На K-рабль вербуют в стерильных белых комнатах с постоянным термоконтролем: что бы с тобой ни творилось, ты не перегреешься. Есть нельзя. Впрочем, тебе и так дают рвотное. Потом делают инъекцию. Проводят тесты, но, честно говоря, инъекция начинает действовать только через два-три дня. За это время по всему кровотоку уже разнесутся особые патогены, искусственные паразиты и перекроенные ферменты. Возникают симптомы рассеянного склероза, волчанки и шизофрении. Тебя привязывают к койке и дают прикусить резиновый кляп. Расчищают дорогу для теневых операторов, запущенных на субмикрометровом уровне в наномашинном субстрате, чтобы те вскоре разнесли твою симпатическую нервную систему на ошметки. Постоянно промывают кишечник, очищая его от шлаков. Закачивают внутрь белую пасту десятимикронных робофабрик для синтеза экзотических белков и контроля внутренних показателей. Дырявят позвоночный столб в четырех ключевых точках. Все это время ты остаешься в сознании, если не считать краткого момента запуска самого K-ода. Многие добровольцы, даже в наши дни, не переживают этой точки. Если тебе повезло, тебя запирают в баке. Предварительно тебе сломают почти все кости и вырежут некоторые внутренние органы; ты ослепнешь и оглохнешь, по твоему телу постоянно будут перекатываться тошнотные волны, а остальные чувства ты потеряешь. Твой неокортекс подключат к программному мостику, иронически прозванному «Крест Эйнштейна»:[64] впервые врубившись через него, человек видит именно эту форму. Ты больше не одна. Вскоре ты обретешь способность осознанно обрабатывать миллиарды миллиардов бит информации в секунду; но ходить ты больше не сможешь. Не сможешь ты также смеяться или касаться других, трахать кого-то или давать себя трахнуть. Ты вообще ничего больше никогда не сможешь сама для себя сделать. Ты даже покакать сама не сумеешь. Ты подписалась. И тебя охватывает мгновенное понимание, что, ставя подпись под контрактом, ты сделала выбор, но отказаться от этого выбора тебе никогда, никогда, никогда не позволят.
Во сне Серия Мау видела себя сверху. Все эти годы она плакала оттого, что позволила с собой сделать. Кожа ее стала как рыбья чешуя. Она трепетала в баке, как раненое подопытное животное. А брат в тот день даже не помахал ей на прощание. Само по себе это послужило достаточным доводом. Ну кому нужен мир, в котором тебя все время заставляют играть роль матери, а брат тебе даже помахать на прощание не удосужился?
Внезапно Серия Мау увидела переборку, закрытую серым атласным занавесом с рюшечками. Спустя некоторое время в картинку просунулась верхняя часть туловища мужчины. Он был высок, худощав, одет в черный фрак и накрахмаленную белую рубашку. В одной руке, затянутой в белую перчатку, он держал высокую шляпу, в другой – трость из черного дерева. Серия Мау тут же прониклась к нему доверием. Смеющиеся глаза его были пронзительно-голубыми, а тонкие карандашные усики – черными, как и набриолиненные приглаженные волосы. Ей показалось, что он кланяется. Он долго наклонялся, стараясь как можно полнее показаться в ее поле зрения, но не переступать рамы, затем улыбнулся, и тихий дружелюбный голос сказал:
– Ты должна себе все это простить.
– Но… – услышала свой ответ Серия Мау.
Тут рюшевый серый фон исчез, сменившись группой из трех арочных окон, за которыми резко сиял Тракт Кефаучи. От этого Серии Мау показалось, что каюта стремительно, но выверенно, хотя и на субрелятивистской скорости, летит через космос.
– Ты должна себя простить за все, – сказал фокусник.
Он сделал медленный широкий жест шляпой и пропал, утянувшись за раму. Но перед тем как исчезнуть окончательно, он сделал еще один жест, приглашая ее следом. Она внезапно проснулась.
– Пришли мне теневых операторов, – приказала она кораблю.
27Разлом Алькубьерре
Эд снова смотрел кино в аквариуме и видел, как уходит сестра.
– Но ты ведь вернешься? – умолял отец. Ответа не было. – Вернешься ведь?
Эд как мог выкручивал шею, глядя в сторону, на что угодно – цветочные кадки, белые кучевые облака, кота тэбби, – лишь бы никого из них не видеть. Он не стал целовать ее на прощание. Даже рукой не помахал. Сестра закусила губу и развернулась. Эд знал, что это происходит в его воспоминаниях. Хотелось бы ему сложить этот фрагмент с остальными, уже восстановленными, придать больше смысла гребаному проекту ретроспективы своей жизни. Но лицо сестры заколыхалось, словно под водой, стало декогерентным и странным, и Эда внезапно протащило сквозь него на ту сторону.
Вокруг при этом все пьяно завертелось, а затем Эд очутился во тьме и пустоте; как ему показалось, на немыслимой скорости. Несколько тусклых пятнышек света. Хаотический аттрактор вскипел дешевыми радужными цветами компьютерной графики четырехсотлетней давности. Он был похож на разлом в небосводе.
– Ты вправду веришь в эту чухню? – произнес Эд.
