И техник, к немалому удовольствию Ирины, решил остаться на «Космонавте» — мало ли как поведут себя во время эксперимента генераторы. До сих пор он ходил ночевать в штаб экспедиции, где в обществе таких же пяти командировочных душ спал на раскладушке в комнате для приезжих; теперь надо было поместить его на сейнере, и поместить по-человечески — все-таки пожилой, сугубо сухопутный дядька.
— Владимир Константинович, не обидитесь, если буду просить капитана, чтоб устроил на диване в своей каюте? Сейнер небольшой, команды много. Знаете, я вытеснила штурмана, и он теперь с механиком в его каюте.
— Конечно, конечно, не беспокойтесь, — поспешил согласиться техник, галантно подавая Ирине руку, чтобы помочь подняться по трапу к мостику, рядом с которым помещалась каюта Палыча.
Но она уже взбежала наверх и сама, смеясь, протягивала руку тучному Владимиру Константиновичу.
За эти несколько дней Ирина стала уже совсем своим человеком на сейнере. «Космонавт» стал родным домом, населенным чудесными людьми. Правда, Георгий замкнулся и еле кивал, когда они встречались в кают-компании. Зато капитан Палыч, и одессит тралмейстер Островский, и штурман Паша, и Вадим с Марь Ивановной, и очкарик-гидроакустик — все они, несмотря на явное нежелание проводить эксперимент, относились к ней лично так же, как однокурсники в вузе и сотрудники в институте. Обаяние красоты, молодости и задора повсюду магнитом притягивало к ней самых разных людей. Чертовски приятно было самой знать об этом и даже слегка кокетничать.
Наступило наконец позднее лето, стоял уже конец июля, но лето было настоящее — из всех иллюминаторов било отраженное водой морское солнце.
Когда они вошли в каюту, капитан сидел у столика и что-то записывал в дневник.
— Извините, Палыч, — сказала с порога Ирина, — мы на секунду. Надо Владимира Константиновича поместить.
— Добро-добро, — рассеянно отозвался капитан. — Я бы вас к себе, да здесь расположится Ковынев.
— Ковынев? — неприятно поразилась Ирина.
— Он. — Капитан закрыл дневник и только теперь взглянул на Ирину. — Только что передал по радиотелефону, обязательно идет с нами на эксперимент.
— Что ж, — Ирина перевела дыхание, — собственно говоря, так и должно было быть. Я лично нисколько не волнуюсь. А вы?
— А я не знаю, — сказал Палыч и сразу сделался чужим. — Знаю одно: на заводе дела плохи, рыба кончается, суда в пролове, сайра куда-то пропала. Погода, что ли, переменится. И Ковынев, несмотря на это, собирается с нами в рейс… А вас, товарищ, было б вовсе некуда поместить, да, к несчастью, один наш моряк вчера на другой сейнер перешел.
— Почему же к несчастью? — спросила Ирина, сразу догадавшись, кто этот моряк.
— А вы знаете, что это ушел Городецкий? Ушел на «Дракон». — Капитан бросил дневник в ящик стола. — Я говорил вам, что это один из наших лучших… Завод без рыбы, а мы неделю без дела. Люди не зарабатывают. Как бы еще кто не сбежал.
Ирина пожала плечами.
— Ну, добро. — Капитан встал, надел фуражку. — А вы размещайтесь в каюте, где жил Городецкий… Ирина, у вас все готово? Как прибудет Ковынев, сразу отход. Ко мне вопросы есть?
— Все готово, — ответила Ирина и вспомнила, что кормовой электрод еще не подсоединен к кабелю. — Вопрос только один. Говорите, погода меняется? А что, если этой ночью вообще не найдем сайры?
— А это уже Ковыневу решать, — ответил капитан. — Мы как таксисты: куда скажут, туда и едем. Мы люди маленькие.
— Но это ж, Палыч, не от меня зависит, найдем в океане сайру или нет.
Но капитан, добрейший Палыч, уже весь являл собой отвратительную маску так называемого маленького человека, и говорить с ним дальше было бесполезно.
Ирина проводила Владимира Константиновича в каюту, потом поднялась на палубу и пошла на корму, чтобы успеть до прихода Ковынева подсоединить электрод.
Пожилой рыбак с бородой дореволюционного крестьянина чинил деревянной иглой развешанную вдоль всего борта сеть.
— Ну как, дочка? Сегодня попытаем?
— Попытаем, Алексеич, — невесело улыбнулась Ирина и вдруг увидела вдалеке на пирсе Маю.
— Майка! — обрадовалась Ирина и поспешила к сходням, удивляясь, что подруга неподвижно стоит на месте. — Майка! Где ж тебя носит все время?! Иди сюда сейчас же!
Майка! Вот кто ей был нужен. Ее родное лицо, почему-то такое напряженное, кажущееся сегодня особенно печальным.
— Майка! Здравствуй, черт! Ты что так похудела? На тебе можно белье стирать — одни ребра, наверно, торчат. Как ты питаешься? Что нового? Чего молчишь?
Но Мая отступила на шаг и медленно начала говорить:
— Я здесь уже три часа. Я пришла сюда, чтоб увидеть тебя. Одну. И вот я вижу тебя. За эти дни я стала другой.
— Что это ты мелешь, Майка?
— Нет прежней Майки! И не смей говорить ему, что я приходила!
— Маечка!
— Не перебивай! Слушай. Мне важно, понимаешь, очень важно узнать только одно: вы действительно полюбили друг друга?
— Маечка, родная, я тебе сейчас все объясню.
— Не надо. Мне важно только одно: да или нет. Отвечай: да или нет?
— Нет. Конечно, нет, Маечка. Я его не люблю.
Лицо Маи исказилось от боли.
— Значит, вы просто так. Любви, значит, не существует… А зачем ты тогда живешь на свете?! Отвечай!
— Маечка, что ты городишь? Пошли сейчас же ко мне, в каюту. Я тебе все, все расскажу. Ну ты и чудачка! Идем, идем сейчас же!
— Нет, — Мая вырвалась из ее рук, — туда к вам я не пойду! Вы и так надо мной достаточно посмеялись. Смейтесь еще!
— Маечка, родная, но должна же я тебе объяснить!
— Нет, — Мая покачала головой, — ты уже все объяснила. Все.
Краем глаза Ирина увидела, что с берега с плащом через руку приближается Ковынев. Времени оставалось совсем мало.
— Майка, Георгий не тот человек. Не наш с тобой. Понимаешь? Да, я ходила с ним ловить кумжу. Захотела пойти и пошла. И запомни: у меня с ним ничего не было. Можешь верить, можешь не верить… Здравствуйте, товарищ Ковынев.
— Здорово, здорово… — Ковынев кивнул Ирине и прошагал дальше, к «Космонавту», потом остановился, обернулся, узнал Маю, громко спросил: — А, свежий глаз, какие еще недостатки?
Мая вспыхнула, хотела что-то крикнуть, но глаза ее налились слезами, и она шепотом спросила:
— Что вы меня все травите? Что я вам сделала?..
У Ирины сжалось сердце.
— Маечка…
— Нет больше Маечки, — снова сказала она, повернулась и побрела по пустынному пирсу к берегу.
— Ну что, инженер? Время не ждет! Пошли подводить итоги, — окликнул Ковынев.
— Иду. — Ирина пошла к «Космонавту» и со сходней еще раз оглянулась на одинокую фигурку в синей курточке с откинутым на спину капюшоном.
— А все же что-то в ней есть, — задумчиво сказал Ковынев, тоже оглянувшись вслед уходящей Мае. — Ничего. Обломается — человеком будет.
«Ой, не надо, чтоб обламывалась. Дай бог, чтоб все были такие», — чуть было не сказала ему Ирина, но вовремя промолчала. Сейчас особенно опасно было портить отношения с начальством.
— Разрешите показать, как переоборудован сейнер?
— Не… — отозвался Ковынев, брезгливо переступая змеящийся по палубе кабель. — Все эти твои электроды да штучки-дрючки — еще не рыба. Вот будет рыба — тогда поглядим. У меня завод останавливается. Нет рыбы. Рыбы нет. Понимаешь такое дело?
— Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь. — Ковынев увидел капитана, торопливо вышедшего навстречу в парадной форме, и улыбнулся: — Здорово! Чем угощаешь, Палыч?
— С прибытием! Обычный обед. Достали с «жирафа» ящик чешского пива. Есть креветки.
— А говоришь, обычный! — Ковынев бодро шагнул к двери, ведущей в надстройку, и вдруг остановился, увидев сохнущую на борту сеть. — Это что такое?
— Сеть-матушка, — ответил вместо — Палыча Алексеич.
— Зачем она вам?
— Записана за судном, товарищ Ковынев, — вмешался капитан.
— Немедленно вынести на берег! Обещали ловить без сети, так вот, чтоб никакой сети на борту не было!
Через полчаса после того, как рыбаки под руководством ухмыляющегося тралмейстера торжественно вынесли на пирс сеть-ловушку, «Космонавт» вышел из бухты в океан с Ковыневым на борту.
Вадим в своем неизменном синем беретике сидел на свернутой бухте каната и, глядя, как Ирина с отверткой и клещами трудится над длинным металлическим стержнем, щипал гитару:
Девушка живет. И вечеру быть синим,
Вздрагивать огням колючим вдоль реки,
Звездам напролет не намигаться с ними,
Где-то в море светят маяки…
Поднимался добрый ветерок, развевал длинные черные Иринины волосы. И тельняшки, развешанные на корме для просушки, развевались как флаги.
«Романтика», — подумала Ирина, и ей стало хорошо и спокойно. Она вспомнила беспомощное выражение лица Палыча, когда рыбаки выносили сеть на берег, засмеялась. Движением головы откинула разметавшиеся волосы назад, чтоб не мешали работать. Ветер что-то разыгрывался не на шутку…
— Может, чего помочь, дочка? — спросил, садясь рядом с ней на палубу, Алексеич.
— Спасибо. Уже кончаю, — улыбнулась ему Ирина.
«До чего симпатичный бородач этот Алексеич! Может быть, самый необразованный из всех, он единственный, кто с самого начала отнесся с интересом ко всей затее. Может быть, потому, что руки у него похожи на старую, изъеденную морем сеть, все в шрамах и морщинах…»
— А вы откуда на Дальнем Востоке, Алексеич?
— Смоленск слыхала?
— Слыхала.
— Ну оттуда и есть… У нас на Смоленщине грибы сейчас поспевают.
— Да ну тебя, Алексеич! — вмешался Вадим. — Грибам еще рано. Сейчас июль еще — малина идет. У нас под Плёсом — малины! Завались — не хочу!
— Что, любишь малину? — Ирина устало выпрямилась с отверткой в руке. Работа была закончена.
— А как же! Я этой малины четыре года уже не видал. Я б ее две корзинки, наверно, сразу съел!
— По мне, брусника вкуснее, — сказал Алексеич, вставая и облокачиваясь на борт рядом с Ириной. — Брусника моченая хороша!