В течение долгого времени это не отягощенное ничем человеческое сердце невозмутимо и равнодушно плыло по волнам бегущего времени и только теперь иногда по рассеянности запутывалось в сетях мечтаний. Время от времени Тарапода сам бросал занятия и шел в библиотеку Мотилала, где перелистывал книги с иллюстрациями. Эти иллюстрации, дополненные образами, созданными его воображением, становились еще красочнее и значительнее. Юноша уже не шутил, как прежде, над странным поведением Чарушоши, и ему уже не приходило в голову ударить девочку, когда она выводила его из терпения. Эта таинственная перемена в нем и связавшее его чувство привязанности казались юноше каким-то сном.
Тарапода не знал, что свадьба была назначена на благоприятный день в месяце срабон и что Мотилал-бабу послал за его матерью и братьями. Были также даны указания поверенному семьи в Калькутте пригласить музыкантов и составлен длинный список необходимых для столь торжественного случая покупок.
Наконец на небе появились первые дождевые тучи. Деревенская речушка к этому времени совсем высохла, только кое-где в углублениях осталось немного воды. Маленькие лодочки лежали в грязной воде опрокинутыми, а телеги, запряженные быками, проезжая по высохшему руслу реки, оставляли глубокие колеи.
И вот однажды, резвясь и играя, будто Парвати, возвратившаяся в родительский дом, шумный водный поток излился на иссохшую грудь деревни. Голые ребятишки с громкими криками выбежали на берег реки; с радостными возгласами они бросались в воду, словно стараясь заключить реку в свои объятия. Обитательницы хижин выходили приветствовать своего старого друга. Набежавшая из неведомых краев могучая волна жизни захлестнула притихшие, жаждущие деревни. Из отдаленных и близких местностей приплыли нагруженные товарами большие и маленькие лодки. На пристани у рынка по вечерам слышались незнакомые песни.
Деревни, расположенные по обоим берегам реки, занятые своим небольшим хозяйством, одиноко влачили дни, замкнувшись в своих пустынных уголках, и только в период дождей большая жизнь с разнообразными подарками на золотой водяной колеснице приходила проведать своих дочерей. Чувство гордости, вызванное ощущением близости ко всему миру, заставляло их на короткое время забыть о своей незначительности. Все было полно движения, жизни, бодрости. Веселый шум, пришедший издалека, заставлял трепетать даже небеса в этих безмолвных, застывших уголках.
Во время праздников в честь бога Вишну[65] в округе Курулока устраивалась ярмарка. Однажды лунным вечером Тарапода отправился на берег реки. Лодки с качелями, с бродячими актерами, с товарами быстро плыли на ярмарку по возрожденной реке. Музыканты из Калькутты громко и весело играли, певцы пели и шумно выкрикивали приветствия под звуки скрипок. Гребцы с запада били в барабаны, раздирая небо звуками, лишенными мелодии, — возбуждению не было границ.
Плотные массы облаков, подняв свои огромные потемневшие паруса, приплыли с востока и закрыли луну. Дул порывистый восточный ветер, облака плыли за облаками; смеясь, журчала вода в реке. Тьма спустилась на потревоженные леса, протянувшиеся по обоим берегам реки; заквакали лягушки, и стрекот цикад пронизывал ночную тьму. Казалось, весь мир движется, будто колесница Вишну: вертятся колеса, развеваются знамена, дрожит земля, несутся облака, дует ветер, течет река, плывут лодки, звучат песни…
Неожиданно загрохотал гром, в небе блеснула молния, из темной дали повеяло свежестью надвигающегося ливня, и только деревня Кантхалия на берегу реки, заперев двери своих хижин и погасив огонь, продолжала безмятежно дремать.
На следующий день мать и братья Тараподы прибыли в деревню. Три большие лодки, нагруженные различными товарами, причалили к берегу у конторы заминдара.
На рассвете Шонамони, завернув в бумагу плоды манго и захватив в мешочек из листьев пряности, робко подошла к дверям комнаты Тараподы.
Юноши там не было! Прежде чем коварные цепи любви и дружбы сковали его, темной, дождливой ночью он ушел в этот не знающий привязанностей, равнодушный огромный мир.
1895
ГИРЛЯНДА ЛЮБВИ
Утром было прохладно. А в полдень с юга подул теплый ветер.
Сидя на веранде, Джотин любовался природой. Сквозь деревья сада виднелось поле, залитое щедрыми лучами весеннего солнца. Поле пересекала проселочная дорога; по ней медленно двигалась к деревне какая-то повозка. Возчик обмотал голову полотенцем и лениво тянул песню.
Джотин задумался. Неожиданно сзади раздался веселый женский голос:
— Ты что, Джотин, наверно, вспоминаешь друзей, с которыми встречался в одном из своих прежний рождений?
— Почему ты так говоришь, Потол? Разве я такой несчастный, что мне больше не о ком думать?
— Нечего притворяться! — воскликнула женщина. — Я знаю все, что с тобой случилось в жизни. Как не стыдно — вырос такой большой, а до сих пор так и не привел в дом хоть самую захудалую невесту! Даже у нашего садовника есть жена — он с ней ссорится дважды в день, и вся деревня знает о том, что он женат. А ты глядишь на поле и притворяешься, что мечтаешь о ком-то. Меня не обманешь, мне знакомы твои уловки. Наш садовник ведь никогда не глядит так на поле, прикидываясь, что скучает о ком-то в одиночестве. Во время самой настоящей разлуки он не расставался с серпом, и он вовсе не смотрит так мрачно на мир. И ты, мой дорогой, сейчас видел перед своим умственным взором совсем не лицо невесты. Я-то ведь знаю — все твое время проходило в работе над трупами в анатомическом театре и в зубрежке. Так что нечего смотреть таким рассеянным взором на полуденное небо. Мне не нравятся твои бесполезные уловки, они приводят меня в бешенство.
