— Нет, — ответил пастор Брандур. — Я не потерял никого из близких. Но я все равно верю. С доказательствами или без них я верю тому, что сказано в Писании.
— А по-моему, вы потеряли близкого друга, — возразил пастору Фридрик, лекарь скрытых жителей. — Тут с вами хочет поговорить один ваш близкий друг, только выглядит он как-то странно. Даже не знаю, на что он больше всего похож, пожалуй, на большой дом.
— Едва ли он пришел, чтобы встретиться со мной, — заявил пастор и откинулся на спинку кресла. — Я, к счастью, не потерял ни одного близкого друга.
Но тут, словно из пустой бочки, раздался голос:
— Нет, вы потеряли меня, пастор Брандур, и не далее как прошлой зимой. Неужто вы хотите уверить меня, что вы действительно не помните, как убивались по мне, как слегли в постель, когда потеряли меня?
— Тут какое-то недоразумение, — сказал пастор. — Я вовсе не лежал в постели. А если и лежал, то только из-за простуды.
— Неужели вы не помните свой старый сарай, который стоял к югу от вашего дома? — спросил голос. — Не помните, как однажды в марте буря свалила его и унесла в море, так что от него и щепочки не осталось?
— Ну разве это не бесподобно? — восхитился директор. — Смотрите, оказывается, и неживые предметы тоже имеют душу. Все, что создал Бог, имеет душу.
— Пастор Брандур, на том свете я стал дворцом и стою на золотых колоннах, — сообщил сарай.
— Вот это уже противоречит христианскому учению, — заявил пастор, и даже в темноте было видно, как он в ожесточении принялся стирать пыль с носа.
— Разрешите мне сказать пару слов, — сказал директор деловым тоном. — Согласно старой теологии и классическому лютеранскому учению, душу имеют только люди. Я, разумеется, этой точки зрения не придерживаюсь, но пастор, именно потому, что он пастор, должен ее придерживаться, вот я и позволю себе предложить, чтобы наш пастор получил доказательства, соответствующие его учению, пусть эти доказательства порадуют его и послужат ему поощрением в его трудной деятельности. В связи с этим, милый Фридрик, мне хочется обратиться к тебе с важной просьбой. Тебе, возможно, известно из английских и американских спиритических журналов, что в Англии и в Америке неоднократно случалось, что милостивый Отец небесный обращал свой взор к собравшимся на сеанс правоверным христианам и для поощрения посылал им через медиума несколько слов. Как ты думаешь, не удастся ли тебе сделать так, чтобы Господь благосклонно обратил и на нас свой взор в этот неповторимый поворотный момент нашей жизни?
— Это, безусловно, очень трудно, — сказал Фридрик.
— Конечно, но ведь для Бога нет невозможного, — заметил директор. — Сколько раз он являлся людям самыми различными способами — и естественными и сверхъестественными.
— Бог вездесущ, — сказал Фридрик, — но тот, кто живет во тьме, кто лишен духовной зрелости и не ищет истинных токов, не может услышать его.
— Неужели мы настолько хуже каких-то англичан и американцев? — спросил директор. — Мне трудно в это поверить. Кто-кто, но уж во всяком случае не пастор Брандур.
— Попробуйте еще разок спеть «Хвалите Господа с небес», — сказал Фридрик.
Когда они спели еще раз «Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних», наступило короткое молчание, и вдруг все услышали слабый шепот и странное сопение, словно с трудом говорил старик, страдающий одышкой. Долго никто не мог разобрать, что он говорит.
— Как надо жить, чтобы достичь духовной зрелости? — спросил, в свою очередь, шепотом глубоко взволнованный директор.
— Надо п… платить, — заикаясь, нетвердо произнес голос, точно издалека, и так тихо, что они едва расслышали его. — Надо платить наличными.
— Ну, а я что всегда говорю? — торжествующе сказал директор. — А еще?
— Не следует искать общества девушек, которые не имеют к вам никакого отношения, — сказал голос немного тверже. — Они могут забеременеть, а кто будет платить за воспитание ребенка?
— Хм, — хмыкнул директор. — Конечно, это тоже важно.
— Не следует и слишком много пить, — сказал голос.
— Ну да, — согласился директор, явно слегка разочарованный. — Я всегда говорил то же самое. Но мы так надеялись услышать хоть несколько слов, которые служили бы простому человеку радостью и поддержкой в его борьбе за существование.
Тут голос не долго думая отчеканил чуть ли не тоном приказания:
— Простые люди должны иметь достаточно денег, они должны жить здоровой жизнью и есть вдоволь мяса шесть дней в неделю, а рыбу — один день…
— О-хо-хо, наверное, это передано не совсем точно, — буркнул пастор. — Не могут высшие силы утверждать, что простой человек должен есть мясо каждый день, простой человек должен приучаться к труду, к воздержанию, к бережливости во всем и никогда не должен ничего требовать от других…
Но Бог, очевидно, рассердился, что какой-то жалкий земной пасторишка осмелился прервать его с такой чепухой, потому что он неожиданно возвысил голос и гневно произнес:
— Я больше не желаю слушать этой болтовни о бережливости. Я создал достаточно всего для всех людей, на моей земле всего много, всем на моей земле должно житься хорошо, все бедняки могли бы стать богачами, если бы у них хватило ума расквитаться с ворами, грабителями и убийцами…
— Так-так-так, — сказал директор. — Вот этого Господь ни в коем случае не мог сказать; должно быть, это какой-то заблудший дух прямо из преисподней решил подшутить над нами.
— Да, — сказал пастор, — Господь не может так говорить. Я думаю, что нам следует прочитать несколько раз «Отче наш», чтобы прогнать злого духа.
Они прочитали несколько раз «Отче наш», чтобы очистить воздух, но освободиться от ужасных токов, сопутствовавших злому духу, было не так-то просто, медиум долго не мог успокоиться. Наконец Фридрик сказал, что приближается истинный свет, и мало-помалу собранию удалось освободиться от цепкой хватки злого духа и снова настроиться на мир и любовь. Фридрик объявил, что они могут уже перестать читать «Отче наш», потому что из прекрасной страны явилась светловолосая голубоглазая женщина.
— Кого она ищет? — спросил директор.
— Она стоит рядом с Оулавюром Каурасоном, — сказал Фридрик. — Она любит его. Она говорит, что его ясные синие добрые глаза принадлежат ей. Она спрашивает, помнит ли он те светлые дни, когда они были вместе в прекрасной стране, давно-давно, еще до того, как он родился?
— Милый, ты помнишь? — прозвучал из глубин вселенной нежный, лирический женский голос, хотя, может быть, он и был несколько деланный.
Оулавюр Каурасон был столь же захвачен врасплох этим ласковым обращением, сколь глубоко взволнован таинственными далекими воспоминаниями о прекрасной стране, и от неожиданности никак не мог найти подходящего ответа.
— Н-но моя мать еще не умерла, — выдавил он наконец. — Она живет в Адальфьорде.
— Ты, должно быть, ошибся, дорогой Фридрик, — вмешался директор. — Описание этой светловолосой женщины точь-в-точь совпадает с внешностью моей покойной матери, и голос тоже ее. — И директор взволнованно воскликнул: — Мамочка, приди и поцелуй своего любимого сыночка, который отныне всегда будет тебя слушаться!
Не успел директор вымолвить эти слова, как медиум внезапно очнулся от транса и закричал:
— Зажгите скорее свет! Я задыхаюсь! Где я?
Управляющий тут же зажег лампу.
Тоурунн из Камбара стояла возле своего кресла вспотевшая, растрепанная, лицо ее было искажено гримасой страдания, словно ей приснился страшный сон. Живот судьи покоился у него на коленях, щеки на плечах, а пальцы продолжали свой непрерывный танец. Пастор воспользовался тем, что зажгли свет, и тотчас начал счищать пыль, которая скопилась у него на рукавах, пока шел сеанс. Доктор громко храпел, положив голову на колени своей жены. А директор Пьетур Паульссон сидел, держа в одной руке вставную челюсть, а в другой пенсне, приготовившись целоваться со своей матушкой. У многодетных матерей и вдов глаза были влажные.
Тоурунн закрыла рукой глаза, словно яркий свет причинил им резкую боль; не отнимая руки от глаз, она повернулась к директору Пьетуру, влепила ему туфлей звонкую пощечину и воскликнула:
— Негодяй!
Потом молниеносно перебежала через комнату и отвесила такую же пощечину Оулавюру Каурасону.
— А ты еще больший негодяй! — сказала она.
— Боже… что такое? — удивился судья, и его пальцы замерли на месте.
— У них дурные токи, — объяснила Тоурунн из Камбара. — Их токи перекрещиваются.
Глава шестнадцатая
Воскресное утро. Эрдн Ульвар, нахмурив брови, пристально смотрит на подходящего Льоусвикинга.
— Здравствуй! — сказал Оулавюр Каурасон. Эрдн не ответил на это приветствие. Он остановился на дороге и окинул скальда взглядом, полным ненависти, презрения и отвращения.
— Почему ты на меня так смотришь? — удивился Льоусвикинг.
— Бессовестный пес! — сказал Эрдн Ульвар, вздернув подбородок. — Ты помогал издеваться над моей матерью.
— Эрдн! — воскликнул Льоусвикинг.
— Я многое могу простить тебе, — сказал друг. — Можешь, сколько хочешь, водиться с преступниками и обманщиками. Но я не могу простить тебе, что ты помогал дурачить мою старую мать, которая потеряла все на свете.
От этих неожиданных и резких обвинений у скальда сжалось сердце, он начал оправдываться.
— Клянусь Богом, я никогда в жизни ни над кем не издевался, — сказал он, — и никогда не буду. Но если ты имеешь в виду вчерашнее собрание, мне очень хочется спросить у тебя одну вещь: осмелишься ли ты утверждать, что души нет? И осмелишься ли ты утверждать, что Бога тоже нет? Мне кажется, что человек должен изучать то, чего не понимает, я…
— Ты заслужил, чтобы я дал тебе по морде, — сказал Эрдн. — Я стыжусь знакомства с тобой.
— Пожалуйста, милый Эрдн, поступай, как сочтешь нужным, — сказал Льоусвикинг, он так слепо восхищался своим другом, что для него было наслаждением терпеть гнев друга после всех тех пощечин, которые он получил от злых людей. — Только прежде, чем ты ударишь меня, ответь мне на один вопрос: неужели ты считаешь, что все, кто верит в Бога, в душу и в загробный мир, преступники и обманщики?