— прочел Ардонис.
— Люсинда, ты что-то путаешь, — попытался разъяснить Ардонис. — Задачу о глубинной шахте никто тут не мог решать, кроме меня.
«Люсинда никогда не путает», — лаконично сообщила лента.
Ответ машины, которого он с трудом добился, поразил Ардониса: все гигантское подводное сооружение висело на волоске.
Несмотря на свой скверный характер, Люсинда не могла солгать в расчетах, выдать не те цифры.
Прихватив с собой ленту, Ардонис решил немедленно отправить сведения в Центр. О том, что угрожает Акватауну, в Центре должны узнать. Предотвратить катастрофу возможно. Подводники должны принять срочные меры. Либо должен быть увеличен запас прочности защитных конструкций, либо работы следует сразу прекратить. Первое решение, конечно, влетит в копеечку, но разве можно считаться с копеечками, когда дело идет о жизни тысяч людей? Но что ответят из Центра? Обдумывая запрос, Имант Ардонис вышел из лаборатории и столкнулся с доном Базилио.
После смерти Гуго Ленца кот поскучнел. Он бродил из комнаты в комнату, разыскивая прежнего хозяина, и всех сотрудников обходил стороной. Блюдце с молоком оставалось нетронутым. Чем питался кот, было неизвестно. Артур Барк уверял, что дон Базилио глотает кварки.
В пути Имант Ардонис намного поостыл. Он подумал, что в Центре начнутся неизбежные расспросы: где Ардонис взял исходную информацию для расчетов? Чего доброго, начнут его перепроверять, приступят к расследованию. Нет уж, ему важно получить окончательный результат н потом обо всем информировать Центр.
Ведь кто-то из физиков уже догадался просчитать с помощью Люсинды задачу об устойчивости Акватауна? (История сама по себе достаточно темная.) Не сообщил же Ардонис сразу о результатах в Центр? Значит, можно и сейчас не торопиться.
Он не станет хранить под спудом результаты, сообщенные Люсиндой. Но и спешить не намерен.
Сделать можно так: написать в Центр подробное письмо, привести все расчеты по Акватауну. Пока в Центре письмо изучают, тут, в Оливии, все пойдет своим чередом…
После смерти Гуго Рина жила словно во сне. Видно было, что молодая женщина живет какой-то своей, внутренней жизнью и ни до кого ей нет дела.
В последние дни Рина сильно привязалась к Робину, общество которого могло ей, кажется, вполне заменить человеческое. Быть может, причины симпатии коренились в том, что Робин в Гуго «души не чаял», если позволительно так выразиться о роботе. Несколько лет назад, когда Робин было по ошибке схватился за оголенный провод, Гуго спас его, разобрав и снова собрав «по косточкам». А инстинкт самосохранения у Робина был выражен достаточно сильно.
И теперь Робин стал для Рины как бы связующим звеном между нею и Гуго. Робин столько мог бы рассказать ей об умершем! Однако лишнее слово надо было вытаскивать из Робина клещами: он не отличался болтливостью, как некоторые роботы его класса. Долгими июльскими вечерами Рина расспрашивала Робина о покойном. И все время женщина не могла отделаться от мысли, что Робин чего-то недоговаривает. Однако заставить Робина проболтаться было невозможно.
Страна бурлила. Только после смерти Гуго стало ясно, насколько он был популярен. Столица потрясалась манифестациями. На военных заводах Вальнертона бастовали рабочие. Люди требовали разыскать и наказать убийцу. Надо сказать, что в данном случае требования манифестантов совпадали с самым сокровенным желанием шефа полиции, а такое случается нечасто. Таинственный распространитель тюльпанов не отмерил шефу полиции никакого определенного срока. Кто скажет, сколько ему, Арно Кампу, осталось? Быть может, он доживает последние дни?
Полученный по почте тюльпан торопил Арно Кампа, и он снова и снова нетерпеливо подталкивал гигантский маховик расследования, который и без того вертелся достаточно бойко.
Вызванная к 11 утра Рина Ленц появилась в приемной.
Препровожденная Жюлем в кабинет, она присела на краешек кресла, того самого, в котором не так давно сидел растерянный Гуго Ленц, принесший в полицию пакет, сулящий ему смерть.
Свой персональный тюльпан Арно Камп держал в ящике письменного стола. Акции Кампа с получением цветка смерти упали чрезвычайно низко: даже президент позволил себе на каком-то банкете заметить, чего, мол, требовать от шефа полиции, когда его самого шантажируют.
«Тебе-то, мозгляку, тюльпан не присылают, потому что ты абсолютный нуль», — подумал Арно Камп, когда услужливые языки доложили ему о выходке президента.
Шеф полиции испытал сильнейшее желание натянуть гуттаперчевые перчатки, взять плотный конверт, сунуть туда цветок — ну хотя бы свой! — и отправить по почте президенту.
— Нужно уточнить некоторые обстоятельства, связанные с последним днем, — сказал Арно Камп, глядя, как Рина пристраивает сумочку на коленях.
— Я все сказала.
— Могут быть детали, которым вы не придали поначалу значения.
— Спрашивайте, — тихо сказала Рина, впервые подняв глаза на Кампа.
— Когда доктор Ленц прилетел вечером домой, вы не заметили в его поведении чего-либо необычного?
— Нет, Гуго вел себя как всегда, — вздохнула Рина. — Шутил, что мы — как мухи под колпаком: за каждым нашим шагом наблюдает охрана, а улететь из-под колпака невозможно. Несколько раз повторил, что выполнил дело жизни, а потому может умереть спокойно… Вообще Гуго шутил в тот вечер. Я уже говорила об этом.
— Мы навели справки. Работа у доктора Ленца в Ядерном центре в последнее время не ладилась, опыты по расщеплению срывались, да еще взрыв 2 апреля… Как же можно говорить, что дело жизни выполнено?
Рина пожала плечами.
— Я же говорила вам, что Гуго в последние дни не делился со мной рабочими тайнами.
К концу допроса, деликатно именуемого Кампом беседой, шеф полиции, приглядевшись, неожиданно спросил:
— Простите, а где ваш великолепный перстень?
— Я его выбросила.
— Превосходный восточный перстень? Куда выбросили?
— В море.
— Уникальную камею?
Рима спрятала руку под сумочку.
— Разве я не имею права распоряжаться принадлежащей мне вещью так, как мне будет угодно? — впервые с вызовом произнесла она, откинувшись в кресле.
— Имеете. Но я вправе узнать у вас мотивы столь экстравагантного поступка.
— С перстнем у меня были связаны воспоминания… Тяжелые воспоминания… личного свойства… — сбивчиво заговорила Рина.
— Вы могли бы подарить камею, скажем, Музею восточной культуры… — сказал Арно Камп. — Ну хорошо. Расскажите еще раз, когда и как вы обнаружили, что ваш муж мертв?
Ровным голосом, будто повторяя заученную роль, Рина произнесла:
— Я проснулась вскоре после полуночи. Не знаю отчего. Словно от толчка. Ложиться спать не хотела, говорила: давай всю ночь бодрствовать. Но Гуго настоял: пусть все будет как обычно. Чтобы не огорчать его, я послушалась, но решила не спать. На сердце было неспокойно. Гуго, как всегда, остался сидеть у раскрытого секретера: «Разберу одну задачку». А я, не знаю как, задремала — так намучилась в последние дни… Очнулась — Гуго на прежнем месте, уснул, голову опустил на недописанный лист бумаги. Позвала — не откликается. А сон Гуго чуток. Вскочила я, подошла к нему… — Рина перевела дыхание. Только по судорожным движениям пальцев видно было, чего стоит ей рассказ. — На губах Гуго застыла усмешка. Он был мертв.
— Почему вы так решили?
— Глаза… глаза Гуго были широко раскрыты. Правая рука лежала на калькуляторе. Но дальше, наверно, не нужно? — перебила себя Рина. — Когда я закричала, в комнату сразу хлынула охрана, и у вас имеются подробные протоколы, фотографии…
— Протоколы и фотографии есть, — согласился Камп. — Но вы уклоняетесь от ответа на вопрос. Меня интересует, повторяю, то, что не попало в протоколы.
Рина еле заметно пожала плечами.
— Ничего не могу добавить. К тому же вы опечатали все бумаги Гуго. Письма забрали.
— Можете идти. Жюль вас проводит, — сказал шеф полиции.
Домой Рина возвращалась опустошенной. В хвост ее орнитоптера пристроился аппарат мышиного цвета, но Рина едва обратила на него внимание. И дома и вокруг, она знала, полно теперь и электронных и прочих ищеек. Что толку? Все равно никто не вернет Гуго.
Комнаты зияли пустотой. Робин куда-то запропастился.
— Робин! — позвала Рина. Улетая по вызову к Арно Кампу, она запретила роботу покидать дом. До сих пор не было случая, чтобы Робин ее ослушался.
Не поленившись, Рина обошла все закоулки, заглянула даже в ванную — Робина в доме не было.
Он появился в двери, неуклюжий, приземистый, с четырехугольным регистрационным номером на груди.
— Откуда ты? — спросила Рина тоном, не предвещавшим ничего доброго.
— Тайна.
— Выкладывай-ка свою тайну, да поживее, — сказала Рина.
— Нет.
— Нет? В таком случае я вызову охрану, и тебя вскроют лазерным лучом, — сказала Рина и сделала шаг к двери.
— Тайна принадлежит не мне.
— А кому же? — остановилась Рина.
— Доктору Ленцу.
— Я его жена.
— Доктор Ленц сказал: никому.
Рина взялась за ручку двери.
— Именем доктора Ленца — не делайте этого! — выпалил Робин.
Женщина вздохнула, опустила руку и медленно отошла от двери.
Незаметно термин «тюльпанник» приобрел среди журналистов права гражданства.
Скверное это ощущение — быть тюльпанником. Вдвойне обидно быть тюльпанником, когда в твоих руках огромный, до тонкостей отработанный аппарат, в который входят и роботы и люди, когда к твоим услугам целый арсенал, битком набитый внушительными штуками — от многоместных манипуляторов для групповых арестов и до бомб — разбрызгивателей слезоточивых газов.
И все эти чудные игрушки бессильны перед маленьким увядшим цветком, присланным ему, шефу полиции Арно Кампу.
Только в собственном кабинете, за бронированными стеклами, под многослойной защитой, Арно Камп чувствовал себя в относительной безопасности.