– Если там что-то есть.
– Как же не быть! Ты не хуже меня знаешь, не то бы здесь не стоял. – Он постучал себя пальцем по виску. – Мозги, парень. И у меня тоже.
Между зданиями пронесся нарастающий свист. Брови Добермана надвинулись на глаза, как у неандертальца.
– Флайер?
Как ни глупо, мой мозг отказался верить свидетельству ушей. Я же знал, что на Второй городской вообще нет флайеров, даже у безопасников – патрули разъезжали на тяжеловесных бронетранспортерах.
Я увидел, как Доберман, с удивительным для его грузности изяществом, шлепая подошвами по дороге, несется к ближайшей «витрине».
– Беги, Па!
Будучи впряженным в нарты, я потратил несколько драгоценных секунд на возню с креплениями. Арбалеты лежали на дальней стороне – у Добермана, а времени обходить повозку, чтобы их достать, не было. Отстегнувшись, я тотчас развернулся и бросился прочь, топоча и оскальзываясь на трещинах.
За моей спиной над крышами поднялся флайер. Оглянувшись, я отчетливо различил две фигуры в прозрачном пузыре кабины. Тот, что слева, – пилот; у того, кто справа, в руках была длинноствольная винтовка с телескопическим прицелом. Я увидел, как он склонился в открытый боковой люк и выстрелил. Пуля просвистела мимо и шмякнула по дороге в паре метров от моей ступни. Я не стал ждать второй, а всем телом ввалился в проем ближайшего здания.
Прокатившись по полу, я замер в темноте, ловя ртом воздух, между тем как флайер прошел над опустевшей улицей, выбивая нижними соплами пыль и камешки. Стены вокруг меня были голыми, без дверей и окон, так что выхода отсюда не было. Пол устилали древние черепки. В углу лежал перевернутый пятиногий стул. С потолка свисали игольчатые черные сосульки, все разной длины. Отдышавшись, я перевернулся на живот и на локтях пополз к двери. Острые осколки керамики впивались в грудь и предплечья. Если флайер приземлится, я окажусь в ловушке. Они загонят меня в угол.
Рискнув выглянуть, я заметил лицо Добермана в тени незастекленного окна напротив. Флайера видно не было, но я слышал, как визжат его двигатели в развороте на угол атаки.
Доберман с той стороны тыкал пальцем вверх и шевелил губами, но я не понимал его.
– Не слышу! – гаркнул я.
В воздухе стоял острый запашок, словно призрак давно готовившегося здесь карри. Мой напарник отшатнулся и прижал палец к губам.
– Они же ничего не слышат за шумом двигателей, – засмеялся я над ним.
Доберман оскалился.
– Кто это? – спросил я.
– Откуда мне знать.
Тень прошла по улице между нами, и я отпрянул в сумрак, подальше от света уличных шаров. Те, в кабине, должны были видеть, в какую дверь я нырнул, но могли не знать, что за ней нет выхода. Если не показываться, они, может быть, станут расширять круг поиска, полагая, что я постараюсь выбраться на задворки. Хлипкая надежда, но я цеплялся и за такую.
Флайер летит быстро – собственно, он мог бы за несколько минут пересечь тарелку от края до края, – зато ему не пробраться в трещины и тесные углы, в кишки города. Пешком от него не убежать, но можно затеряться в узких переулках и норах нечеловеческих строений.
Если бы только выбраться из этой комнаты!
Я потер лицо руками. Что бы сделала на моем месте Корделия? Она всегда была умнее меня. Я пер вперед, не думая о риске, а она была голосом разума, умела хладнокровно проанализировать ситуацию. Она была права, упрекая меня тогда в Норе, – я вечно куда-то вляпывался. Но так же быстро, как доводил нас до беды, я всегда находил и выход. Сколько лет мы с ней были одной командой. Ее предусмотрительность служила превосходной оберткой для моего безрассудства. Именно безрассудства, а не отваги. Лежа в пыли и черепках пустого склада, я это хорошо понимал. Это совсем разные вещи. Отважный не отдал бы сестру незнакомцам. Когда дошло до дела, когда она по-настоящему во мне нуждалась, я бросил ее и дал деру.
В окне напротив маячило лицо Добермана. В двери соседнего с ним здания мне мерещилась уходящая наверх лестница – она могла вывести и к высотке, на которую мы нацелились. Будь здесь Корделия, она велела бы мне не высовываться, сидеть смирно и ждать, пока минует опасность. Я знал, что это хороший совет, – только вот тайник мне попался паршивый. Чтобы окопаться, нужно было найти дыру получше – желательно с задним ходом, и та лестница представлялась пока наилучшим вариантом. Только доберусь ли я до нее или раньше подстрелят? Мне предстояло пересечь одну полосу и барьер посередине. Хорошо бы знать, где находится флайер. Я слышал визг его винтов, но видеть не мог.
– Эй, Доберман!
– Чего?
– Я перебегу туда.
– Не дури! Они только этого и ждут.
– Ты не мог бы их отвлечь?
– Нет.
– Что значит «нет»?
– Не собираюсь подставляться. – Обычный напор пропал из его голоса. – Ради тебя уж точно.
Я проглотил просившиеся на язык ругательства, сжал кулаки и снова вспомнил сестру.
– Ладно, пусть так. А сказать, где они, можешь?