Голос его отдался эхом. Затем он и это видение прошил собой насквозь, чтобы, кувыркаясь, навеки улететь в пустоту под прецизионные раскаты прибоя песен Вселенной, вложенных друг в друга фрактальными размерностями…
…и очнулся, поняв, что до сих пор на сцене. Это было необычно; возможно, пробудил его нежданный шум, подобный звукам волн на Пляже Чудовища, в попытке пронзить его пророческую кому. Он открыл глаза. Зрители, в дружном порыве вскочив с мест, аплодировали ему уже третью минуту подряд. Сидела только Сандра Шэн. Взглянув на него со своего места в переднем ряду, мадам иронически улыбнулась и медленно сложила вместе пухлые восточные лапки. Эд нагнулся, пытаясь различить производимый ими звук. Бесполезно, слишком тихий.
Затем он проснулся снова и ощутил в ноздрях соль. Над ним чернела громада дюны. Еще выше раскинулась усеянная дешевыми узорами ночь. И та и другая казались ему надежнее силуэта директрисы, озаренного янтарным огоньком сигареты из мышиного дерьма. Вид у Сандры Шэн был довольный.
– Эд, ты превосходно поработал!
– А что я говорил? Что там случилось?
– Случилось то, что ты их покорил, Эд, – ответила она. – Ты их очаровал. Я бы сказала, что ты как раз их типаж. – И засмеялась. – Впрочем, как и мой.
Эд попытался сесть.
– А где Энни?
– Энни куда-то ушла, Эд, как обычно. Но я-то здесь.
Эд уставился на нее снизу вверх. Она опустилась на колени рядом с его головой и наклонилась заглянуть ему в лицо. Едва различимое во мраке, ее лицо пестрело болезненными желтоватыми пигментными пятнами. Ему померещилось, что из глазниц директрисы вылетели несколько живых мошек и унеслись по бризу. Улыбнувшись, Сандра Шэн погладила его по лбу.
– Тебе еще скучно, Эд? Зря. Цирк твой. Можешь назвать цену. Станем торговцами будущим. И знаешь что, Эд?
– Что?
– Через две недели отбываем.
Он испытал облегчение. Он отчаялся. Он не знал, как сказать Энни. Он весь день пьянствовал в прибрежных барах либо, что было для него нетипично, по вечерам добровольно тренировался с аквариумом. Он бы и в игру кораблей сыграл, но старперов из дюнного мотеля и след простыл. Он бы в твинк-бак залез, но боялся выбираться в даунтаун. Энни меж тем держалась подчеркнуто отчужденно. Работала всю ночь и тихо уходила, решив, что Эд заснул. Когда им удавалось встретиться, она помалкивала, казалась задумчивой и озабоченной. Неужели догадалась? Она отводила взгляд от его улыбок. В итоге он так отчаялся, что ляпнул напрямую:
– Нам надо поговорить.
– Правда, Эд?
– Пока мы еще помним друг друга.
Через неделю после джекпота Энни вообще не пришла домой.
Ее не было три дня. Мадам Шэн в это время готовилась к отлету с Нью-Венуспорта. Экспозицию упаковали. Остальные завлекухи тоже. Большую палатку сложили. Чудесным утром ее корабль «Превосходная скидка» спустился с парковочной орбиты и возник в синем небе. Это оказался небольшой бронзовый бочонок лет сорока-пятидесяти от роду, дешевой конструкции, с забавным острым носом и длинными искривленными кормовыми стабилизаторами: динаточный грузовичок серии HS-SE.
– Как тебе моя ракета, Эд? – поинтересовалась Сандра Шэн.
Эд оглядел корпус, очертаниями сходный с раздувшимся от спелости авокадо, опаленный с хвоста жесткими посадочками – повсюду от Мотеля Сплендидо и до самого Ядра.
– Херня собачья, а не корабль, – резюмировал он. – Таково мое экспертное мнение.
– Ты бы предпочел гипердип, понимаю, – ответила она. – Ты бы лучше на Франс-Шанс-IV вернулся, нырять вместе с Лив Хюлой на суденышках из умного карбопласта. Она бы без тебя не справилась, Эд. Если хочешь знать, то в интервью она сказала, дословно: «Я так гнала только потому, что испугалась, как бы Эд Читаец меня не обставил».
Эд пожал плечами.
– Я все это делал, – ответил он. – Я бы лучше с Энни остался.
– О нет. Вы на него только посмотрите: никто его не держит на планете, а он себе поводы остаться придумывает. У Энни, между прочим, есть другие дела, Эд.
– Для тебя?
Теперь пожала плечами Сандра Шэн. Скосив голову набок, она продолжала рассматривать свой корабль. Спустя некоторое время сказала:
– Ты не задумывался, почему твое шоу пользуется таким успехом? Не хочешь ли узнать, почему публика изменила мнение насчет тебя?
Эд вздрогнул. Он не был уверен, что хочет.
– Потому что, Эд, ты завязал с военной болтовней и перестал про угрей трепаться. Ты взялся предсказывать будущее. Ты подарил им Тракт, сияющий впереди заманчивой целью. Ты позволил им туда заглянуть, ты им показал, что́ там может отыскаться и как это способно изменить их жизнь. Тут, внизу, все порядком износилось, они это знают. Эд, ты им не предлагал ретротоваров. Ты заявил, что открыто еще не все. Ты рек: «Нырните глубже!» Вот что они жаждали услышать: что рано или поздно им суждено наконец свинтить с пляжа и выйти в открытое море!
Она засмеялась:
– Ты бывал весьма настойчив. Потом тебя тошнить начинало.