без всяких вопросов и сомнений принял его в свои распростертые объятия.