— Против малины брусника твоя — ерунда на постном масле! — убежденно сказал Вадим.
Сейнер шел, уваливаясь на свежей волне. Ветер крепчал. Уже несло в лицо соленой морской пылью. Становилось знобко.
На миг среди пены и брызг между гребнями волн выперло боком нечто бурое и неуклюжее, вроде крокодила.
Ирина схватила Алексеича за рукав ватника.
— Что это?! Видели?
— Да, коряга… Дерево. Здесь с Америки течение идет, чего-чего не выносит… — равнодушно ответил Алексеич и с укором добавил, глядя на воду: — А ты, Вадим, настоящей брусники не ел, раз бруснику не уважаешь.
Ирина оставила их на палубе и направилась к мостику — надо было узнать, куда ведут сейнер, будет ли ночью сайра.
Взглянула на часы — уже шестой. По всему судну болтались рыбаки. Обычно в это время все свободные от вахты спали, берегли силы до ночи, до первого аврала — подъема сети. Сейчас в кают-компании несколько групп забивали «козла», тралмейстер и гидроакустик расставляли шахматы. Все они с любопытством поглядывали вслед Ирине.
На мостике, кроме рулевого и штурмана Паши, никого не было.
— Все там! — кивнул Паша в сторону радиорубки и сочувственно добавил: — Если не найдут облака, луна будет. Сегодня полнолуние.
«Вот черт! В полнолуние сайра вообще не ловится. Свет луны «разбивает» стаю по поверхности океана, собрать косяк светом люстр будет почти невозможно». Ирина с досадой открыла дверь радиорубки.
Ковынев, тяжелый и злой, сидел на диванчике, заполнив собой чуть ли не всю рубку, распечатывал очередную пачку «Беломора».
— А я тебе говорю, он прав, — врубал слова Ковынев, убеждая в чем-то Палыча, стоящего рядом с креслом, в котором сидел радист, принимающий на слух морзянку и тут же отпечатывающий сообщение на портативной пишущей машинке. — У нас на путине закон материальной заинтересованности проявляется в чистом виде: больше наловишь — больше получишь. А сейнер простоял две недели…
Кончив печатать, радист вытащил листок радиограммы из машинки, молча положил на стол перед Ковыневым.
Ковынев вынул папиросу из пачки и, машинально шаря в карманах пиджака, кивнул Ирине:
— Слыхала, инженер? Люди бегут с «Космонавта».
— Ничего. Прибегут обратно.
— Городецкий обратно не вернется, — с укором сказал Палыч.
— Дался вам Городецкий! — разозлилась Ирина. — Да он за лишний рубль, при всей своей образованности, мать родную продаст. О чем вы жалеете?
Не найдя спичек в карманах, Ковынев машинально стал шарить по столу, наткнулся рукой на бланк радиограммы, сказал:
— Эх, молодая ты еще голова! Я человек старый. Одинокий. Скоро умру. Я тебе вот что скажу…
Он поднес радиограмму к глазам, и ни Ирина, ни капитан, ни радист так никогда и не узнали, что хотел сказать начальник экспедиции, потому что Ковынев встал, пересел на стул рядом с радистом, взял в одну руку микрофон, другой сделал несколько переключений по рации и, не вынимая изо рта незажженной папиросы, хмуро начал говорить:
— Всем судам сайровой экспедиции! Всем судам сайровой экспедиции! Говорит «Космонавт». Говорит «Космонавт». Я — Ковынев. Прошу настроиться на мою волну флагмана. Первой вызываю «Индигирку». «Индигирка», как слышите? Прием.
— Я — «Индигирка», — послышалось в радиорубке. — Только что отошли от пирса. На остров надвигается шквал. Слышу вас хорошо. Как поняли? Прием.
Ирина и капитан, перегнувшись через плечо Ковынева, читали лежащий перед ним текст радиограммы:
«Прогноз. Штормовое предупреждение Остатки тайфуна «Лола» с берегов Хоккайдо движутся северо-северо-восток. Сила ветра восемь баллов».
— «Индигирка», укрывайтесь за Итуруп, в район пролива Фриза. Завод остается без сырья, придется штормовать… «Омега»! Вызываю «Омегу»!
Радист чиркнул зажигалкой, дал прикурить Ковыневу и начал настраивать рацию. Вдруг в рубку ворвался искаженный помехами и акцентом японский голос:
— Тайфун, тайфун надвигается! Что, Ковынев, делать будешь? Партсобрание собирай — тайфун отменяй!
— Вот дьяволы, — весело сказал Ковынев, жадно затягиваясь папироской, — всё знают! Ну, инженер, молись богу, чтоб рыбку нашли! Скажи спасибо, хоть луны не будет!.. «Дракон»! Вызываю «Дракон»!
Ирина вышла из радиорубки, с трудом поднялась по уходящим из-под ног ступенькам на мостик и нажала на ручку двери, выводящей на правое крыло.
Дверь вырвало из рук. Стена ночного океанского ливня качнулась навстречу. Чего-чего, а луны сегодня действительно не было.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Ночной ливень с грохотом раскатывался по крыше завода. Но этот грохот страшно перекрывался усиливающимся ревом. Невидимое чудовище терзалось за стенами цеха, и Мая подсознательно ждала с минуты на минуту, что завод, уютно освещенный изнутри лампами дневного света, окажется смытым в яростную пучину океана.
Конвейеры еще работали, и кусочки сайры еще плыли по ним из цеха резки — третья смена только начинала. Сегодня Мая впервые вышла работать ночью. Руки уже, будто сами по себе, сгребали с конвейера сырье, подхватывали очередную баночку, набивали ее «розочкой», ставили на контрольные весы, переставляли на лоток, брали новую баночку… Недаром — вчера была первая получка — ей выдали целых 85 рублей.
Круглые часы на стене цеха показывали, что пошел лишь одиннадцатый час, и Мая с сожалением подумала, что в это время она только по-настоящему включается в занятия и спать почти не хочется до двух или трех ночи, а вот после ночной смены она наверняка будет совсем разбита.
Сегодня на очереди «Органика», «Технология рыбных продуктов», «История КПСС». Нет, она, Мая, не поддалась тоске. Наоборот, ни один вечер не пропал даром — далеко продвинулась вперед. Вот только надо попросить, чтоб не назначали в ночную, потому что ночью заниматься хорошо: все спят, никто не отвлекает. А кого просить — Ковынева?
В белом халате и белой шапочке, из-под которой сверкали черные глаза, она стояла у своего столика, набивала баночку за баночкой и думала, снова и снова, возвращаясь в мыслях к тем людям, о которых думать не хотела, — к Ковыневу, Ирине и Георгию.
Впрочем, в мыслях своих она только Ковынева называла Ковыневым, а Ирину называла — «она», Георгия — «он», потому что имена эти — Ирина и Георгий — были ей еще слишком дороги…
«Ленина тоже предавали друзья, — думала Мая, — но он от этого ведь не стал хуже думать о жизни и обо всех остальных людях».
Рука ее, протянувшаяся в этот момент к ленте конвейера, не нашарила привычного холодка нарезанной сайры, и только сейчас до слуха снова дошел осатанелый рев терзающего себя и землю чудовища, грохот ливня. И сквозь все это — голоса в гулком цехе:
— Эй, резка, подавайте рыбу, заснули там?!
— Останавливай конвейеры! Рыба кончилась!
— Как — кончилась?! А делать чего?
— Ой, девушки, буря-то какая!..
— Кошмар и ужас! А я без зонтика!..
Кто-то выключил ток, и конвейеры медленно остановились. От этого рев за черными окнами усилился. Цех еще больше стал похож на дом, который вот-вот смоет в бездну, и Маю неудержимо потянуло в толпу, к девушкам, которые уже сбились в самом теплом месте — у бланшировочных печей — и растерянно слушали грохот разгулявшейся стихии.
Здравствуй, молодость моря,
Здравствуй, вечная свежесть волны,
За чертой горизонта вскоре
Засинеют края страны, —
запел кто-то неотличимый в белой толпе халатов и шапочек.
Мы с тобою народ не гордый,
Нам бы только принять участье… —
подхватило еще два-три голоса, но песенка, жалко потрепыхавшись, смолкла перед мощным голосом бушующей природы.
— Девушки, рыбы нет и не будет, но домой не расходиться — шторм! — предупредил чей-то голос.
— Сами слышим!
— Даешь рыбу!..
— А что здесь делать всю ночь?
— Где же сайра? Почему раньше не предупредили?!
А из ликвидного цеха, перекрывая шум, доносились уже частушки вербованных.
Мая знала, что Васильевны на заводе уже нет. В среду должен прийти «Кулу» и увезти ее вместе с Васькой на материк. Но от этих частушек на душе стало совсем тревожно.
И тут за мокрой чернотой окна возник раскачивающийся, приближающийся свет фонаря.
Всех обдало сквозняком, потому что двери раскрылись и вместе с пушечным ударом волны в цех влетела мокрая Дуся-Ирен с фонарем в руке:
— Девчата, спасайтесь! Цунами!..
Оцепенение длилось секунду. Потом громадная толпа работниц лавиной сорвалась к выходу:
— Цунами!
— Цунами идет!..
— Дуся! — кричала Мая. — Дусенька, погоди, где ты?!
Но поток бегущих завертелся, смял ее, и она тотчас потеряла из виду красный беретик, который некоторое время, как поплавок, еще колыхался над поверхностью белых шапочек. Пробираясь к выходу, Мая вспомнила объявление о цунами и о том, что там говорилось о подземных толчках, а ведь подземных толчков не было.
— А ведь подземных толчков не было! — крикнула Мая, пытаясь задержаться в дверях. — Девочки, может, это ошибка? Остановитесь!..
Но ее вышибло в грязь, в ливень и вой ночи.
Невидимое чудовище где-то справа, совсем рядом, вставало на дыбы, и рушилось вдребезги, и снова вставало на дыбы, казалось, над самой твоей головой. И деться от него было некуда, потому что дорога вела вдоль берега.
Белые призраки бежали во тьме, одолевая стену ливня.
— Это ошибка! — не уставала твердить Мая, съеживаясь от ужаса при каждом ударе обрушивающихся волн. Она бежала вместе со всеми к повороту наверх, в общежитие, на сопку.
— Дура, подохнешь! — крикнула в ухо какая-то фигура. — На Северных Курилах было — все посмывало!
— Ой, девочки, не хочу умирать! Не хочу!.. — надрывался впереди чей-то юный голос.
— Ивановна! В общежитие не бежи! Бежим выше, на другую сопку!
— Не успеем!..
— Галка! Галка! Галка!.. — кричали сзади.
Чавкала грязь. Вот уже скоро должен быть мостик. Вот он! Над поверхностью переполненного водами ручья еле различаются перильца. Нащупав сразу заледеневшими от воды ногами настил, Мая двинулась вперед, но справа кто-то пихнул ее в бок, и она чуть не сорвалась. Носок левой ноги попал в щель между досками.