Лицо в окне запрокинулось кверху.
– Ага, вижу их.
– Где?
– За три дома от нас на твоей стороне. На уровне третьего этажа.
– Что делают?
– А, черт, по-моему, собрались приземляться.
Я выругался себе под нос. Сейчас или никогда. Если поймают в этой каморке, мне не спрятаться. Буду тут, как рыба в бочке.
Визг двигателей стал пронзительным. Я сменил позицию, уперся ногами в пол, как спринтер перед стартом. Мне нельзя поскользнуться – второго шанса не будет.
– Спускаются! – крикнул Доберман.
Язык у меня был суше уличной пыли.
– Скажи, когда будут над самой землей.
Если я верно рассчитал, пилот и стрелок будут заняты посадкой, и это, если повезет, подарит мне секунду. И еще полсекунды даст поднятая двигателями пыль.
– Сейчас… – Доберман начал отсчет. – Три… два…
Я бросил тело вперед, приказав ногам отдать толчку все силы, и вырвался на яркий свет шаров, колотя ногами улицу и работая локтями, как насосом, загоняя в легкие холодный воздух. На флайер я не смотрел – весь сосредоточился на лестнице впереди. Если в меня и стреляли, я не слышал выстрелов. В ушах стоял гул дыхания и грохот сердца.
В четыре прыжка я оказался на первой полосе, перескочил центральное ограждение и приземлился на одну ногу. Чуть было не растянулся плашмя, но тут ударила оземь вторая нога, и вот я снова мчусь. Я обогнул нарты, стараясь пригибаться к самой земле, и ввалился в проем с лестницей.
Каждая ступень здесь была высотой полметра, бегом по таким не проскочишь, но я выжал все, что мог, и, задохнувшись, упал на площадку. Легкие горели от морозного воздуха.
Почти минуту я лежал, разевая рот и силясь выровнять дыхание. От адреналина меня тошнило, зато голова кружилась от восторга. Я расхохотался. Я обогнал смерь. Не бывает побед древнее и чище этой.
Но до спасения было еще далеко.
Раз флайер приземлился, его экипаж погонится за мной, и у преследователей будет оружие. Я нашарил в кармане и сжал ножик, так ободривший меня при выходе в нашу дурацкую экспедицию. Сейчас, против автоматического оружия, он был хуже, чем ничего. Я с тоской вспомнил оставшиеся на нартах арбалеты, но до них мне было не добраться – с тем же успехом они могли бы остаться на другой тарелке.
Безоружному остается надежда только на талант удирать и прятаться. Лестница от площадки, где я лежал, продолжалась высоко вверх, завиваясь винтом между этажами. Я поднялся на дрожащих ногах и полез дальше.
24Сал Констанц
Мы падали в бездну, провожаемые последними словами тех, кого оставили на смерть, и каждый оплакивал их по-своему. Оконкво ни с кем не разговаривала и не вылезала из тренажерной, раз за разом доводя себя до изнеможения. Эддисон заперлась в каюте и никого не хотела видеть. По словам «Злой Собаки», она почти не вставала с койки и с тяжелым безразличием таращилась в стальной потолок. Престон предлагал ей успокаивающие – она его прогнала. Она даже Люси не открыла дверь. Не скажу, чтобы я ее винила. После всего, через что она прошла, – после потери корабля и команды – утрата Шульца могла показаться ей концом света. Мне ли ей не сочувствовать, ведь у меня хватало своих призраков. А сегодня предстояло зажечь четыре новые свечи – за Шульца, «Грешника» и двух маленьких драффов в машинном зале «Грешника». Еще четыре потери в этой безумной войне.
Нод горевал о погибших отпрысках. Узнав, что «Грешник» остался на верную смерть, он свернулся в чешуйчатый шар и много часов не показывал ни одного лица, но в конце концов раскрылся и снова взялся за работу, бормоча догмы своей стоической веры в Мировое Древо.
– Ничто не пропадает совсем, – произнес он и занялся распределительным щитом, нуждавшимся в замене предохранителей.
После дня такой жизни я позвала Престона выпить со мной на камбузе. Мы сели за столик с парой бокалов джин-мартини и подняли тост за отсутствующих друзей. Следы на полу указывали, где был когда-то приварен к палубе шпион по имени Аштон Чайлд.
– Извини, Престон, – сказала я. – Похоже на то, что ты записался не на тот корабль.
– Не уверен, – ответил он, поигрывая оливкой в бокале.
– Почему бы это?
Он горько улыбнулся.
– Запишись я на другой корабль, скорее всего, был бы уже мертв.
С этим я не могла не согласиться.
– Да, что ни говори о «Злой Собаке», а выживать она умеет.
– Это точно. – Он прошел к стойке и налил нам еще по одной. – Но дело ведь не только в ней?
– Как это понимать?
Он поставил полные бокалы на стол.
– Мы бы не ушли так далеко, если бы вы в рубке не принимали решения. Кое-какие заслуги и за вами есть.
– Не знаю, не знаю. – Я не считала, что достойна похвалы. – Чувствую себя самозванкой. Я всегда поступала так, как мне в тот момент казалось правильным, а сколько людей потеряла. Джордж, Альва, Шульц, вся станция Камроз… Сколько из них уцелели бы, если бы я принимала более умные решения?
Престон пожал плечами: