Бизонтен подошел к столу. А все тот же внутренний голос, уже смягченный смехом, твердил ему: «Если я этого парня когда-нибудь найду, уж я позабочусь, чтоб ему было что в глотку влить». Эта мысль на минуту принесла с собой облегчение, но ему будто кто-то на ухо шепнул, что возчик из Эгльпьера пошел на смерть. «Что за глупость такая — вернуться во мрак, когда перед тобой дорога, ведущая к свету?»
Обернувшись к Мари, он сказал:
— Когда у человека в душе тайна, правда ведь, трудно ее при себе держать?
Мари чуточку смутилась, и Бизонтен поэтому поспешил добавить:
— Если мне какой человек по сердцу, так и тянет все ему выложить. Всем с ним поделиться. Так вот, я тоже сейчас вам одну тайну открою… Помните Мане, так это я самолично заставил его от нас уехать.
Он рассказал, как той ночью схлестнулся с толстяком, и добавил, с трудом выдавливая слова, застревавшие в горле:
— Так что вы видите, это я вроде бы в ответе за его смерть.
Слышалось только потрескивание дров в очаге да мурлыканье девчушки, снова взявшейся баюкать свою куклу; когда молчание стало чересчур тягостным, Бизонтен пробормотал:
— Рано или поздно должен был я об этом кому-нибудь рассказать, но рассказал только вам. Только вам одной, Мари.
26
Четверо мужчин продолжали работать в лесу. Да, да, четверо «мужчин», потому что Бизонтен окрестил малыша Жана Гроза Лесов из Франш-Конте. И дело спорилось, недаром оставалось совсем немного до конца холодов, а дни стояли короткие, хотя до краев наполненные трудами. Не желая терять зря драгоценного времени, они утрами, собираясь в лес, вместо обычного завтрака хлебали густую похлебку. Потом обихаживали лошадей и отправлялись на работу при первых проблесках зари. И трудились не разгибая спины до самой ночи. Дома они доделывали не доконченные Мари дела по хозяйству, потом ужинали сытно и сразу заваливались спать, сломленные усталостью. Очищенные от сучьев стволы они свозили на роспусках, запрягая Бовара в паре с трехлеткой кузнеца, крепкой и выносливой лошадкой по кличке Рыжуха. Пара и впрямь получилась не только работящей, но и сильной, чтобы преодолевать все неровности почвы, особенно в подлеске. На оставшуюся после угольщиков выжженную площадку мужчины аккуратно укладывали стволы. А сучья, срезанные с деревьев, они сносили в кучу к дороге вместе с хворостом, заготовленным Жаном и связанным дядюшкой Роша.
Каждый понедельник приезжал к ним мастер Жоттеран. Его приезда и обычно-то ждали с нетерпением, но сейчас они надеялись, больше, чем всегда, надеялись, что он привезет им весть о костоправе. И ожидание было недолгим. Не прошло и двух часов, как Жан крикнул:
— Смотрите-ка, смотрите! Вон его тележка.
Все бросились к уступу скалы, куда уже взобрался мальчуган. И верно, это оказалась тележка Жоттерана. Бизонтен дружески пожурил мальчугана:
— Чего это ты здесь делаешь, Гроза Лесов?
— Я услышал, как он кнутом хлопает, — гордо заявил Жан. — Разве бы иначе я бросил работу?
Обычно к хижине спускался один только Бизонтен, но, когда он уже шагнул на тропу, Пьер заметил:
— Да он не один.
Они всматривались, но за густой завесой кустарника не могли на таком расстоянии разглядеть лиц.
— Ладно, — сказал Бизонтен, — чую, что вас любопытство разбирает. Пойдемте-ка все вместе.
На месте остался только один кузнец.
— Ноги-то у меня немолодые, — заявил он. — Ежели гость захочет меня видеть, сообразит, где я. Но думается мне, что это не гость, а гостья, а раз так, она не уедет, прежде чем мы с ней не расцелуемся.
Бизонтену тоже подумалось, что это, может, приехала Ортанс, и он с трудом удержался, чтобы не броситься со всех ног по примеру Жана. Поэтому он пошел с Пьером, шагал не торопясь рядом с ним, а про себя думал: «С какой такой стати ты чуть не поскакал сломя голову, чтобы увидеть благовоспитанную барышню, которая на тебя и не глядит-то. Смотри, Бизонтен, слишком на нее не заглядывайся! Сам же знаешь, что каждый раз, как на нее поглядишь, кажется, будто ты прямо на солнышко смотришь!»
Они подошли как раз тогда, когда тележка остановилась у конюшни. Ортанс уже подхватила на руки Жана и открыла дверь в хижину. Мастер Жоттеран жестом остановил мужчин. Выражение лица у него было напряженное, взгляд хмурый. Он отвел их в сторону и сказал:
— Оставим их одних на минутку с Мари и детьми. — После мгновенного колебания он добавил полушепотом: — Тетку ее похоронили позавчера.
— У, черт! — присвистнул Бизонтен. — Бенуат д’Этернос померла?
— Да. Упала на пол как подкошенная. Когда хотела встать с постели. Ортанс и цирюльник были рядом. Мюре ей тут же кровь пустил, но у нее уже один бок совсем заледенел. А барышня ваша хоть бы слезинку пролила. По-моему, это хуже всего! Она попросилась приехать со мной сюда, я посоветовал ей захватить свои вещички! Пусть поживет несколько дней с Мари и со всеми вами, ей не так тяжело будет.
— Мы за ней приглядим, — пообещал Бизонтен. Он испытывал одновременно печаль и радость, которую всячески старался в себе подавить, радость глухую, какую-то дикарскую при мысли, что Ортанс снова с ними.
