— Ирина, вот ты скажи мне: чего она такая ко всем горячая?
Мая сердито освободилась, промолчала.
Она сама уже не раз тоскливо задумывалась о том, что для людей высшая радость — незаметно помочь, хоть в чем-нибудь помочь человеку. Любому. В книгах и кинофильмах это считалось очень хорошей чертой, положительным свойством характера. Но странное дело: всегда или почти всегда искреннее и доброе движение ее души потом обязательно наказывалось или насмешкой, или непониманием, или просто жестоким равнодушием к ней самой. Она вспомнила, как познакомилась в больнице с молодой женщиной — Ингой, которая перенесла операцию на сердце. Как ночами не спала, подносила Инге то судно, то лекарства, читала ей вслух… Казалось, они подружились навсегда. Выходя из больницы, Инга заплакала и сказала, что считает Маю, у которой никого нет, своей сестричкой и будет ее навещать. И навестила ее. Один раз. И потом один раз передала килограмм яблок. Всё. Больше она Ингу никогда не видела.
Потом, со стороны, Мая узнала, что у нее все в порядке. И семья. И работа. И здоровье.
Нет, кроме Ирины и Георгия, не было у Маи ни одного близкого человека. И еще появилась Дуся — простая, чем-то несуразная, пережившая большую трагедию женщина. У нее ведь тоже совсем никого нет.
Мая подхватила Дусю и Ирину под руки, но идти так оказалось неудобно — слишком узок был деревянный тротуар…
«Космонавт», рокоча двигателями, покачивался у пирса среди молчаливых и неподвижных сейнеров. На мачтах «Космонавта» горели бледные в рассветных лучах огни.
У сходней стоял Георгий и какой-то худой человек в морской фуражке и грязном плаще.
— Вы что, будете исполнять или нет? Понял?! — говорил худой и странно оседал на доски причала.
Георгий вздергивал его за ворот плаща, повторяя:
— Уйди, голуба, уйди… Выспись.
— Я вам покажу «выспись», я — портовый надзор! Понял? Я вас оштрафовать могу. Понял?
— Проваливай-ка отсюда! — сказал Георгий, отталкивая и тут же подхватывая пьянчугу, который так и норовил свалиться в воду между пирсом и судном.
— Давайте скорей! Палыч горячку порет! — крикнул Георгий Ирине, снова отпихивая от себя пьяного.
— Баб на борт не брать, — лепетал пьяный, снова цепляясь за Георгия, — штраф сто рублей! Понял?
— Ах ты обормот, где-то тройного одеколону набрался! — Дуся-Ирен разом отодрала пьяного от Георгия и изо всех сил шлепнула его по заду.
Георгий засмеялся, шагнул навстречу Мае и Ирине:
— Здравствуй, Мая. Что ж ты не в цеху?
— Я сегодня во вторую. Скользящий график.
— Ясно. Пришла подругу проводить?
— И тебя тоже.
— Спасибо. — Он оглянулся на Дусю, которая со смехом тащила пьяного к стоящему конвейеру. — А эту вы где подцепили?
— Ты зачем так говоришь? Разве ты ее знаешь?
— Держись от нее подальше, — сказал Георгий, не понижая голоса.
Мая быстро взглянула на Дусю, но не поняла, слышала она замечание Георгия или нет.
«Космонавт» издал короткий, нетерпеливый гудок.
— Напрасно ты так, — тихо сказала Мая. — Она мне теперь как сестра.
— Давайте скорей! — бросил Георгий Ирине и взял Маину ладонь. — Двуногих, Маечка, ничему не научишь. Как-нибудь расскажу тебе про одного идеалиста, Иисуса Христа… Не вмешивайся, не лезь со своей добротой. Подумай насчет молочных крылышек. Ну, не грусти! Через сутки придем обратно.
— Счастливого пути, — тихо сказала Мая.
Ирина стояла уже на палубе сейнера. Георгий взбежал на судно. Двое рыбаков рывком втянули сходни.
Ирина махнула рукой.
— Никогда не желай счастливого пути! — крикнул Георгий. — Плохая примета!
«Космонавт» отходил, медленно разворачиваясь носом туда, где, еще скрытая туманом, таилась горловина, выводящая из бухты в океан.
— Ну, ты куда двинешь? — сказала Дуся, хлопая Маю по плечу. — А то мне к штабу, в гараж надо.
Судна уже не было видно в тумане.
Работник портнадзора, мерзко икая, лежал боком на широкой ленте транспортера и пытался нашарить рукой свалившуюся фуражку.
Мае вдруг стало промозгло.
До начала второй смены оставалось еще пять часов. Больше всего хотелось напиться горячего чая, закутаться с головой в одеяло и спать, спать без снов и не думать о страшных словах Георгия, о Дусе и мальчике Ваське, о том, почему это так устроено в мире, что пожелать счастливого пути любимым людям — плохая примета…
— Нам по пути, — сказала Мая, застегивая куртку на самую верхнюю пуговицу, у горла. — Пошли, Дусенька, вместе.
Барак штаба экспедиции, тесно окруженный высокими радиомачтами, был виден издалека.
Мая шла к штабу, надеясь, что Ковынева там сейчас не окажется, потому что все, накопившееся у нее на душе, было мало понятно ей самой. Действительно, почему она вечно вмешивается в чужие дела? Работает Васька? Ну и пусть работает. В конце концов, приносит он пользу? Приносит! А закон, чтоб дети не работали? «На то законы и существуют, чтоб их нарушать». Это Георгий сказал… Выбрасывают нестандартные кусочки в море? Значит, нельзя их консервировать. Значит, надо выбрасывать, иначе загниют.
