Пообедали они на славу; Бизонтен ждал того часа, когда они встанут из-за стола и можно будет рассказать Жоттерану о появлении у них Блонделя. Старик не особенно этому удивился, зато его супружница прямо разохалась, узнав, что у них живет лекарь из Франш-Конте.
— Надо и ему тоже еды послать, — сказала она. — И варенья для малышей. Я наварила яблочного. И каштаны тоже есть.
Пока она укладывала провизию в корзины, Жоттеран обратился к Бизонтену:
— А этот человек рассчитывает остаться в Морже?
— Сам не знаю, — признался Бизонтен. — Ни словом не обмолвится, куда собирается и когда.
— Хотелось бы очень помочь человеку, но знаешь, лучше прямо сказать ему, что вряд ли он сумеет избежать карантина… Да и найти работу для лекаря — это дело непростое. Ни за что на свете наши горожане не допустят, чтобы в лекарскую корпорацию чужеземец втерся. Слишком они боятся, что у них работы поубавится.
Жоттеран подошел к окну, откуда была видна его стройка, и произнес:
— Ваши повозки запрягли, да и дождь вроде утихомирился. Пора вам ехать, сынки. И так уже только к ночи доберетесь.
Пьер и Бизонтен поблагодарили хозяев, но, когда они совсем собрались уходить, Жоттеран посмотрел на них лукавым взглядом и бросил:
— А ну-ка, поторопитесь. После ваших рассказов о Мари и об этой чудом спасенной мне почему-то кажется, что нынче вечером ты, Бизонтен, обнаружишь еще одну девицу, да смотри как бы в деды не попасть!
И пока они спускались по лестнице, все еще был слышен веселый смех хозяина.
32
На вершине холма они невольно остановились — среди низко нависших туч вдруг образовался просвет, и стало видно озеро.
— Мне все это знакомо, — заметил Бизонтен, — долго так не продлится, но все-таки взглянуть не помешает. Да уж стоит полюбоваться.
И впрямь перед этим зрелищем, длившимся всего несколько минут, они даже смолкли. Западный ветер покинул горные вершины и стлался сейчас по зеркалу вод. Там, где они стояли, царил покой. Чудеснейшая тишина. Даже земля и та перестала дышать и уже не впивала в себя потоки дождя. Дыхание ветра пробегало только по поверхности воды. На миг казалось, он осел, сжался, потом видно стало, как он погнал по озеру длинные серые горбы, но среди них то там, то здесь в эту серятину уже вплетались желтоватые нити. Вдруг ветер сразу взмыл вверх. Кружась, ушел к востоку, где сгрудились тучи, плененные цепью гор. Должно быть, тучи и впрямь налились свинцовой тяжестью, потому что ветру пришлось прилагать огромные усилия, чтобы прорубить брешь в их сплошной завесе. Но на помощь ему подоспело огненное дыхание заката. И оно оказалось как раз тем инструментом, которого требовала именно эта задача. Без всяких видимых усилий солнечный рубанок прошелся по тучам, и стружки искрами посыпались в воду. Нестерпимый блеск их был так силен, что на мгновение осветил даже самые заветные подводные глубины. Затем рубанок свернул направо и врезался в утесы Савойских гор, и вершины их запылали живым огнем. Но это-то и рассердило ветер. Он повернул вспять, взлетел вверх, свирепо набрасываясь на все, что лежало под ним. И полет его был подобен всемирному обвалу и потушил вечерние сумерки. Сразу наступила темнота, и под струями набежавшего ливня заржали лошади. Пьер с Бизонтеном быстро схватили поводья. И в самое время. Под хлесткими ударами дождя кони сами двинулись вперед.
— Ну и чертова погодка! — проворчал Бизонтен. — Март, что ли, наступил!
Теперь вместе с водой с небес повалила снежная крупа.
— А что же, до марта уж не так далеко! — крикнул в ответ Пьер, крупно шагая и втянув голову в плечи.
«Он прав, — подумал Бизонтен. — Да и нынешняя зима промелькнула гораздо быстрее, чем я предполагал. Даже в мертвый сезон лес все равно живой мир, даже и не замечаешь, как идут часы».
И о многом еще думал он, вернее, о разных пустяках, и сам прекрасно понимал, что таким манером пытался заглушить до сих пор звучавший в ушах смех мастера Жоттерана. Он слишком был привязан к старику плотнику и не сердился на его шутку, но то, что вызывало этот смех, мучило его. Он готов был прозаложить свой посох цехового подмастерья, готов был биться об заклад, что в его отсутствие лекарь из Франш-Конте уговорит женщин оставить детей у них. «Не то чтобы я был против, — думал он про себя, — но трое да еще двое всего будет пяток, а это уже слишком большая ответственность! Но все равно мы с Пьером скажем то, что нужно сказать!»
Он пожалел даже, что не сумел воспользоваться минутной передышкой и обменяться хоть несколькими словами с Пьером, да разве время останавливаться и болтать при таком ливне. «Приедем, вот в конюшне я с ним и переговорю. Во всяком случае, у Пьера голова на плечах есть. Он меня поддержит».
С трудом одолели они последний подъем по ухабам, вернее, просто по потокам воды, стекавшей сверху, так что в этой мокряди и тьме приходилось продвигаться чуть ли не ощупью. Когда они добрались до своей полянки, дверь вдруг открылась, и в квадратном проеме света можно было различить человеческие фигуры, на сердце у Бизонтена сразу потеплело. Они остановили лошадей перед конюшней, и с порога хижины к ним шагнул кузнец, чтобы помочь им управиться с лошадьми.
— Да незачем вам мокнуть под дождем! — крикнул ему Бизонтен.
— Хорошенькое дело! Я и так целый день без толку проболтался.
Когда мокрых лошадей, от которых валил пар, завели в конюшню, старик скомандовал:
— А ну-ка, катитесь отсюда к чертовой бабушке, идите сушиться. Я лошадьми сам займусь.
Бизонтену хотелось бы остаться хоть на минуту в конюшне наедине с Пьером, но он сильно промерз и понял, что рад будет очутиться в тепле. Когда они вошли в комнату, их встретили радостные крики Жана и Леонтины, тащившей с собой их гостью. Впрочем, она держалась в сторонке. Малышка мирно спала на лежаке. Пьер и Бизонтен сняли плащи, насквозь пробитые дождем, и столь же мокрые куртки. По пояс голые, они устроились возле пылающего очага, дожидаясь, пока высохнет их промокшая одежда. Царило молчание, прерываемое только треском дров в очаге и лепетом ребятишек, убежавших играть в укромный уголок. Обе женщины сидели за столом друг против дружки, поставив между собой свечу, и лущили горошек. Сухая шелуха падала на стол с каким-то неестественным треском. «Собираются заговорить? — подумал Бизонтен. — Так чего же они молчат?»
В глубине его души все не затихал глухой гнев, так как он уже догадался, какую новость они преподнесут ему, и, подозревая это, он почувствовал разочарование. Но первым нарушил молчание Блондель. Блондель, который даже не пошелохнулся, когда они вошли в хижину, словно бы только сейчас пробудился ото сна. Отвел глаза от огня и медленно повернулся к приехавшим. Его рассеянный поначалу взгляд стал серьезным, а потом в глазах его вспыхнула радость, и видно было, что радость эта просто переполняла его… «Так оно и есть, — решил Бизонтен. — Я не ошибся». Блондель шагнул вперед. Женщины бросили лущить горошек и обернулись к нему. Он улыбнулся им, потом, приблизившись к мужчинам, медленно проговорил:
— Друзья мои, мы хотим сообщить вам важные новости.
Так как он замолк, Бизонтен не удержался.
— Да разве это новости, — сказал он. — Мари и барышня Ортанс уже решили оставить ваших подопечных у нас.
Женщины разом повернулись к Бизонтену, поглядели на него, потом на Блонделя, а тот продолжал:
— Не совсем так, но, во всяком случае, вы на правильном пути.
Он коротко рассмеялся, но тут же приглушил свой смешок. И заговорил снова серьезно:
— Да, Мари решила оставить у вас Клодию. Мой несчастный птенчик, выпавший из гнезда, нашел себе старшую сестру, которая будет ей родной матерью. И это чудесно, друзья мои, просто чудесно!
Он явно воодушевился и помолчал немного, собираясь с духом. Потом вздохнул, обвел взглядом всех присутствующих, вкладывая в этот взгляд всю свою силу, как бы желая лишить их возможности возражать, и заговорил еще медленнее:
— Но речь идет еще и о другом… На свете столько детей, а война и голод ежедневно грозят им смертью. Столько детей в Франш-Конте, и все они — наши дети… И этих детей, всех их, пусть их даже сотни, мы спасем.
Он шагнул и встал рядом с Ортанс. Положил ладонь на плечо девушки и добавил:
— Ортанс и я, мы пойдем спасать их. Всех, понимаете, всех. Пусть даже их легион, мы их спасем.
Бизонтен был так сражен этой новостью, что не мог вымолвить ни слова. Он так и остался стоять, обнаженный по пояс, рядом с Пьером. Блондель снял свою руку с плеча Ортанс и шагнул к очагу, не спуская глаз с Бизонтена. Встал около него и проговорил совсем другим тоном, словно бы речь шла о чем-то постороннем:
— Когда я спас этих двух детей, которых вы видите здесь и которых вы тоже спасли от яростного нападения волков, это не их я унес на руках. Да, да, не их…
Он не решался продолжать и перевел взгляд с Бизонтена на детей, видимо, в поисках нужных слов, а их-то и оказалось всего труднее найти. Потом с силой заговорил:
— Спасая их, я спасал своего маленького Давида. Это его я дважды вырывал из рук смерти. Если бы они умерли, он, мой Давид, был бы дважды мертв… И я знаю теперь, что каждый ребенок, убитый этой войной, каждый ребенок, которого она убьет, будет и моим ребенком. Каждая невинная жертва этой варварской бойни будет моим убитым Давидом. Моим крошкой Давидом, истекшим кровью, звавшим меня во мгле. Жертвой людской жестокости, жертвой моего безумья, коему нет прощения.
Голос, звучавший до этого раскатисто, вдруг сник на последней фразе. Казалось, он на миг растерялся, потом выпрямился, и лицо его просветлело. Уже не к этим людям, находившимся здесь в хижине, обращался он — он обращался ко всему миру. Это всю вселенную объял он своим светлым, горящим изнутри взглядом, словно свет очага вошел в него чрез чуть затуманенные врата его глаз. Он потряс головой, озаренной огненным нимбом волос.
Потом резко дернул плечами, Бизонтен догадался — Блонделю пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы сдержать подступившее к горлу рыдание. Уже более спокойным тоном лекарь продолжал: