Медленно разжав объятия, Потол встала, подошла к окну и, застыв, как изваяние, посмотрела на пышную листву деревьев, освещенных весенним солнцем. По ее щекам катились слезы.
На следующий день Курани исчезла. Потол любила наряжать Курани, надевать на нее украшения. Она мало внимания обращала на себя, и всю свою страсть к нарядам вкладывала в заботы о девушке. Сейчас все эти одежды и украшения в беспорядке валялись на полу в комнате Курани — все, даже ручные браслеты. Она как будто пыталась стереть с себя все следы забот Потол-диди.
Хоркумар обратился в полицию с просьбой помочь найти Курани. Но в то время столько людей, напуганных эпидемией чумы, бродило по дорогам, что даже полиции было очень трудно разыскать кого-нибудь среди этой толпы. Несколько женщин были задержаны по ошибке, и Хоркумару-бабу пришлось из-за этого пережить немало неприятных и неловких минут.
Наконец они потеряли всякую надежду найти Курани. Она пришла неведомо откуда и так же незаметно ушла неизвестно куда.
Джотин после долгих хлопот устроился врачом в больницу, где находились заболевшие чумой. Однажды в полдень, вернувшись после завтрака в больницу, он узнал, что в женское отделение поступила новая больная. Полиция подобрала ее на дороге. Джотин пошел осмотреть ее… Лицо больной было закрыто платком. Первым делом он нащупал пульс. Жар был небольшой, но женщина, видимо, очень ослабела. Он снял покрывало. Это была Курани.
Джотин знал от Потол об ее исчезновении. Перед его взором в минуты досуга часто появлялись нежные, полные затаенного чувства глаза газели, излучавшие немую печаль. А сегодня на нежный лоб девушки, казалось, падала грозная тень. Сердце Джотина сжалось. Как мог всевышний, создав эту хрупкую, как цветок, девушку, оставить ее, сначала умирающую с голоду, а теперь — больную неизлечимой болезнью!
Сейчас это хрупкое существо, истощенное болезнью, было перед ним. Как она перенесла все эти удары, обрушившиеся на нее за такое короткое время? Джотин, появившись неведомо откуда, вызвал в ее жизни еще одну катастрофу.
Он подавил вздох. Но вместе с печалью он ощутил и странную радость. Любовь, так редко встречающаяся в жизни, — любовь, о которой он и не думал, внезапно упала к его ногам, как распустившийся цветок, полный меда. Кто в мире имеет право владеть этим божественным даром — любовью, которая добирается до самых ворот смерти, чтобы пасть там бездыханной…
Сидя возле Курани, Джотин осторожно поил ее горячим молоком. Наконец, спустя долгое время, она вздохнула и открыла глаза. Ей показалось, что лицо сидящего молодого мужчины напоминает какой-то давно забытый сон. А когда он положил руку на ее лоб и тихо произнес: «Курани», завеса разорвалась — она вспомнила Джотина. Прежнее очарование вновь охватило ее; глаза ее застлала пелена нежности, похожей на легкие тучки в небе.
— Курани, допей молоко, допей! — заботливо сказал Джотин.
Курани слегка приподнялась, внимательно посмотрела на Джотина и стала пить молоко медленными глотками.
Врач не может долгое время находиться у одной и той же больной, но, когда Джотин встал, чтобы идти к другим больным, в глазах Курани отразились страх и отчаянье. Он взял ее за руку:
— Я сейчас вернусь, ты ничего не бойся.
На следующий день Джотин доложил начальству больницы, что вновь поступившая больная только ослабела от голода, и ей опасно находиться среди чумных. С трудом добившись разрешения забрать ее из больницы, он в тот же вечер перевез ее в свой дом и написал обо всем Потол.
Кроме врача и больной, в комнате никого больше не было. У изголовья Курани стояла керосиновая лампа, прикрытая красной бумагой; в мягком полумраке тикали стенные часы с маятником. Джотин опустил руку на лоб Курани:
— Как ты себя чувствуешь?
Она ничего не ответила и только сильнее прижала его ладонь ко лбу.
— Скажи, тебе лучше? — еще раз спросил Джотин.
— Да, — тихо произнесла, полузакрыв глаза, Курани.
— А что у тебя на шее, Курани?
Она поспешно натянула одеяло. Джотин успел разглядеть гирлянду засохших цветов и сейчас же догадался, что это была за гирлянда.
Мерно тикали часы. Джотин задумался. Он понял, что Курани в первый раз пытается скрыть свои чувства. Когда она успела превратиться в настоящую женщину? Лучи света разогнали туман, окутавший ее рассудок и сердце, и теперь она познала стыд, страх и боль.
В третьем часу ночи задремавший на стуле Джотин вздрогнул — кто-то открывал дверь. В комнату вошли Потол и Хоркумар-бабу с большим саквояжем в руке.
— Мы получили твое письмо и легли было спать, рассчитывая приехать завтра утром, — сказал Хоркумар. — Но в полночь Потол заволновалась: а вдруг мы не застанем Курани в живых? Нужно ехать сейчас же. Она ничего не хотела слышать. Мы взяли экипаж и поехали сюда.
— Иди поспи на постели Джотина, — сказала Потол мужу.
Он не заставил себя долго уговаривать, прошел в спальню и быстро заснул.
Вернувшись, Потол подозвала кузена:
— Что с нею? Есть надежда?
