В Берлине, а затем в Геттингене Сергей Иванович имел возможность общаться со многими выдающимися физиками того времени. С ними он встречался и в домашней обстановке. Зоркий глаз ученого подмечал не только достоинства, но и человеческие слабости. Письма Вавилова тем и интересны, что помогают дополнить образы многих выдающихся ученых, отражают не только их творческие, но и чисто человеческие качества.
Поначалу П. Прингсгейм, в лаборатории которого работал Сергей Иванович, не очень ему понравился. В первом же письме к В. Л. Левшину Сергей Иванович писал: «Сегодня был у Прингсгейма, молодой, немного похож на Бачинского[3](только вид глупее). Успели уже поспорить». В следующем письме он продолжает: «На второй день своего приезда пошел в Физический институт... Прямо на лестнице столкнулся с Прингсгеймом. Вид у него довольно сморчкообразный — высокий, щупльй, лысый и бритый. Упрекнул он меня за опоздание... вот уже четвертый день веду с ним флуоресцирующие разговоры. Звезд он, конечно, с неба не хватает, наше московское представление о нем было, по-видимому, верным, подхватывает разные вещи, оставляемые другими без призору, и делает свое дело». Однако впоследствии между Вавиловым и Прингсгеймом установились дружеские отношения.
К моменту поездки за границу С. И. Вавилов, несмотря на свою молодость, уже стал ученым, работы которого были известны не только у него на Родине. Прибыв в Германию, Сергей Иванович предложил Прингсгейму программу своих исследований. Делясь своими впечатлениями о вводной беседе с немецким физиком, он писал В. Л. Левшину: «Отношения Прингсгейма к нашим работам вообще, и к последней в частности, очень одобрительное».
Планы Вавилова были утверждены, и он в короткое время сумел выполнить важную работу по изучению поляризационных свойств длительного свечения сахарных леденцов и различных красителей, о которой уже упоминалось. Прингсгейм поставил русскому коллеге условие — ему хотелось, чтобы Вавилов занялся продолжением работы американского физика Р. Вуда по изучению изменения поглощения паров ртути при добавлении к ним посторонних газов.
Это было не очень по душе Сергею Ивановичу, однако, ему пришлось согласиться. Об условии Прингсгейма он писал так: «Особенного рвения к этому вопросу я не проявляю, но у него есть аппаратура, и есть кое-какие надежды, найти новенькое. Работать буду в комнате Прингсгейма, в которой грязища (утешайтесь) куда больше, чем у нас».
Так Сергею Ивановичу пришлось одновременно взяться за две различные темы. Научная интуиция не подвела его: идя по первому направлению, он быстро добился успеха. Тема же, предложенная Прингсгеймом, потребовала преодоления большого числа экспериментальных трудностей, однако не принесла существенных результатов.
Сергей Иванович регулярно посещал физический коллоквиум («приват-коллоквиум») в Берлинском университете. Этим коллоквиумом руководил лауреат Нобелевской премии Макс Лауэ. В работе коллоквиума принимали активное участие лауреаты Нобелевской премии Альберт Эйнштейн, Макс Карл Эрнст Планк, Вальтер Фридрих Герман Нернст и другие крупнейшие физики. На заседаниях обсуждались только что появившиеся работы французского физика Луи де Бройля, австрийского физика Эрвина Шредингера, немецких физиков Вернера Гейзенберга, Макса Борна и Паскуаля Иордана, посвященные еще не получившей признания квантовой механике.
Описывая одно из таких заседаний, С. И. Вавилов заметил: «Сегодня был на большом коллоквиуме в Большой аудитории. Докладывал некий Гордон. Опять о Гейзенберге, и опять никто ничего не понял. Присутствовали Нернст, Планк, Лауэ, Эйнштейн и прочие особы».
Сквозь многие письма просвечивает мягкая улыбка:
«В первый же день появления в институте попал на приват-коллоквиум, на котором со мной было человек шесть: Лауэ, Прингсгейм, Хеттнер, Черни, Ортман. Разговор шел о работе Гейзенберга, толком ничего я не понял, да и присутствующие, кажется (за исключением Лауэ, который читал статью Гейзенберга с комментариями). Семинарий этот такого же типа, как наш оптический. Так же статьи читаются, и никто не стесняется... Коллоквиумы
регулярно посещаю. На всех них бывают Планк, Эйнштейн, Лауэ, Боте и др. Докладывают здесь долго, обстоятельно, но очень сухо... Прингсгейм представил меня Нернсту (маленький, очень симпатичный старичок), который, оказывается, был уверен, что П. П. Лазарев физиолог! Потом пошли на лекцию Нернста по общему курсу физики (он стал на старости лет директором Физического института и первый раз пробует читать физику). Читал он о прохождении электричества через газы, и в отношении содержания — очень скверно. Вечером того же дня удостоился лицезреть и другое светило — Эйнштейна. Читал он в Большой аудитории популярную лекцию об относительности. Читал он великолепно. Вид — жирного кота с толстыми руками и маленькими глазками. Сегодня меня Эйнштейну представили, и я имел счастье провожать его по Фридрихштрассе. Вчера был у Прингсгейма вечером в гостях, познакомился с его женой. Квартира у него довольно ободранная, хотя зарабатывает он, по его словам, марок 800 в месяц».