Они вошли в хижину. Пьер и Бизонтен поцеловали Ортанс, и губы ее сморщила улыбка — казалось, улыбка эта говорила: «Спасибо вам, вы все очень, очень хорошие, но чем же вы можете мне помочь?» Она осведомилась о кузнеце и заявила, что сейчас же сходит к нему. Они нарочно замешкались, чтобы пропустить ее вперед, но потом Жоттеран пожелал посмотреть, как идет рубка леса, и они пошли с ним.
Издали Бизонтен видел, как кузнец заключил девушку в свои объятия. А так как она была на голову выше его, подмастерье с трудом удержался от улыбки. Возвращаясь, Ортанс поравнялась с ними на дороге и бросила:
— Иду к Мари.
Глаза у нее неестественно блестели и веки покраснели. Мастер Жоттеран остановился, чтобы отдышаться, и, глядя вслед удаляющейся Ортанс, проговорил:
— Сами видите, какова она: встретилась с кузнецом, у которого она на глазах росла, не выдержала и заплакала.
Кузнец был сам на себя не похож, они сжали ему руки, и Бизонтен сказал:
— Хоть она и не ваша родня, но, поверьте, мы вас понимаем. Хорошо понимаем.
Подбородок старика задрожал, капельки пота выступили у него на лбу, он смахнул их тыльной стороной ладони и потихоньку от остальных утер глаза.
— Бедняжка Бенуат, — пробормотал он. — На четыре года моложе меня… А передала вам Ортанс, что она успела сказать, прежде чем отойти?
Они отрицательно покачали головой, и старик продолжал:
— Она сказала: «Я умру далеко от родного края». Вот и все, что она успела вымолвить. Сразу как сказала «далеко от родного края», так и испустила дух.
Бизонтен отвернулся, чтобы не видеть слез старика. Оттуда, где они сейчас стояли, открывался вид на бесконечную горную цепь, мягко спускавшуюся вниз, к склону холма, поросшего молодыми дубками и похожего отсюда на прилегшего у края небосвода рыжего зверя. Справа крохотный светящийся треугольник был как бы вставлен в рамку двух крутых косогоров. И Бизонтен был счастлив, увидев этот осколочек озера.
27
Ортанс самым внимательным образом осмотрела их помещение, которое Бизонтен обставил на манер их хижин в лесах Жу. Он догадался, что Ортанс как бы въяве увидела те времена, когда еще были живы ее дядя и тетка. Мастер Жоттеран уехал к вечеру, а мужчины все возились вблизи поляны, чтобы хоть чем-нибудь занять время до конца дня. А когда спустилась темень, все обитатели хижины уселись вокруг стола и в молчании поглядывали друг на друга. Наступила томительная минута, и Бизонтен почувствовал, что любой ценой ему необходимо нарушить эту тягостную тишину, найти нужные слова, любые слова, лишь бы помешать своим друзьям погрузиться мыслями в бездну печали. Тогда-то он решил действовать подобно тому ветру, что будоражит гладь озер и не дает глазу человеческому проникнуть в мрачные глубины, в царство теней. А он знал, что едва уляжется порыв ветра, как тут же вновь омрачится гладь озера, поэтому и завел он долгую речь. Он стал рассказывать о работе лесорубов, объяснять, как нужно отбирать для рубки подходящее дерево.
— Крепко дружу я с деревом. И деревья меня знают. Радуются, когда я прихожу. Поначалу-то они боялись. Ведь видят же, что у нас и топоры и ножи, и шепчутся промеж себя: «Вот они пришли, чтобы нас всех порубать». А теперь-то они поняли, что я ставлю метку на каждом дереве, которое может и в силах еще расти. А валим мы то, что трухлявое, что только землю зря отнимает у других. А кто слишком вытянулся, у того лишние ветви обрубаем, чтобы дать ему вторую жизнь. Те, что для дела, для стройки годятся, в рай, так сказать, попадают. Если бы мы их здесь в лесу оставили, они бы на корню сгнили и превратились бы в труху. Когда я с деревьями начинаю беседу вести, Пьер порой во весь голос хохочет, ну я его всякий раз останавливаю: не мешай, мол, мне слушать, что они мне отвечают.
— Я тоже, — вмешался Жан, — я тоже их слушаю. Знаешь, Ортанс, я целые кучи хвороста собираю. И зеленые ветки. Зеленые ветки в вязанки вязать — зиму славно прозимовать, а сухой валежник вязать — его и в очаг не стоит бросать.
— Так-то оно так, — заметил Пьер, — только потрудись мне за перевозку уплатить, я ведь твой хворост возил, значит, тебе это недешево обойдется.
Началась перепалка, и даже Ортанс улыбнулась. Она как раз готовилась сменить Мари повязку, и Бизонтен сказал:
— Вы сами теперь видите, Мари. Бедняжка Бенуат уже на небесах. И это она послала нам помощь в ту самую минуту, когда нам была в том большая нужда.
— Не говорите так, — остановила его Мари. — А то выходит, что господь бог призвал ее к себе, потому что нам была нужна помощь барышни Ортанс…
Ортанс не дала ей закончить.
— Ну и что? — бросила она. — Если это и так, неужели вы хоть на минуту могли подумать, будто я на вас сержусь? Если бог взял ее, значит, так и было ей суждено. Разве Бизонтен нам только что не рассказывал, что он рубит старые деревья, чтобы дать им вечную жизнь и чтобы молодые могли расти? Конечно, господь избавил тетю от долгих мучений. Единственно, что огорчает нас, — это что останки ее не покоятся в нашем родном Франш-Конте. Но душа ее уже воссоединилась с душой дяди в том мире, где нет ни границ, ни рубежей.