— Я ему ничего не давал.
— А откуда он взял эти деньги? Взломал твою шкатулку и украл?
Хорлал молчал. Ротиканто подмигнул своему патрону и сказал:
— Вы спросите его, видел ли он своими глазами — я уж не говорю о трех тысячах — хотя бы пятьсот рупий.
Как бы там ни было, история кражи драгоценностей выяснилась. Но когда узнали, что Бену бежал в Англию, в доме вновь поднялась страшная кутерьма. А несправедливо обвиненному Хорлалу пришлось уйти ни с чем.
Его вновь охватили слабость и безразличие. У него не было сил ни почувствовать страх, ни думать. Ему не хотелось даже представлять себе, какие последствия может повлечь за собой вся эта история.
Подойдя к переулку, Хорлал увидел у своего дома экипаж. Неожиданно вспыхнула надежда: «Бену вернулся! Конечно, Бену!» Он никак не мог примириться с тем, что создалось абсолютно безвыходное положение.
Хорлал подбежал к экипажу и увидел сахиба из конторы. Сахиб вышел из экипажа, схватил Хорлала за руку и вошел в дом:
— Ты почему сегодня не поехал в деревню?
Сторож, не добившийся утром толку от Хорлала, сообщил управляющему, а тот послал своего помощника.
— Не хватает трех тысяч рупий.
— Куда же они девались?
Хорлал молчал.
— Пойдем посмотрим, где лежат деньги.
Сахиб пересчитал их и тщательно осмотрел все кругом. Обыскали весь дом, комнату за комнатой. Мать не могла больше выдержать — она вышла к сахибу и стала с тревогой расспрашивать сына:
— Хорлал, Хорлал, что случилось?
— Мама, украли деньги.
— Как могли украсть? Кто мог нас погубить?
— Молчи, мама.
Окончив поиски, сахиб спросил:
— Кто был у вас этой ночью?
— Я запер двери и лег спать — ночью никого не было.
Сахиб перенес деньги в экипаж и сказал Хорлалу:
— Ладно, поедем сейчас к управляющему.
Увидев, что Хорлал уходит вместе с сахибом, старуха преградила им путь:
— Сахиб, куда вы уводите моего сына? Я отказывала себе в куске хлеба и воспитала его. Мой сын не тронет чужую копейку!
Сахиб не понимал бенгальского языка и поэтому только приговаривал:
— Ладно, ладно.
— Да не волнуйся ты, мама! Я съезжу к управляющему и скоро вернусь.
— Ты с утра ничего не ел, — беспокоилась старушка.
Хорлал ничего не ответил и уехал вместе с сахибом.
Мать упала на пол как подкошенная.
Боро-сахиб сказал Хорлалу:
— Расскажи мне правду, как было дело.
— Я денег не брал.
— Да в этом я абсолютно не сомневаюсь. Но ты безусловно знаешь, кто взял деньги.
Хорлал потупил голову и молчал.
— Как ты думаешь, кто мог взять эти деньги?
— Я не могу себе представить, кто мог это сделать.
— Слушай, Хорлал, я тебе доверял и поэтому поручил тебе эту работу, не взяв никакого залога. Многие у нас в конторе возражали против этого. Три тысячи, конечно, небольшие деньги, но ты вынудишь меня краснеть. Я даю тебе целый день — как хочешь, а собери деньги и принеси их сюда, и ты будешь по-прежнему работать, как будто ничего не произошло.
Боро-сахиб встал. Было одиннадцать часов утра. Хорлал, понурив голову, вышел из конторы, а торжествующие клерки на все лады обсуждали падение Хорлала.
«Что делать, что мне делать?» — думал Хорлал.
Он не был в состоянии ясно мыслить и не мог отчетливо представить себе, чем все это кончится. Бесцельно побрел он по улице.
Калькутта, огромный город, дающий приют тысячам людей, стала ловушкой, в которую попал Хорлал. Выбраться из нее не было никакой возможности.
Казалось, все общество, все люди цепко держали маленького, безобидного Хорлала и ни за что не хотели его выпустить.
Никто его не знал, никто не испытывал к нему ненависти, но все были врагами.
А жизнь между тем шла своим чередом: прохожие толкали Хорлала и шли дальше своим путем, клерки на улице пили воду из маленьких стаканчиков. Никто не обращал на него внимания.
Вот праздный путник уселся под деревом. Подперев голову руками, он рассеянно смотрел по сторонам. В сторону Калигхата проехал экипаж с девушками-индусками. Какой-то чапраси[71] попросил Хорлала прочесть адрес — видно, притворился, что между Хорлалом и остальными людьми нет никакой разницы. Хорлал объяснил чапраси, куда нужно идти.
Закончилась работа в конторах и учреждениях. Экипажи развозили людей по домам. В битком набитых трамваях, разглядывая театральные афиши, клерки ехали домой.
Работа, досуг, необходимость спешить домой — все эти понятия потеряли для Хорлала свое значение.
Все, что его окружало: дома, учреждения, экипажи, шумное движение, — казалось Хорлалу то грозной, неумолимой действительностью, то каким-то нереальным сновидением. Он ничего не ел, ни на минуту не присел отдохнуть — он не помнил, как прошел этот страшный день.
Зажглись огни газовых фонарей. Как злые духи, подстерегающие жертву, они устремили тысячи пронизывающих глаз в ночную тьму.
Хорлал не замечал времени. Он чувствовал, как на виске у него билась жилка; голова раскалывалась от боли; все тело горело, ноги отказывались служить. То его мучила нестерпимая боль страдающего сердца, то охватывало безысходное отчаяние и утомление, то он впадал в равнодушное оцепенение.
Только воспоминание о матери иногда вспыхивало в сознании Хорлала. В огромной Калькутте не было больше никого, чье имя могли бы прошептать его пересохшие губы.
Хорлал мечтал, как глухой ночью, когда все заснут и никто не сможет его унижать, он придет к матери, молча положит свою голову на ее колени и уснет. И пусть он больше никогда не проснется.
Но домой идти нельзя было — он боялся, что полицейские станут оскорблять его мать.
Хорлал уже падал от усталости, когда заметил проезжавший мимо наемный экипаж.
— Вам куда, господин? — спросил извозчик.
— Все равно куда, просто хочу подышать свежим воздухом. Вези по улицам, прилегающим к Майдану.
Извозчик с подозрением посмотрел на странного пассажира и хотел ехать дальше, но Хорлал уплатил ему вперед рупию, и экипаж покатил по Майдану. Смертельно усталый, Хорлал положил пылающую голову на выступ окна и закрыл глаза.
Боль постепенно стихала, жар уменьшился. Душу наполнило чувство глубокого блаженства, вечного покоя, избавления от всех страданий. Каким заблуждением представлялись ему теперь мысли о безысходности его горя, о безвыходности положения! Он понял, что в нем просто говорил страх, а мысли, что нет никакого спасения и избавления, глубоко ошибочны.
Железный кулак, стиснувший его душу и безжалостно ее мявший, вдруг отпустил ее. Хорлалу казалось, что откуда-то с неба исходит ощущение безграничной свободы, мира и счастья. Ни один король, ни один император не имел теперь власти над Хорлалом и не мог больше держать его в цепях несправедливости, унижений и страданий.
Порвались путы страха, которыми он сам себя связал, и тогда он всем сердцем ощутил присутствие своей матери во всем бесконечном мире. Она была везде: на улицах, в домах, в магазинах; ее никто не смел задержать, — казалось, ветер, небо, вся вселенная слились воедино с нею.
В этом мире, сливавшемся с его матерью, исчезли все страдания, заботы, исчезло само сознание действительности. Перестали кипеть горячие слезы, не стало больше ни темноты, ни света — осталось одно лишь состояние глубокого покоя.
На часах храма пробил час. Извозчику надоело кружить по темным улицам Майдана.
— Бабу, лошади устали. Скажи, куда тебя везти.
Молчание.
Он соскочил с козел и стал трясти седока. Хорлал продолжал хранить молчание.
Испуганный извозчик потрогал своего пассажира и убедился, что тело его окоченело, а дыхания не слышно.
И извозчик так и не услышал ответа на вопрос, куда ехать.
1907
ИСПОЛНЕННОЕ ОБЕЩАНИЕ
I
Даже матери не всегда так любят своих детей, как Бонгши-бошон любил своего брата Рошика.
Стоило Рошику замешкаться, возвращаясь из школы, как Бонгши оставлял работу и бежал его искать. Он не мог есть сам, не накормив Рошика. А уж если брат заболевал, Бонгши горько плакал.
Рошик был моложе брата на шестнадцать лет. Он был самым младшим, а Бонгши — самым старшим в семье. Все остальные дети умерли. Остались только они вдвоем, когда скончалась мать. Рошику исполнился тогда всего один год. Прошло еще два года, и они потеряли отца. Обязанности по воспитанию Рошика целиком легли на плечи Бонгши.
Ткачество было наследственной профессией рода, к которому принадлежал Бонгши. Оно позволило Обхираму Бошаку, прапрадеду Бонгши, построить в деревне храм, в котором до сих пор стоит изваяние Кришны. Но потом из-за моря нагрянул железный дьявол и поразил беспомощный станок огненными стрелами, поселил в домах ткачей духов голода и под свист пара стал играть на трубе свой победный марш.
Но станок цеплялся за жизнь, он не хотел умирать. Несмотря ни на что, челнок до сих пор проворно снует с ниткой в зубах, хотя его старомодные манеры не по душе капризной Лакшми[72]. Железный дьявол хитростью, силой, правдой и неправдой подчинил ее себе.
Бонгши повезло больше других. Ему покровительствовали местные господа — Бонгши ткал для них и многочисленных членов их семейств тонкую ткань. Один он не мог справиться с этим делом, и поэтому ему приходилось нанимать помощников. Жениться в тех краях было нелегко — невесты оценивались очень дорого, — тем не менее Бонгши мог бы за все это время скопить достаточно денег, чтобы взять в дом девушку без претензий. Если этого не случилось, то только из-за Рошика.
На праздник Пуджи для Рошика выписывались наряды, не уступавшие свадебным нарядам принца. Стараясь покупать Рошику и другие дорогие вещи, в которых тот вовсе не нуждался, Бонгши должен был урезывать себя во всем.
Тем не менее нужно было подумать и о продолжении рода. Бонгши мысленно выбрал себе девушку из подходящей семьи и стал копить деньги. «Триста рупий отцу девушки и сто рупий на украшения будет достаточно», — решил он и по пайсам стал собирать необходимые деньги.