— Все, что Реймар говорил о шести парнях, вранье. Я только один-единственный раз спала с мужчиной, но тогда я была еще почти ребенком. Целую зиму после этого мне хотелось наложить на себя руки. С тех пор мне открылся доступ в потусторонний мир. Клянусь Богом на небесах, что каждое мое слово — истина! Послушай, а правда, что между тобой и этой потаскухой из Фаграбрехки что-то есть?
— Она вовсе не потаскуха, — вымолвил он тихо, а сам побледнел, и у него внутри что-то задрожало.
— Не потаскуха? Ах вот оно что! Ну, раз так, значит, правду говорят люди, что ты спишь с ней.
— Нет. Это неправда.
— А почему же она тогда кричала нам вслед?
— Не знаю.
— Почему ты все время молчишь?
— А что я должен говорить?
— Откуда я знаю? — Она закинула голову, сделав гримасу досады и нетерпения. — Ох и скучный же ты! И какого дьявола я торчу тут с тобой?
— Мы же встретились с тобой на дороге, — напомнил он.
— Нет, — сказала она, — это неправда. Я искала тебя. Ты единственный человек в поселке, которого мне хотелось увидеть, потому что твои волосы, глаза и руки напоминают мне что-то, а вот что — никак не могу понять. И еще потому, что я воскресила тебя из мертвых. Я надеялась, что ты мне поможешь сегодня, ведь если не сегодня… Послушай, я хочу спросить тебя вот о чем: неужели ты действительно веришь, что есть другой мир? Что все это не брехня? Неужели ты веришь, что на свете вообще существует правда? А не думаешь ли ты, что наука о душе — это пустая болтовня? Не кажется ли тебе, что человек, когда подохнет, просто рассыплется в прах, как и всякая другая падаль?
— Я сам часто задаю себе этот вопрос, — сказал он.
— Нет, просто ты не хочешь ответить мне. А ты знаешь, что вчера вечером мне предлагали сто крон, тысячу крон, даже целый миллион. Мне предлагали стать ученой и прославиться на весь мир.
— Вот как? — сказал он.
Видя, что это известие не произвело на него никакого впечатления, она помрачнела, закрыла лицо руками и в отчаянии закачала головой.
— Ты не хочешь помочь мне, — простонала она, не отрывая рук от лица. — Я умру.
Потом она отняла руки, наклонилась к нему и заглянула ему в глаза.
— Господи, какое у тебя лицо, — беспомощно простонала она и сразу перестала быть колдуньей. — Оно словно высечено в моем сердце. Я ненавижу его. Теперь мне все безразлично, все, слышишь ты, все!
Взгляд ее стал холодным как лед, на лице застыла жесткая усмешка, наглая и злобная в одно и то же время, ему редко приходилось видеть что-нибудь более отталкивающее.
— Можешь снова болеть, — сказала она и ударила его по щеке книгой, потом размахнулась и швырнула ее в море так далеко, как только могла, и несколько чаек опустились над книгой, думая, что она брошена им.
Потом Тоурунн встала и быстро зашагала в сторону поселка.
Глава тринадцатая
Вечером скальд стоял у окна с выбитыми стеклами и смотрел, как с крыши падают капли; моросил дождь, ветра не было, и мирный стук капель, падавших прямо на землю, навевал покой. Скальд постучал себя кулаком по груди, нажал на живот, постучал суставами пальцев по лбу и вискам, ему хотелось проверить, не болит ли у него где-нибудь, но голова у него не болела, он был здоров. Он очень жалел, что ему нечего было дать Тоурунн из Камбара, кроме старой потрепанной книги с выдуманными историями, которую он так и не удосужился прочитать до конца и которая ей была совершенно не нужна, потому она и швырнула ее чайкам, не умевшим читать. С другой стороны, юноша был счастлив, что больше не зависит от этой девушки и подвластных ей таинственных сил, но, может быть, больше всего радовался тому, что Бог, самая могущественная из всех таинственных сил, — теперь он был в этом уверен, — не покарал его за то, что он обратился к частным таинственным силам, которые не совсем законно конкурировали с Создателем. Как ни странно, но чем больше этот юный скальд познавал самого себя, тем чаще ему приходило в голову, что, уж коли на то пошло, возможно, в нем самом скрыта некая таинственная сила, совсем как в древних героях, давно умерших и исчезнувших, о которых рассказывается в сагах. Эти герои обладали замечательной таинственной силой, они называли ее властью и могуществом, верили в нее и не переставали верить, даже если оказывалось, что их сила чисто земного происхождения.
К концу вечера лишь одно воспоминание, словно рана, жгло ум скальда: ну как она могла опять назвать его тронутым? Ведь он совершенно невинно шел мимо ее дома с девушкой из потустороннего мира, к тому же она сама дала ему понять, что все ее поцелуи ничего не значили. Зачем ей понадобилось натравливать на беззащитного человека всю эту дикую ораву, раз она и не думает о нем? Неужели род людской так непоследователен не только в любви и ненависти, тут уж и говорить нечего, но даже и тогда, когда он совершенно равнодушен? Может быть, род людской вовсе и не заслуживает, чтобы в него верили, ждали от него чего-то и смотрели на него снизу вверх, как это делают собаки? К счастью, летний ночной дождь, ласковый и умиротворяющий, победил боль и навеял на скальда крепкий сон взамен тревожных философских рассуждений.