Он подошел к Курани, пощупал пульс и отрицательно покачал головой:
— Нет.
— Джотин, скажи, ты любишь ее? — спросила Потол.
Он ничего не ответил, сел рядом с Курани, взял ее за руку и позвал:
— Курани! Курани!
Она открыла глаза и улыбнулась спокойно и радостно:
— Что, дада-бабу?
— Курани, повесь твою гирлянду мне на шею.
Она смотрела на него, не понимая.
— Ты разве не дашь мне твою гирлянду? — спросил Джотин.
Ласковая просьба Джотина пробудила в ней прежнюю обиду.
— Зачем, дада-бабу? — спросила она.
Он охватил ее голову обеими руками:
— Я люблю тебя, Курани!
На миг она оцепенела, потом из ее глаз градом полились слезы. Джотин стал на колени, склонился к постели и положил ей на руки свою голову. Тогда Курани сияла гирлянду и повесила ее на шею Джотина.
Потол подошла к постели больной.
— Курани! — позвала она.
Исхудавшее лицо девушки залилось краской.
— Что, диди?
Потол взяла ее за руку:
— Ты больше на меня не сердишься, сестра?
Курани нежно посмотрела на нее:
— Нет, диди.
— Джотин, пройди ненадолго в ту комнату, — сказала Потол.
Когда Джотин вышел, Потол раскрыла саквояж и вынула наряды и украшения Курани. Стараясь поменьше тревожить больную, она осторожно одела на Курани поверх грязной одежды красное бенаресское сари, потом нанизала на ее руки браслеты и позвала Джотина.
Она усадила его на кровать больной и вручила золотую диадему. Он бережно надел ее на голову Курани.
Рассвета Курани уже не увидела. Глядя на ее светлое личико, трудно было поверить, что она умерла, — казалось, что она погрузилась в глубокий счастливый сон.
Когда тело мертвой Курани должны были выносить, Потол с рыданием упала ей на грудь:
— Сестра, ты теперь счастлива? Смерть была к тебе благосклоннее, чем жизнь!
Джотин смотрел на спокойное, нежное лицо умершей и думал: «Тот, кто взял это сокровище, не лишил меня его».
1903
УЧИТЕЛЬ
Пролог
В два часа ночи большой, запряженный парой лошадей экипаж остановился на одной из калькуттских улиц. Из него вышел молодой человек, огляделся по сторонам и подозвал проезжавший мимо наемный фаэтон.
В экипаже, задрав ноги на переднее сиденье и уронив голову на грудь, спал пьяный юноша-бенгалец в европейском пальто и шляпе, недавно приехавший из-за границы. В честь возвращения его на родину друзья устроили банкет. Один из приятелей опьяневшего виновника торжества усадил его в свой экипаж, чтобы доставить домой. Он толкнул спящего юношу в бок и разбудил его:
— Эй, Мозумдар, я нашел фаэтон! Садись, он отвезет тебя домой.
Юноша, бормотавший под нос английские проклятия, взобрался в фаэтон. Его друг назвал извозчику адрес молодого человека и вернулся в свой экипаж.
Фаэтон ехал некоторое время прямо, потом свернул в одну из улиц, прилегающих к Парк-стрит.
Юноша еще раз выругался по-английски:
— Что это такое, черт возьми! Куда мы едем?
Его снова стало клонить ко сну. «Нет, видимо, мы все-таки едем правильно», — сонно подумал он и задремал.
Ему вдруг стало казаться, что кто-то приподнимает его с места и мешает откинуться назад. Он оглянулся — сзади никого не было.
Воздух стал странно плотным; юношу как будто выталкивало из фаэтона.
«Что же это творится?» — удивился Мозумдар и позвал извозчика. Но тот молчал. Тогда юноша высунулся из фаэтона и схватил его за руку:
— Иди сюда, посмотри, что здесь творится.
— Господин, вы зря беспокоитесь, туда никто не мог забраться.
В этот момент Мозумдару показалось, что острие иглы вонзилось в его тело. Он закричал:
— Скорей иди сюда!
Извозчик вырвал руку, остановил фаэтон и убежал.
Мозумдар в ужасе оглянулся. Он никого не увидел, но ясно почувствовал чье-то присутствие.
— Извозчик, придержи лошадей! — прохрипел он с трудом.
Ему показалось, что извозчик натянул вожжи и пытается остановить экипаж. Но лошади мчались по-прежнему. Они пронеслись по Роуд-стрит, потом свернули на юг.
— Куда ты едешь? — взволнованно крикнул Мозумдар.
Молчание. Он покосился на заднюю стенку экипажа. Что-то по-прежнему вытесняло его из фаэтона. Он старался занимать как можно меньше места, но как только отодвигался, освободившееся место, казалось, немедленно чем-то заполнялось.
Мозумдар вспомнил утверждение одного европейского ученого, что природа боится пустоты. «Что же это такое? Природа? Если по-прежнему будет продолжаться молчание, я выпрыгну из фаэтона».
Но прыгать было еще страшнее: а вдруг позади него произойдет что-нибудь ужасное?
— Полицейский! — попробовал крикнуть Мозумдар, но крик оказался таким пискливым и слабым, что, несмотря на жуткое положение, он невольно усмехнулся.
Подобно сборищу духов, шептались о чем-то во мраке ночных улиц деревья.
Фонарные столбы вытянулись во фронт; они прекрасно знали, в чем дело, но явственно давали понять, что ни о чем говорить не станут.