Она вспомнила весенний день, когда пять лет назад ее приняли в комсомол.
Она вышла из райкома, вынула из портфеля билет, раскрыла его и, оберегая от падающей с карнизов капели, внимательно прочла все, что там было написано, — с первой до последней странички. Она преисполнилась великой гордости — «Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи»!
Потом она ехала в автобусе, разглядывая всех пассажиров, угадывая, с кем из них она с сегодняшнего дня состоит в одном коммунистическом союзе. Ей хотелось немедленно взяться за любое, пусть самое скучное, только обязательно необходимое для победы коммунизма дело. Но, кроме участия в выпуске классной стенгазеты, ничего в ее жизни не изменилось.
Значит, Георгий прав? И не надо ни во что вмешиваться — потом над тобой только посмеются? Она почему-то вспомнила старинные часы с усами-стрелками в новой квартире, где вправду стояли какие-то мертвые лакированные вещи, накупленные благополучным Андреем. Ей стало жаль Ирину.
— Ну, я двинула, — сказала Дуся. — К ужину селедки достану — сайры соленой. Любишь селедку?..
Дорога вела к гаражу, а к штабу поднималась тропинка.
— До вечера, Дусь, — сказала Мая и добавила: — Ты не огорчайся. У нас еще вся жизнь впереди.
— Ты что это? — удивилась Дуся и вдруг завопила: — Эй ты, фотограф! Сфотографируй меня!..
Высокий прохожий с раскрытым фотоаппаратом на груди недоуменно оглянулся.
— Щелкни, щелкни, я заплачу! — сказала Дуся, подбочениваясь одной рукой, а другой оправляя башню волос и беретик.
— Что ж, — усмехнулся фотограф, — колоритно. Пусть уж тогда и подружка рядом станет.
Дуся подошла к Мае и обняла за плечо.
Фотограф щелкнул аппаратом. Потом прокрутил кадр и снял их еще раз.
— На пустое щелкал? — подозрительно осведомилась Дуся. — Меня не обманешь!
— Почему же? — благодушно удивился фотограф. — Завтра же подарю отпечаток. Приходите на завод. Спросите фотокорреспондента.
— Хоть память будет, — сказала Дуся Мае. — Про то, как мы с тобой на Краю Света встретились… Ну, двинула, а то завгар у нас строгий.
И Мая одна пошла по крутой дорожке наверх, к подножию радиомачт, где толпилось десятка два человек, одетых в короткие сапоги, куртки, ватники, кепки или морские фуражки. Почти все они курили.
У самого крыльца штаба стоял знакомый мотоцикл с коляской.
— Вы не скажете, где товарищ Ковынев? — тихо спросила Мая курильщиков.
— Ковынев занят. Сейчас начнет совещание. Вам зачем? — с интересом спросил самый молодой единственный из всех одетый в щеголеватую морскую форму.
Мая ничего не ответила и с облегчением повернула обратно.
— Эй-эй! Ко мне приходила? Верните ее! Я ее знаю!..
Мая обернулась.
Высунувшись из окна, Ковынев яростно подзывал ее рукой.
— Студентка, ты ко мне? Давай заходи-заходи.
Курильщики с любопытством уставились на Маю.
Дверей в сумрачном коридоре штаба было много, как в общежитии, табличка же висела только на одной: «Радиостанция». В какой именно комнате находится Ковынев, с непривычки сообразить было трудно. Ясно только одно — справа.
Она потянула одну из дверей и увидела старенького морячка с наушниками на голове. Старик тонким голосом кричал в микрофон:
— Разведчик «Помор»! Разведчик «Помор»! Давай, пожалуйста, активизируй поиск. Завод остается без рыбы! Понял меня? Прием.
— Вы не скажете, где сидит Ковынев?
Но старичок, ничего не соображая, погрозил кулаком.
Мая выскочила в коридор и чуть не ткнулась в живот Ковыневу, с недоумением вышедшему из соседней комнаты.
— Где тебя черти носят? У меня через десять минут совещание. Давай проходи-ка! Тебя как зовут? Мая? Это что же, в честь праздника? Ну, знакомься поскорей: мои помощники.
В узкой комнатенке возле железной кровати, покрытой одеялом, стоял столик с едой. За столиком на табуретах сидели два человека: один — пожилой, полный, в старомодных очках-пенсне, другой — помоложе, но с какой-то кудрявой лысиной, курил.
Ковынев подвинул Мае стул, плюхнулся на кровать.
— Ну, по какому вопросу? Что хотела сообщить?
На столе возвышался наполовину опорожненный графинчик, вокруг которого стояли граненые рюмки, поллитровая банка с красной икрой. На отдельных тарелках лежали остатки копченой колбасы, лимона, салат из свежих помидоров.
По всему было видно, что здесь только что прекрасно позавтракали.
— Кушала уже? Угощайся чем бог послал, — пододвинул икру Ковынев. — Только поскорее. Чаю могу налить.
Мая снова обвела взглядом комнату. Человек в пенсне смотрел ей прямо в глаза.
— Спасибо, — хрипло сказала Мая и добавила: — Не надо.
— Спасибом сыт не будешь. Кушай… Рассказывай, у тебя глаз молодой, свежий. В Америке, говорят, на заводах таких, со свежим глазом, специально держат… А то она, Нестор Амвросиевич, утверждает, что у нас тут каторга.