Джотин сложил умоляюще руки:
— Хватит, хватит, достаточно! Не стыди меня больше. Спасибо вашему садовнику, я постараюсь последовать его примеру. Завтра утром я повешу гирлянду на шею первой девушке, которую встречу, — пусть даже это будет лесная девушка. Больше уж я не буду тебе возражать.
— Слово?
— Слово!
— Ну, тогда пойдем.
— Куда?
— Идем же, я тебе говорю.
— Нет-нет! Какая это коварная мысль опять вселилась в твою голову? Я сейчас никуда не пойду.
— Ладно уж, сиди здесь! — И Потол быстро вышла из комнаты.
Но сначала нужно кое-что рассказать читателю.
Джотин и Потол почти ровесники. Потол старше Джотина всего лишь на день, поэтому Джотин отказывался проявлять по отношению к ней какую-либо особую почтительность. В общем, они приходятся друг другу двоюродными братом и сестрой. В детстве они часто вместе играли. Потол тщетно жаловалась отцу и дяде, что Джотин не называет ее «диди»[66], но никакие наказания не действовали — он упорно продолжал ее звать Потол.
Потол даже бранилась весело. Никто в семье не мог остановить поток ее остроумных насмешек. Ее не стесняло даже присутствие свекрови. На первых порах это служило причиной долгих разговоров, но постепенно все признали себя побежденными — такой уж у нее характер. Неистощимое веселье Потол сокрушало даже невозмутимость учителя. Она не терпела вокруг себя ни одного серьезного, хмурого или надменного лица; ее шутки, смех, забавные рассказы, казалось, насыщали воздух особой энергией.
Муж Потол, Хоркумар-бабу, был помощником мирового судьи; он недавно оставил службу в Бихаре и переехал на работу в одно из калькуттских акционерных управлений. Боясь чумы, он нанял дом с садом в Бали, пригороде Калькутты, и ездил оттуда на службу. Ему часто приходилось бывать по делам в провинции, и поэтому он собрался уже выписать из деревни мать и еще нескольких родственников, как вдруг жена пригласила погостить на несколько недель Джотина, только что окончившего медицинский колледж и еще не имевшего ни врачебной репутации, ни практики.
Очутившись после раскаленных калькуттских улиц в доме, где было столько зелени, Джотин весь первый день просидел на уединенной веранде, предаваясь приятному созерцанию, к которому особенно располагало полуденное солнце месяца фальгун[67]. Именно в это время на него напала Потол, о чем мы уже рассказали выше. Когда она ушла, он устроился еще удобнее и стал перебирать в уме сказки о лесных девушках, какие он слышал в детстве.
Джотин вздрогнул, когда неожиданно снова раздался веселый голос Потол. Она вошла, ведя за руку какую-то девушку.
Подойдя к Джотину, Потол сказала:
— Вот тебе лесная девушка!
— Что, диди? — спросила девушка.
— Курани, посмотри на моего брата. Каков он из себя, ничего?
Девушка без всякого стеснения стала рассматривать Джотина.
— Ну как, нравится? — спросила Потол.
С самым серьезным видом Курани утвердительно кивнула головой.
Джотин покраснел и вскочил с кресла:
— Фу, Потол, что за ребячество!
— А ты поступаешь как взрослый человек? Ты ведь уже не молокосос, а не женат.
Джотин пытался убежать, но Потол преследовала его по пятам:
— Не бойся же, Джотин, не бойся — тебе не придется сейчас же дарить гирлянду! Идут неблагоприятные для свадьбы месяцы, у тебя еще есть время.
Худенькая девушка, которую Потол назвала Курани, стояла в оцепенении. Ей вот-вот должно было исполниться шестнадцать. Ее нельзя было назвать красивой; лицом она, казалось, напоминала молоденькую газель. Грубияны назвали бы ее глупенькой, но это было не природное отсутствие ума, а просто некоторая неразвитость, она не портила ее внешности, а лишь придавала ей известное своеобразие.
Утром Хоркумар-бабу вернулся из Калькутты и, увидев Джотина, сказал:
— А, Джотин, ты приехал! Очень хорошо. Тебе нужно немного попрактиковаться. Ты знаешь, когда мы еще жили на западе, однажды во время голода мы взяли к себе на воспитание девочку. Потол зовет ее Курани. Кто-то сказал, что ее родители и она лежат недалеко от нашего бунгало. Когда мы подошли к ним, взрослые были уже мертвы, но девочка еще дышала. Потол потратила много усилий, чтобы ее спасти. Никто не знает, какой она касты, и, если поднимается этот вопрос, Потол обычно отвечает: «Она дважды рожденная: умерев однажды, она снова воскресла в нашем доме, и таким образом ее прежняя каста исчезла». Сначала девочка звала мою жену «мама», но Потол ей внушила: «Нечего называть меня мамой, я твоя диди». «Если такая большая девочка будет меня называть мамой, — говорила мне Потол, — то, значит, я старуха». Н