От этого глубокого сна скальд очнулся, когда кто-то положил руку ему на лоб.
Было едва за полночь, еще не виден был тот слабый отблеск зари, который предупреждал о приближении утра даже в самую облачную погоду. Был именно тот час летней ночи, когда все кажется призрачным, час, в реальность которого трудно поверить и который сознание отрицает с наступлением дня. Девушка, стоявшая днем в дверях своего дома, сидит рядом на его постели, положив руку ему на лоб. Скальд открыл глаза и спросил:
— Я проснулся, или, может быть, я уже умер?
— Прости меня, — сказала она, погладила его по волосам и отдернула руку.
Она говорила тихо, едва слышно, и не смеялась. Она раскраснелась и запыхалась от бега, ноги у нее были мокрые, на полу остались следы песка. Она смотрела на него большими растерянными глазами, точно в испуге, веселая задорная складка возле губ исчезла.
— Я не могла заснуть, — прошептала она.
Он назвал ее по имени, сел и обнял ее; почувствовав его прикосновение, она вздрогнула и прижалась к нему.
— Лучше бы мне вовсе не родиться, — прошептала она и спрятала лицо у него на плече. — Совсем.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего, — сказала она. — Ничего. Ничего. Я не могла уснуть. Прости меня.
— Поцелуй меня, — попросил он.
Несколько минут они целовались, потом она спросила:
— А ты не втюрился в эту девицу, что водит дружбу с духами? Скажи, что нет.
— Нет, — сказал он.
— Ну, тогда все в порядке, врунья и притворщица эта ангелица. Когда я раздобуду пшеничной муки, я испеку тебе блинчики в тысячи раз вкуснее, чем те, которыми тебя кормили в Камбаре. Только вот борной кислоты у меня нет.
— Нехорошо так говорить об этой несчастной девушке — сказал Оулавюр Каурасон. — Если бы она не вылечила меня, я бы, наверное, никогда не познакомился с тобой.
— Ну, если она способна вылечить хотя бы одного человека от насморка, значит, я могу освободить весь мир от смерти и от сатаны…
— Все-таки с твоей стороны было не очень красиво кричать нам вслед, когда мы просто шли по дороге, и обзывать меня тронутым…
— Прости меня! Ты меня ненавидишь?
— Я тебя люблю, — сказал он.
— Чего она от тебя хотела? — спросила девушка.
— Это неважно, — ответил он. — Ничего она от меня не хотела. Просто ей нужно было поговорить немного со мной, ведь я не так давно провел ночь у них в Камбаре. Не спрашивай больше об этом. Целуй.
Но девушка, стоявшая днем в дверях, не хотела больше, целоваться.
— Значит, ты все-таки врешь, ну кто бы мог этому поверить, ведь у тебя такие голубые глаза, — сказала она.
— Нет, — сказал он. — Я не умею врать. Просто я не знаю, что такое правда. Я всегда стараюсь говорить так, чтобы причинить как можно меньше вреда и Богу и людям.
— Ну, я-то отлично знаю, чего она хотела. Этой колдунье нужно только одно. Я видела, как она сбежала с кладбищенского бала у нас в Свидинсвике с одним мужчиной, хотя была темная ночь и мела метель.
— Она? — удивился скальд. — Я не верю.
— Она хотела переспать с тобой, это ясно, — заявила девушка.
— Как ты можешь так дурно о ней думать? — спросил он.
Она прильнула к нему и сказала:
— Я просто рехнулась. Господи Иисусе, уж лучше бы мне и вовсе не родиться. — И поцеловала его.
Он любил ее всем сердцем, навеки, он был готов пожертвовать ради нее жизнью, пройти сквозь огонь и воду, хотел, чтобы ничто-ничто никогда-никогда не могло разлучить их. Но она вдруг снова стала грустной, даже испуганной, вздрогнула, отстранилась от него, широко открыла глаза и спросила в ужасе, не глядя на него:
— Это плохо?
— Нет, — ответил он, не понимая, о чем она говорит. — Это прекрасно.
— Зачем я родилась на свет? — спросила она.
— Чтобы любить, — ответил он.
— О Господи, — сказала она.
— Нет, — ответил он богохульствуя, — только ты и я.
— Скажи, что я сошла с ума, — попросила она, — и я уйду.
— Любовь всегда права, — сказал он. — Все, что ты делаешь, правильно.
— Я вовсе и не думала о тебе, я уложила ребятишек спать и даже не думала о тебе, отец уже храпел, я и не думала о тебе, даже ни разу не вспомнила. Я легла и долго-долго лежала. И вдруг встала. Неужели я все время думала о тебе?
— Ты думала о том, чтобы это прибежище ветров превратить в замок в Царстве Лета, — сказал скальд.
— Я подумала, что раз уж весь поселок считает, что он приходит ко мне по ночам, то лучше для разнообразия я приду к нему. Я открыла окно над своей постелью и выпрыгнула, чтобы отец и ребятишки не проснулись. И побежала на берег с мешком, как будто мне надо набрать водорослей. Кто говорил о том, что пройдет сквозь воду? Это я шла вброд. Я шла между скал прямо по воде — ведь был прилив, — чтобы меня никто не заметил. Разве ты не видишь, что у меня мокрые ноги? Наверное, я просто спятила в эту белую ночь.