Молодой ученый стеснялся выступать со своими работами перед столь прославленной аудиторией. Однако в середине мая 1926 года коллоквиум все же ознакомился с результатами, которые получили С. И. Вавилов и В. Л. Левшин при изучении явлений флуоресценции и фосфоресценции красителей.
Сергей Иванович так описал это событие:
«Вчера на коллоквиуме Прингсгейм рассказывал нашу с Вами работу. Мне по приезде сюда предлагали, но я отказывался или откладывал. Не особенно приятно кряхтеть перед великими мира сего. Посему Прингсгейм сам решил ее доложить. Сделал это он очень недурно, правда, все переворошив шиворот-навыворот, и начал с уранового стекла. Присутствовал весь Олимп, т. е. Эйнштейн, Нернст, Планк, Лауэ, не говоря о молодых Боте, Бозе, Ладенбурге и т. д. Прингсгейм не скупился на разные «поразительно», «как остроумно», «впечатляюще», так что аудитория только вкрякала. Нам с Вами (между нами) особенно скромничать нечего, так что могу сказать, что кругом шептались: «очень хорошо» и пр. «Сам», т. е. Эйнштейн, сделал посередке доклада свой классический вопрос, который он делает по поводу вещей, ему понравившихся: «Где это сделано?»
Вавилов стремился как можно глубже изучить постановку научных исследований в Германии. Он не только детально ознакомился с основными работами Физического института Берлинского университета, но и посетил Физический институт имени кайзера Вильгельма в Далеме, где побывал в лаборатории выдающегося немецкого физика, лауреата Нобелевской премии профессора Отто Гана и его помощницы австрийского физика профессора Лизе Мейтнер.
Поездка в Далем произвела на Сергея Ивановича большое впечатление:
«9 марта ездил в Далем. Это за городом. Не институты, а виллы, зеленые лужайки, все цирлих-манирлих, как в немецкой дачной местности полагается. Был в трех домиках (опять с Прингсгеймом — разлюбезнейший человек). В одном директором Ган, «директорша» — Мейтнер. Мейтнер нас и водила. Делает она вещи очень серьезные и необычайно обстоятельно и аккуратно. В конечном счете это все, как у Резерфорда, но и сам Резерфорд так хорошо не сделает. Все три отделения, в сущности, химические, а физики работают почти контрабандой. Но как работают! ...Посмотревши на все это, начинаю на вещи смотреть совсем иначе. К сожалению, в письме всего не упишешь, авось в свое время побеседуем. Одним словом, хорошо у них в Далеме».
Знакомясь с физическими лабораториями, Вавилов восхищался тем, что немецкие коллеги располагают отличными оптическими и электрическими приборами, обширными наборами высококачественных химических реактивов, физическими журналами, где могут быстро публиковать свои работы. Все это позволяло проводить широкие исследования в различных областях физики.
Однако многие работы советских ученых, несмотря на нелегкие условия, в которых они проводились, и прежде всего работы самого С. И. Вавилова и его сотрудников, находились на переднем крае науки и часто превосходили результатами исследования зарубежных ученых. Каких же вершин можно достичь, если оснастить отечественную физику самым современным оборудованием?
Вавилов стремится в деталях познакомиться с методами и приемами работы немецких физиков, изучить возможности имеющейся у них аппаратуры. С этой целью он посещает известные оптические фирмы Цейса, Фюсса и ряд других, где ведет беседы с их представителями, хочет организовать их поездки в Москву для официальных переговоров о поставке физических приборов в Советский Союз.
«Был на днях с Прингсгеймом у Цейса и опять облизывался. Господи боже ты мой, чего у них только нет. Дуги эти самые на каждом столе, поляризационные установки, интерферометры, универсальные эпископы-эпидиаскопы такие, что умри, лучше не будет — вот бы в институт для коллоквиумов. Здесь на коллоквиумах всегда всякие таблицы и рисунки из книг показывают в эпидиаскопе...»
В другом письме он писал:
«Дня три тому назад был в фирме Фюсса. Провел там целый день. Пошел по приглашению. Показывали мне все — и склады, и мастерские. Кормили, поили, всякие хорошие слова говорили. Смысл всего этого ясный — хочется поторговать. Когда узнали, что у нас в Москве состоится Физический съезд, то стали на него проситься послать представителя. Если можно, передайте кому-нибудь из членов комитета съезда предложение пригласить на съезд представителей наиболее почетных немецких фирм физических приборов. Они привезут каталоги, могут дать разъяснения и проч. Разумеется, для съезда от этого была бы польза немалая».
Сергей Иванович регулярно пересылал в Москву описания и проспекты наиболее важных приборов, выпускаемых в Германии, энергично добивался выделения денег на приобретение наиболее интересных образцов.
Он писал: «У меня страшная нехватка времени. Свободны только 3 — 4 часа вечером, и многих поручений я не успел исполнить, многого не видел и вообще далеко еще не наладил ни своей работы, ни житья».